Двойник Декстера - Джеффри Линдсей

Не сомневаюсь, если бы я умел чувствовать, то огор­чился бы, поскольку мы с Камиллой много лет работали бок о бок. Нельзя сказать, будто мы близко общались, и часто она вела себя так, что я терялся, однако мне хорошо известно: когда Смерть уносит коллегу, нужно выказывать должное количество шока и ужаса. Эта элементарная вещь недвусмысленно прописана в одной из самых первых глав «Науки о человеческом поведении». Уверен, я в конце концов сумею сыграть свою роль с привычным сцениче­ским совершенством. Но не сейчас, только не сейчас. Мне слишком о многом надо поразмышлять.

И сначала я подумал, что тут тоже постарался Свиде­тель — он же написал в своем блоге о намерении кое-что сделать, и вот Камилла мертва, превращена в желе при помощи молотка. Но как это затрагивает меня? Правда, придется делать скорбные гримасы и произносить баналь­ные фразы о Трагической Потере.

Вероятно, случилось кое-что еще, никак не связанное с моим личным конфликтом, но тем не менее оно при­влекло внимание Пассажира и значило больше, чем все поддельные эмоции на свете. Нечто всерьез сошло с рель­сов, разладилось в весьма выгодном для Загадочной Тени смысле, а следовательно, случившееся с Камиллой далеко не так просто, как кажется. Иными словами, по какой-то не совсем понятной причине Декстер должен обратить внимание на происходящее.

Но почему? Да, с Камиллой мы вместе работали, а Де­бора теперь впала в немилость. Отчего этот инцидент пробуждает в Пассажире нечто большее, чем легкий пре­ходящий интерес?

Я попытался отключиться от болтовни Винса и непри­ятного выплеска эмоций и ненадолго сосредоточиться на фактах. Дебора была уверена: поймала кого надо. До сих пор она отлично выполняла свою работу. Значит, либо сестра сделала огромную и весьма нетипичную ошибку, либо...

— Это подражатель, — сказал я, прерывая поток бес­смысленных звуков, издаваемых Винсом.

Он устремил на меня глаза, которые вдруг показались мне слишком большими и влажными.

—   Декстер, — произнес он, — в нашей истории не бы­ло ни одного подобного случая, никогда раньше ничего такого не случалось... и ты говоришь, их двое?

—Да, — ответил я. — Других вариантов нет.

Он энергично потряс головой:

— Нет. Исключено. Быть не может... просто не может. Я, конечно, понимаю, речь о твоей сестре, ты за нее засту­паешься и все такое, но...

И опять его дурацкое словоизвержение слилось с при­ятным воркованием логики, медленно выползавшей из глубокой, укрытой тенями твердыни, которую представля­ла собой Уверенность Темного Пассажира, и я понял, что прав, Я по-прежнему не знал, отчего сработал сигнал тре­воги, где туг угроза д ля драгоценного незаменимого Дексте­ра? Но Пассажир почти никогда не ошибался, и предуп­реждение звучало недвусмысленно. Кто-то подражал тех­нике Убийцы с Молотком; не считая разных этических мелочей и авторского права, что-то здесь было не так. Но­вая опасность подобралась слишком близко, чтобы я мог чувствовать себя спокойно, она подошла к укреплениям Темного Логова. Мне вдруг стало очень неловко, ведь ин­цидент, по сути, представлял собой не более чем рутинную возможность устроить очередную правдоподобную демонс­трацию поддельной скорби. Но может быть, весь мир сго­ворился против меня, и это — образчик Нового Порядка?

Следующие несколько часов отнюдь не умерили мою тревогу. Тело Камиллы нашли в машине, в дальнем углу парковки гигантского супермаркета, совсем близко от полицейского участка. Многие копы заезжали в этот ма­газин по пути с работы, и Камилла, наверное, тоже. На полу валялись три полиэтиленовых пакета с логотипами супермаркета; труп Камиллы плюхнули на заднее сиденье. Как и двум другим жертвам, ей перебили молотком все кости и суставы, и тело утратило изначальную форму.

Но Камилла лежала не в патрульной машине, как ока­залось, и не в своей собственной. Это была «чеви-импала», принадлежавшая сотруднице магазина по имени Натали Бромберг. Мисс Бромберг мало что могла сказать детек­тивам, поскольку, обнаружив в салоне Камиллу, она изъ­яснялась преимущественно визгом и плачем и в итоге получила здоровенную дозу успокоительного.

