Дело о рубинах царицы Савской - Катерина Врублевская

Сходить за ней вызвался Георгий. За то время пока он отсутствовал, Цагамалак выдвинула требование: мы оставляем во дворце Малькамо, с нами отправляются ее слуги. После очищения короны перед ковчегом на празднике мы все возвращаемся обратно, устраиваем пышную свадьбу с коронацией Малькамо, а потом мы можем отправляться на все четыре стороны, хоть к Менелику, хоть к черту на рога!

Даже Автоном хмыкнул, когда она это все произнесла. Губернаторша так надеялась на помощь слуг, что не отдавала себе отчета в собственном бесславном положении.

Не успел Аршинов все перевести, как явился Георгий, неся на руках Оливию, обвившую его шею.

С криком "Дочь моя!" Цагамалак вскочила с постели, покрывало упало, обнажив ее, и тут же свалилась вновь, так как путы на руках и ногах не разрешали ей сделать и шага.

— Спокойнее, спокойнее, — проговорил Аршинов, вновь заботливо укрывая ее, — вот видишь, твоя дочь в целости и сохранности, и это даже несмотря на то, что она покушалась на жизнь нашей соотечественницы.

— Она — губернаторская дочь! — гордо произнесла Цагамалак. — И выйдет замуж только за принца! Для этого все средства хороши.

Нестеров не выдержал:

— Николай Иванович, чего мы ждем? Вы разве не видите, она время тянет, слуг дожидается. Надо на мулов и бежать.

— Бежать не получится, — ответил Аршинов. — Где стоят мулы, — нам неизвестно, да и тихо покинуть дом нам не удастся. Придется уговаривать.

Тем временем Оливия подбежала к матери и принялась сдирать с нее путы, одновременно что-то причитая тоненьким голоском. Мы не препятствовали: что могут две женщины сделать против стольких мужчин, да и не в наших планах было с ними ссориться. Цагамалак отвечала дочери резко и отрицательно качала головой, выражая всем своим видом сильное возмущение. А потом изо всей силы залепила ей пощечину! Я подумала, что вот оно — возмездие за то, что девушка ночью набросилась на меня, но как оказалось, не я была причиной материнского гнева. Оливия продолжала плакать и упрашивать мать.

Аршинов заинтересованно прислушивался к воплям девушки, Малькамо с облегчением вздохнул, прислонился к Автоному, а тот его перекрестил, Головнин с Нестеровым удивленно переглядывались, и лишь Георгий стоял, как статуя с обнаженным торсом, в блестящих шелковых шароварах и сандалиях с двумя ремешками. Ни единым движением он не выдавал своих чувств.

Наконец, Цагамалак кивнула, отстранила от себя дочь и что-то сказала Аршинову. Тот поклонился и поцеловал ее в обе щеки. Потом подошел к Георгию и также троекратно его облобызал.

— Кто-нибудь скажет мне, что тут происходит? — спросила я, вне себя от любопытства.

Малькамо поднял на меня счастливые глаза:

— Полин, Оливия просит мать оставить вместо меня Георгия! Он ей понравился, и она хочет выйти за него замуж.

— Но Георгий не принц! — вырвалось у меня.

— Неважно, она хочет только его.

Аршинов хлопнул осетина по плечу:

— Ну, Георгий-победоносец, и тут не сплоховал! Уложил губернаторскую дочку на обе лопатки. Сам-то как, согласен послужить делу колонии.

Осетин важно кивнул и снова застыл.

— Он же не принц? — шепнула я Аршинову.

— Зато в любви — бог! — ответил мне казак и подмигнул. — А это важнее, чем быть принцем.

На том и остановились. Светало. Аршинов пошел проводить Цагамалак до ее покоев и заодно договориться насчет мулов. Мы разошлись по своим комнатам.

Поспать мне удалось не более двух часов.

— Полин, вставай, собирайся, скоро выезжаем, — Малькамо зашел ко мне в комнату и присел возле постели. Я тут же почувствовала себя неловко: сонная, с кругами под глазами, растрепанная. — Сейчас служанки принесут воду, умоешься, приведешь себя в порядок. Мы ждем.

И он наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб, но я откинулась назад, и его поцелуй пришелся в губы. Мы смутились оба. Юноша отпрянул от меня и что-то пробормотав, выскочил из комнаты.

