Съешьте сердце кита - Леонид Пасенюк

До Края Света через весь остров предстояло пройти километров восемь, поэтому девушки шли налегке, в одних купальниках, радуясь возможности хоть немного загореть и порезвиться.

Я все еще наблюдал за Динкой. Тело у нее было поджарое, сухое — для бега и прыжков. В сущности, и такие маленькие груди годились именно для бега — именно такие груди с шелковистым треском рвут всегда финишные ленточки.

Край Света увидели еще издали с возвышенности. Даль океана взблеснула цельновыпуклой линзой и заискрилась бликами. Над рифами вставали, истончаясь до прозрачности стекла, громадные валы. С размаху одолев невидимое препятствие, они рушились, растревоженно бурля пенной сутолочью. Сверкали брызги. И все это пронизывал свет почти нестерпимый, хотя, казалось бы, и неяркий.

Распахнув руки, Муза проговорила:

— Тишина такая, что хочется замереть и раствориться в ней.

— Нельзя, — отсоветовала Вика, и стекла ее очков строго блеснули. — Страна лишится первосортной укладчицы сайры. И это только на данном этапе. А в будущем — видного метеоролога… Нельзя поддаваться размагничивающим эмоциям.

За полчаса сбежали вниз, к воде, расположились на берегу кто где смог.

Ели здорово после купания — пошли и баклажаны, и сыр, и хлеб, и конфеты, и компот, в общем все припасы. И, кажется, Диана не насытилась. Ей бы косулю какую-нибудь, чтобы вгрызться в тугое мясо, или, на худой конец, пару рябчиков…

После еды она мотнулась туда-сюда, вправо по берегу, влево по берегу, нашла раковину морского гребешка, большую, как тарелка, притащила несъедобную водоросль, увлекла куда-то и Соню за собой.

— Ну и энергии у тебя, — сказала ей Муза добродушно. — Если бы ее всю да в мирных целях…

Вика стирала в ручье носки.

— Давайте, я и ваши постираю, — предложила она мне. Я было замялся, но Вика настояла: — Давайте, чего там, мне образование позволяет…

Вика не была студенткой. Она казалась проще, добрее своих подруг, хотя, пожалуй, была не меньше их начитанной, развитой. Поступить в техникум или вуз ей помешали семейные обстоятельства, болезнь отца, но она еще не теряла надежды…

Вика чем-то повторяла Соню и внешне и внутренне. Только Соня была ярче, активней, попросту злей. У Сони были убеждения. А Вика, наверное, не подозревала, есть у нее убеждения или нет. Она жила себе и жила: работала, стирала свое барахлишко (могла и чужое), запоем читала книжки, любила порезвиться, побродить в компании…

Муза между тем загорала, лежа на крупном шероховатом песке. Волосы ее разметались на подостланной газете.

— Красивые у вас волосы, Муза, — сказал я. — Цвета золота девяносто шестой пробы.

— Да, — согласилась она. — Наверно. Кстати, меня в прошлом году из-за них из техникума исключили. Точнее, из-за прически. Не понравилась нашей руководительнице моя прическа. Потом, правда, восстановили — и с преподавательницей этой я «по корешам», отлично знаю ее предмет, она, видите ли, этого не предполагала. Чтобы с такой прической — и такое знание какой-то занюханной химии. Да я эту химию в школе как семечки щелкала! Боже мой, мало ли на свете ханжей… Из-за них сколько приходится женщине воевать за свое право оставаться женщиной!

— А ведь правда, — отозвался я сочувственно. — Нам это не так видно, мужчинам…

— Ах, что там вообще вам видно, кроме самих себя! — с видом житейски усталого превосходства сказала Муза.

Нужно было собираться в обратный путь, потому что девушкам с пяти предстояло заступать на смену.

— Ну вот, побывали и на Краю Света, — удовлетворенно подытожила Динка. — Теперь отыскать бы еще резиденцию этого самого микадо — и тайн на острове для меня не останется. Да, правда, еще нужно взобраться на сопку четыреста двенадцать. Вика сморщила гримаску сожаления:

— Ай, не ходите на эту четыреста двенадцатую! — протянула она. — Там никакой романтики, одна только ипритка, что она с нашими бедными девочками сотворила, если бы вы посмотрели!

— А я все равно пойду туда, — упрямо сказала Динка. — Подумаешь, ипритка! Наверно, она не на всех одинаково действует. Это зависит — у.кого какой организм.

Лиана сумах ядовитый, или, как называли ее японцы, ипритная трава, — бич Южных Курил. С иприткой шутить не стоит. Она выделяет эфирные масла, обжигающие даже на расстоянии. Хорошо еще, если страдает только кожа, но иногда ожог вызывает и общее заболевание организма.

