Дело о рубинах царицы Савской - Катерина Врублевская

И тут один из верблюдов тряхнул головой и плюнул прямо в лицо офицеру. Тот весь оказался в грязно-зеленой дурнопахнущей пене, закричал и стал оттирать лицо леопардовой шкурой.

На нас бросились другие офицеры, стали теснить, и тут Малькамо закричал:

— Цагамалак!

Он словно сказал волшебное слово. Свита остановилась, на лице у толстой дамы появилось удивленное выражение, она поманила юношу пальцем и воскликнула:

— Малькамо! — он бросился к ней, и они обнялись, троекратно расцеловавшись.

— Полин! Николя! — закричал он. — Это моя тетушка Цагамалак! Кузина моей матери! Она жена губернатора. А это ее дочка Оливия. Познакомьтесь.

Все решилось на удивление быстро. Ни в какой постоялый двор мы не попали, а прямиком направились в губернаторский дворец на площади Пьяцца — так ее назвали итальянцы, построившие полтора десятка лет назад дороги из Гондара на юг Абиссинии.

Дворец, названный в честь основателя Гондара императора Фасилидаса, представлял собой несколько зданий со сводчатыми крышами, обнесенных каменной оградой, с двенадцатью круглыми коническими башенками, выстроенными через равные интервалы. Усадьба включала в себя и собственную церковь с домом призрения для старых священников-дабтаров, трехэтажный дом губернатора с балконами резного дерева, баню, три домика для гостей, и даже львятник — специальное помещение, где всегда держали львов, символ провинции Гондар. Сейчас львов не было, лишь чучело последного из них заполняло собой небольшую комнату.

Особенно нашу экспедицию, не мывшуюся со дня падения в водопад, обрадовала баня. Слуги разожгли огонь под глиняными трубами, по которым текла вода, и мы прошли в две комнаты, где нас уже поджидали слуги.

С наслаждением опустившись в бассейн с горячей водой, я предоставила себя в распоряжение губернаторских служанок, одетых в полупрозрачные шаммы на голое тело. Они принялись тереть меня жесткими губками и махровыми тряпицами, надутыми, как мыльные пузыри и тихонько переговаривались между собой — дивились моей белой коже, которая уже порозовела под их энергичными натираниями. Я лежала и прислушивалась: из соседней комнаты доносились смех, шлепки и вскрикивания служанок. Там было весело. Мои девушки с завистью посматривали на закрытую дверь.

Поняв, что им хочется, я сжалилась и уже собралась было отпустить служанок в соседнюю комнату, как тут меня ужалил страх. Где рубины? Ведь мы тут все голые, а грязную одежду слуги унесли.

— Стой! — закричала я на амхарском, это было одно из немногих слов, что я выучила. — Где Малькамо?

Служанка выпучила от страха глаза и опрометью понеслась в соседнюю комнату.

— Стой! — закричала я еще громче. — Дай шамму!

Не представать же перед мужчиной в наряде праматери Евы.

Испуганная девушка подала мне кисейное платье, украшенное вышивкой по подолу и ушла в мужское отделение. Я быстро натянула на себя шамму, но вышло еще хуже, если бы я даже была раздетой: тонкая кисея облепила мокрое тело и обнажила все, что можно и нельзя было обнажать.

Такой и застал меня Малькамо: отмытой, розовощекой, в мокром платье на голое тело. Его бедра были покрыты белым куском материи.

— Полин! — бросился он ко мне. — Ты звала меня! Я ждал, что ты позовешь!

— Подожди, — я отвела назад его протянутые ко мне руки, — я вот для чего тебя звала… Где рубины?

— У Николя, — юноша недоуменно посмотрел на меня. — А что случилось?

— А где Аршинов?

— В той комнате, моется.

— Он в короне моется?! — гневно я. — Куда он спрятал рубины, ведь нашу одежду забрали.

— Н-не знаю…

— Немедленно ступай и расспроси его. Да, и вот еще что: нам надо всем собраться и решить, что мы будем рассказывать губернатору. Нельзя ему открывать тайну рубинов, хоть его жена и приходится тебе теткой.

Малькамо скрылся за дверью, и через несколько минут появился вновь:

— Полин, мы ждем тебя, — произнес он, смущаясь.

— Иду.

Вслед за ним я вошла в окутанную паром комнату. Мужчины, закутавшись в белые простыни, сидели на скамьях вдоль стен. Георгий шлепком выпроводил служанок, бросавших на меня испуганно-заинтересованные взоры.

— Прости, Малькамо, мы будем говорить по-русски. Я и Полина переведем. Просто я не хочу, чтобы кто-нибудь подслушал то, о чем мы будем говорить, а русского, я надеюсь, тут никто не знает. Согласен? — спросил Аршинов юношу.