Мы с Винсом медленно осматривали территорию во­круг машины и салон, и у меня неуклонно росло ощуще­ние: это — дело рук кого-то другого. Тело Камиллы лежа­ло наполовину на сиденье, наполовину на полу, тогда как двое предыдущих были уложены аккуратнее. Вроде бы мелочь, но опять-таки она не вписывалась в схему и за­ставляла присмотреться повнимательнее.

Я не специалист по травмам, нанесенным тупым ору­дием, но места на теле Камиллы, куда пришлись удары, выглядели иначе, чем в двух других случаях; отметины на телах Понтера и Клейна, несомненно, были оставлены Плоской поверхностью на конце молотка, а повреждения на теле Камиллы имели слегка изогнутые очертания, слов­но убийца орудовал не плоским, а выпуклым предметом. Ручкой лопаты, деревянным брусом или, может быть... бейсбольной битой. Той, что лежит в доме у бывшего бейс­болиста, у которого проблемы с самоконтролем.

Я глубоко задумался, и все как будто совпало — кроме одной мелочи. Зачем Берни Элану убивать Камиллу Фигг? А если почему-то он действительно решил ее убить, зачем изобрел столь сложный и отвратительный метод? Голово­ломка не складывалась, следовательно, я делал заключе­ния, поддаваясь паранойе. Охотясь за мной, вовсе не обязательно убивать Камиллу. Нелепо.

Я работал вокруг машины, разбрызгивая «Блюстар» в попытке найти какое-нибудь красноречивое пятнышко крови. Я нашел слабый отпечаток мыска кроссовки на белой линии, ограничивающей парковочное место, где стояла «импала». В машине не оказалось никаких оберток от тако, хотя это трудно было назвать неопровержимым доказательством. Но на сиденье, где лежало тело, мы об­наружили большое пятно крови из жуткой раны на виске Камиллы. Раны головы всегда страшно кровоточат, одна­ко на сиденье вытекло не так уж много, а значит, Камиллу убили где-то в другом месте, после чего бросили здесь. Убийца, наверное, припарковался рядом с «импалой» и быстренько перетащил труп Камиллы из своей машины в чужую; видимо, по пути он наступил в капнувшую кровь и оставил отпечаток ноги.

На руке Камиллы виднелась рана поменьше, там, где сломанная кость предплечья пробила кожу. Крови вытек­ло гораздо меньше, чем из раны на голове, но важнее ока­залось другое. Кожа у предыдущих жертв вообще не была повреждена, а у Камиллы — два открытых перелома. Ко­нечно, вряд ли на этом основании я бы добился ордера на арест, но, будучи ответственным взрослым человеком на службе у сил правопорядка, немедленно обратился к ве­дущему детективу по фамилии Худ.

Детектив Худ был здоровяк с низким лбом и еще более низким IQ. Он всегда злобно скалился и охотно прибегал к издевкам, сексуальным намекам и тумакам при разгово­ре с подозреваемыми. Он стоял в нескольких шагах от хозяйки машины и нетерпеливо ждал, когда успокоитель­ное подействует и мисс Бромберг будет в состоянии отве­тить на вопросы, не рыдая. Он смотрел на нее, скрестив руки на груди, с крайне угрожающим выражением лица, и мисс Бромберг скорее всего понадобилась бы вторая доза успокоительного, если бы она подняла глаза и увиде­ла детектива Худа.

Я уже пересекался с Худом в прошлом, а потому заго­ворил с дружеской прямотой:

— Привет, Ричард.

Он взглянул на меня и слегка помрачнел.

— Чего тебе? — поинтересовался он, не сделав даже попытки поддержать приятельскую беседу. Более того, в его голосе звучала враждебность.

Частенько оказывалось, что я неверно оценивал ситу­ацию и произносил неправильную фразу; видимо, на сей раз случилось то же самое. Всегда уходит несколько секунд на выбор нового варианта, особенно если ты не вполне уверен, в чем ошибка. Но бессмысленный взгляд и долгая пауза казались тем более неуместными, поэтому я запол­нил брешь первым, что пришло в голову.

— Э... знаешь, я подумал...

—Ты подумал? — злобно передразнил он. — А хочешь знать, кретин, что думаю я?

Я, конечно, не хотел; Худ вряд ли знал хоть что-то, выходящее за пределы программы третьего класса, не счи­тая разве что порнографии, которая меня не особо инте­ресует. Но отказываться было невежливо, и в любом случае Худ не стал бы дожидаться моего ответа.

—  Твоя недоделанная голливудская сестричка сидит по уши в дерьме, — сообщил он и, хотя в нарисованной им картине не проглядывалось особого смысла, повто­рил: — По уши, мать ее, в дерьме.