Хорошо жить на севере, где воздух чист, свеж и жесток! Он не дает возможности плодиться разного рода нечисти, микробам и ядовитой траве. Да здравствует север!

Но хорошо и на юге, вот хотя бы на таком острове Шикотан, на таком Краю Света, за которым уже только океан и океан, до самой Америки океан! И где воздух свеж, но не жесток. И где уже можно купаться в море, и загорать, и где росла бы, наверное, японская вишня секура, если бы ее посадили, а уж капуста — точно.

Назад не шли, а почти бежали по утоптанным стежкам, по бамбуковой поросли, мимо елей с причесанными вершинами, коренастых и важных… Но в низинах, в сумраке, где струились ледяные ручьи, ели, опутанные бородами сизого мха, были влажны и неприятны. Мох сочился стылой зеленцой, касался разгоряченных плеч, на гнилых корягах осклизались ноги, но дышалось все же хорошо и тут.

Потом опять высверкнуло солнце — его много осенью на Шикотане, опять засипела, зашелушилась звуками бамбуковая равнина, и закачались ежастые малинники по краям дороги, и неизъяснимая пролегла окрест необъятность.

Мы бежали по этой необъятности, через весь огромный остров, от Края Света и до его сердцевины — до рыбозавода, вокруг которого, как вокруг вспыхнувшей звезды, зародилась вся жизнь острова, вся его центростремительная сила. Мы бежали налегке, и плечи у девушек забронзовели, и только на Соне беспечно трепыхалась блузочка (будто распашонка). Мы то шли, то бежали, почти не останавливаясь, через весь остров, как через бесконечный пляж, и солнце припекало, и изредка кропило нас рассредоточенным, спотыкающимся дождем, в котором не было злости, а только шалость, ия с Соней оторвались от всех, даже от Дианы, изредка падающей ниц на ягодах.

Диана, если разобраться, была крайним проявлением Сони. У Сони далеко не все чувства проявлялись свободно, в первозданном виде, зачастую она их держала на «стопе». Так вот, Диана не признавала стоп-сигналов, не обращала внимания на тормоза, если увлекалась чем-то, достойным ее завидного любопытства.

Но сейчас мне не было дела до Дианы, я радовался тому, что остался наедине с Соней, что больше никого в мире нет в радиусе хотя бы километра. Иногда на заболоченной тропе я пропускал Соню вперед и видел, как на мускулистых бедрах у нее выпрастываются из-под трусиков полоски ликующей, молочной, еще мамой дарованной белизны, не тронутой солнцем. Да, она была сдержанной, милая Соня, немного даже пуританкой, но эти молочные полоски словно криком кричали, что она цветущая, увлекающаяся девушка, что ей не чужды и обожание и страсть, что с надеждой и опаской она будет ждать первого робкого толчка живого существа в своих нежно-потаенных глубинах под сердцем, того толчка, ради которого и родятся на свет женщины: дурнушки и красавицы, легкомысленные и рассудочные, Клеопатры и пуританки.

Было в Соне что-то поразительно земное, надежное, приспособленное ко всяким условиям бытия. Будто ее, только родившуюся, тепленькую, еще розово-никакую, слегка растрясли, небрежно, а все же с понятием обжали, затем шлепнули по заднему месту, принявшему должные очертания, и велели — живи! И, получив от этого шлепка заряд жесткой энергии, она жила настырно и беспокойно — на радость синему миру.

Я чувствовал, что в мою жизнь входит что-то огромное, тоже еще розово-никакое, еще не получившее завершенной и точной формы. Я помалкивал, терпеливо прислушиваясь к самому себе. Я не хотел вносить в жизнь Сони какую-то сложность, какое-то смятение. А кроме того, молчала и Соня: кто знает, что она там думала обо мне!

Обогнули сопку — и тотчас завиднелись беленные известью бараки общежитий.

Соня пошла медленней.

— Теперь можно не спешить. Успеем даже пообедать на скорую руку. Видите, во-он еще только «баночки» пошли, я Веру Маломеру узнала. У нее росточек дай боже.

— А почему «баночки»?

— Мы так называем тех, кто подносит банки для спуска на поток. Вот они наготовят банок, а потом можно уже и нам идти на работу. Без банок все равно дела не будет.

Она часто дышала, и от нее чуточку пахло грозовым дождем, как бы очень тонкими духами.

— Пойдем к нам, выпьем чаю цейлонского, — предложила она, — разберем у вас в рюкзаке где чьи одежки…

В комнате у девушек оставалась одна только невзрачная Сидоркина — я знал ее почему-то именно по фамилии, — сейчас она гладила «стильные» брючки, от которых пахло рыбой.