Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

его сверстникам. Перед лицом этого чудовищного потрясения «былые владыки во власти векового забытья» являют обманчивое постоянство, равнодушное бездействие, длящееся годами. Они безмятежно-спокойны, неизменны, неспособны бдеть и бодрствовать. Здесь улавливается нота гнева, который разделяли многие из поколения Толкина, чей мир постигла катастрофа, по всей видимости, по недосмотру старших.

Но если так, Толкин сознавал, что и он тоже был погружен в грезы. «Верность скитальца» по мироощущению радикально отличается от «Кортириона среди дерев», в котором автор заявил о своем «довольстве и покое» в Уорике. Ведь в новом стихотворении он писал:

Здесь, в городе забвенья, в старинуШли дни мои неспешной чередой —Я долго спал у смутных грез в плену,Не потревожен мировой бедой.

Теперь он наконец-то осознал всю серьезность ситуации, как подтверждают его официальное окончание университета, попытка публикации и женитьба. После свадьбы Эдит намеревалась перебраться как можно ближе к мужу, и ей предстояло покинуть Уорик. Стихотворение «Верность скитальца» прощается с городом, с его снами и грезами.

Толкин не просто предавался ностальгии. Течение времени было темой нескончаемого внутреннего спора – часть его души скорбела о минувшем, но другая его часть знала: изменения необходимы. В том Оксфорде, что описан в стихотворении, прошлое становится идеальным, оно не забальзамировано и не полузабыто, но живо и исполнено крайней значимости для дня сегодняшнего.

Пронзенный сотней шпилей окоёмПодсвечен эхом и живым огнёмКолоколов, и будит звонкий хорВиденья величавой старины,Что прочь ветрами лет унесены;Твой дух поет в чертогах до сих порПеснь древней памяти сквозь слезы и, скорбя,Провидит в будущем надежду для тебя.

По контрасту с пассивностью Уорика, Оксфорд демонстрирует истинную преемственность, основанную на академической учености и постоянном обновлении своего состава.

Лирическое повествование заполняется воспоминаниями о студенческой жизни. Приезжая в Уорик, Толкин жил там не подолгу и по-домашнему уединенно, а вот среди оксфордцев славился общительностью; неудивительно, что именно университет символизирует в стихотворении утраченное братство и трагедию войны. Прошлое кажется пугающе настоящим, так что в некий провидческий момент прошедшие годы или месяцы отметаются в сторону:

О древний град, недолгий наш приют,Я вижу в окнах свет: и там, и тутГорят ушедших свечи и огни.Ты венчан звездами и тьмой укрыт,Тебе моя душа принадлежит —И оживают вновь былые дни…

Невзирая на изящное использование автобиографического материала в символических целях, «Верность скитальца» – не самое удачное из стихотворений. Уайзмен заявил Толкину, что оно «не вполне дотягивает до твоих обычных стандартов», а фрагмент про Оксфорд недостоин «второго по величию города после Лондона в Английской империи». Более серьезный недостаток состоит в том, что попытка обрести утешение и надежду в университетском городе кажется просто-напросто самообольщением теперь, когда практически уничтожен Лёвен, бельгийский собрат Оксфорда. Оптимистичное заявление в финале кажется немного крикливо-надрывным:

Се! Смех умолк среди твоих аллей,Война твоих уводит сыновей,Но звездный твой венец не канет в мглу:Твое величье неподвластно злу.

Скиталец присягает на верность учению, живой памяти и бдительности, но (по вполне понятным причинам) наделяет их нереалистичной неуязвимостью.

Уайзмен чувствовал, что части стихотворения «кажутся несвязанными между собой» и говорил: «В конце концов я запутался между толкиновскими предками, пустившими корни в Германии, и нормандскими феодалами Замка, в то время как автор по-прежнему, как я знаю по горькому опыту, остается неприкаянным скитальцем». Но Оксфорд и Уорик, по всей видимости, символизируют две реакции на временны́е перемены – реакции эти сейчас кажутся взаимоисключающими, но они благополучно существовали бок о бок в древней Саксонии. Без всякой книжной премудрости далекие саксонские предки Толкина распевали «песни древней памяти», которые ныне помнят в Оксфорде (по крайней мере, на английском факультете); одновременно они прислушивались к ритмам времен года, не погружаясь в недвижную дрему – в отличие от уорикской знати. Стихотворение описывает переход к разделенности бытия.

О чем в стихотворении не упоминается ни словом, так это о роли Саксонии в Великой войне, о судьбе тамошней толкиновской родни и о том, как происхождение повлияло на патриотическую преданность Толкина Англии (с ее нормандской аристократией). Стихотворение не задается целью затронуть эти темы, но они неизбежно маячат где-то на заднем плане.

После того как стихотворение было закончено, Толкин остался в Уорике. В среду 22 марта 1916 года они с Эдит поженились в римско-католической церкви Непорочной Девы Марии близ Уорикского замка. Венчание было скромным, из-за Великого Поста праздничной литургии не проводилось. Молодые провели «медовый месяц» длиной в неделю в продуваемой всеми ветрами деревне Кливдон в устье реки Северн и побывали за это время в Чеддарских пещерах. По возвращении в Уорик Толкин обнаружил письмо от издательства «Сиджвик энд Джексон»: рукопись «Труб Фаэри» отклонили. Велика была вероятность того, что его убьют – и его замечательных слов никто никогда не услышит.

Между тем, Эдит нечасто доводилось видеться со своим новообретенным мужем. Не прошло и месяца после их бракосочетания, как Толкин уже уехал в Йоркшир на краткосрочные курсы подготовки связистов, организованные командованием Северного округа в Фарнли-парке, в Отли: обучение вместе с экзаменами длилось всего лишь несколько недель. Что до практических умений, здесь Толкин показал весьма посредственные результаты: с помощью световых сигналов он мог передавать шесть слов в минуту, при том что средняя скорость составляла семь-десять слов. Однако письменный зачет и чтение карты он сдал хорошо и 13 мая был выпущен с временным свидетельством, позволяющим ему обучать армейских связистов. В тот же день Толкин уехал в Уорик: из четырех дней отпуска, о которых он просил, ему дали только два.

А Эдит покидала городок навсегда. Батальонные обязанности не позволяли Толкину жить вместе с женой, но супруги решили, что Эдит снимет жилье как можно ближе к его лагерю. Так что она вместе с кузиной Дженни Гроув перебралась в дом некоей миссис Кендрик в Грейт-Хейвуде, прелестной деревушке на одном из красивейших участков реки Трент под самыми северными склонами Кэннок-Чейза. На другом берегу Трента располагалось изысканное поместье Шагборо-Парк, усадьба графов Личфилдских. В месте слияния Трента с рекой Сау берега соединял старинный узкий мостик с четырнадцатью пролетами. В Грейт-Хейвуде молодожены получили брачное благословение в римско-католической церкви Святого Иоанна Крестителя перед воскресным собранием прихожан, которые (на фоне общенациональной атмосферы морального разложения, которую так ненавидели ЧКБОвцы), по всей видимости, были уверены, что до сих пор молодые люди жили во грехе.

На Сомме же отвратительная зимняя слякоть сменилась самым что ни на есть неуместным буйством анемонов, маков, колокольчиков и калужниц. Урвав минуту в пору затишья, Дж. Б. Смит написал:

Во Франции в холмы пришла весна,И все деревья – в дымке кружевной,Как будто канонада не слышнаВ долине, не затронутой войной.

Смит запросил из дома экземпляр «Одиссеи» и в своих письмах к Толкину, словно бы отгородившись от всего мира, рассуждал