Тот кивнул.

— Аполлинария Лазаревна, прежде всего, не волнуйтесь, сундучок вот он тут, под лавкой. Я с него глаз не спускаю.

— Вот и славно. Напрасно я тревогу забила, — улыбнулась я.

— Нет, совсем не напрасно, — в разговор вступил Головнин. — Все произошло так быстро и неожиданно, что мы не успели договориться о совместных действиях. Надо выработать общий план: кто мы, зачем и куда идем.

— Камо грядеши, — пробормотал Автоном. На его бороде серебрились капельки воды.

— Ни в коем случае нельзя рассказывать о рубинах! — взволнованно произнес Нестеров. — Отнимут.

— Пусть только попробуют, — нахмурился Георгий.

— Георгий, голубчик, Арсений прав, — вмешался Аршинов. — нашу тайну надо хранить пуще зеницы ока. Никто не знает, чего захочет губернатор, узнав, что мы владеем коронационными рубинами.

— Малькамо, — обратилась я к юноше, — скажи, губернатор сторонник Менелика или твоего отца?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Я вообще его не помню. Только тетю, она приезжала к нам без него, когда я был маленьким.

— Тогда надо быть крайне осторожными, — подытожил Аршинов. — Решено! Мы едем на праздник, ибо слава священного Аксума достигла и наших краев. Ну, а уж там будем действовать по обстоятельствам.

— А почему мы были так плохо одеты и грязные? — спросила я.

— Ну, это легко объяснить. По дороге на нас напали разбойники и отобрали последнее.

— А что это у вас в сундучке? Что будет, если спросят?

— Ничего особенного, дорожные принадлежности. Георгий, у нас просо осталось?

— Да, — кивнул осетин.

— Надо засыпать корону просом доверху.

— Будет исполнено!

— Малькамо, зови служанок, пусть несут одежды!

Одежды принесли богатые! Мы принарядились: я в белоснежную шамму с вышитой грудью и подолом, мужчины — в шаровары зеленого атласа, широкие туники и накидки. Особенно Георгий выглядел представительно: точь-в-точь абиссинский генерал. Малькамо же смотрелся именно так, как должен выглядеть принц. Я залюбовалась им.

Мы попросили обувь. Босоногие служанки вернулись с грудой сандалий, которые держались на двух средних пальцах. Делать было нечего — обули то, что нам подали.

Нас повели длинными переходами, украшенными резными крестами и барельефами с изображением львов. Стены были покрыты яркой мозаикой, а на мраморных полах ветвились замысловатые узоры. Я шла и дивилась красоте и величию гондарского дворца.

Толстая тетушка Цагамалак поспешила нам навстречу, широко раскидывая руки. Точно так же бежала бы навстречу любая тетушка моего родного N-ска, встречая блудного племянника.

Еще раз крепко расцеловав его в обе щеки, она поочередно обняла каждого из нас и пригласила к низенькому столу, уставленному разными местными кушаньями. Мы не заставили себя ждать.

Стол ломился от яств. На нем, помимо неизменной инджеры, я увидела салат фиолетового цвета, трубочки из ростков молодого бамбука, начиненные мясом ягненка — «алличу», большие куски тушеного мяса с длинным перцем, мускатным орехом и гвоздикой — это блюдо называлось «гуршя», кашу из чечевицы со шпинатом. Все кушанья были приправлены таким количеством специй, что только от вдыхания аромата в горле начиналось першение, поэтому все присутствующие налегали на просяное пиво и медовуху «тедж». Еда, хоть и переперченная, была необыкновенно вкусна. Я пила приторный сок тропических фруктов.

Меня удивило такое изобилие при всеобщем голоде, но я смолчала. Роскошь дворца приводила меня в смятение. А когда губернаторская дочка, сидящая рядом с Малькамо, принялась в знак особого к нему расположения, отрывать куски инджеры, заворачивать в них мясо и совать тому в рот, мне стало не по себе. Малькамо, впрочем, относился к этому действу, как само собой разумеющемуся.

— Рассказывайте! — потребовала она. — Я хочу все знать, как ты, мой милый мальчик, оказался в наших краях, и где познакомился с белокожими друзьями?

В отличие от Малькамо она была угольно-черной. Кожа лоснилась и напоминала густую шоколадную глазурь, в которую наша кухарка добавляла изрядную долю сливочного масла, чтобы блестела.

Малькамо принялся рассказывать. Мы сидели и не понимали, но он так убедительно показывал виселицу, нас, скачущих на конях, чтобы его освободить, что тетка с дочкой ахали и прижимали руки к груди и щекам.