На губернаторском дворе уже стояла повозка, запряженная парочкой крепких мулов. На повозку были уложены одеяла, оружие, бурнусы, мешки с едой — все, что могла понадобиться нам в поездке в Аксум. Рядом прядала ушами пятерка крепких низкорослых лошадок под седлами со стременами для большого пальца.

Цагамалак стояла на ступеньках, возвышаясь над снующими слугами. По ее роскошному одеянию и надменному виду нельзя было понять, что всего несколько часов назад она лежала обнаженная в постели Аршинова с кляпом во рту. Оливия стояла рядом с ней, вид у нее был самый счастливый. Георгий застыл статуей, держась за роскошно инкрустированный кинжал в богатых ножнах. На плечи у него была накинута львиная шкура, на талии — широкая перевязь.

— Кажется, наш Георгий-Победоносец вошел во вкус, — хмыкнул Головнин.

— Я непременно должен их сфотографировать! — заторопился Нестеров.

Так они и остались в моей памяти: роскошная губернаторша угольно-черного цвета, тоненькая порочная дочка и осетин-скала, неподвластный стихиям.

Глава тринадцатая

Ревность и зависть. История Аксума. Как добраться до ковчега? Прибытие в Аксум. Рекогносцировка. Вынос ковчега. "Совет в Филях". Ведьмина трава. Малькамо открывает тайну рубинов. Операция началась. Автоном удивляет. Витилиго. Ковчег действует.

Мы осторожно продвигались вперед горными тропами, опасаясь камнепадов и оползней. Мулы шли медленно, мои спутники часто спешивались и шли рядом, держа лошадей под уздцы.

— Арсений Михайлович, — как-то спросила я Нестерова, идущего вровень с моей повозкой. — Меня мучает и не отпускает мысль: почему Оливия на меня набросилась? Неужели человеческая жизнь для нее игрушка, не стоящая и гроша?

— Понимаете, Аполлинария Лазаревна, обучение на биологическом факультете давно отучило меня от восторженного славословия человеку, как вершине бытия. Человек то же животное, только слегка облагороженное.

— Что вы такое говорите, Арсений Михайлович? — возмутилась я. А как же божественная искра? Стремления, помыслы, душа, наконец!

— Ах, оставьте, моя драгоценная. Все поведение человека обусловлено двумя самыми сильными страстями: стремлением к бессмертию, выраженное в детях, внуках и потомках, и желанием улучшить свою жизнь. То есть налицо цель и возможности ее достижения с помощью мощного стимула, основанного на сравнении своих и чужих достижений.

— Я не понимаю, вы имеете в виду зависть?

— Да, — кивнул Нестеров, — именно поэтому Оливия набросилась на вас. Вы для нее потенциальная убийца ее бессмертия, то есть ее будущих детей и внуков, которых она бы завела с Малькамо. А так как вам невозможно препятствовать, то вас следует уничтожить. Из зависти.

— Вы привели крайний, болезненный случай, — возразила я. — Почему именно зависть движет людьми? А не стремление помочь ближнему, чувство собственного достоинства. Да и зависть бывает разная, например, белая.

— Это эвфемизм, дорогая Аполлинария Лазаревна, — усмехнулся Нестеров. "Белая зависть" суть зависть черная, только выраженная в «благородной» форме. Не считаю сию страсть ни плохой, ни хорошей. Это просто жизнь, и человек старается выжить, как верблюд в пустыне, который инстинктивно идет по линиям наименьшей земной гравитации.

— Что-то вы мудрено объясняетесь, Арсений Михайлович.

— Если вам непонятны слова мои, давайте спросим у Автонома. Божий человек не обманет. Скажи, Автоном, душа-человек, что ты думаешь, почему губернаторская дочка напала на Аполлинарию Лазаревну?

— Видевши же Рахиль, яко не роди Иакову, и поревнова Рахиль сестре своей и рече Иакову: даждь ми чада: аще же ни, умру аз.[75]

— Вот вам и ответ, г-жа Авилова. Приревновала вас Оливия. А ревность от зависти недалеко расположена. По крайней мере, в животном мире именно так.

Мы помолчали. Потом я спросила:

— Арсений Михайлович, а что вы будете делать с фотографиями?

— Выставку хочу организовать. И ездить с ней по всей России, а может быть, и по Европе. Альбом издать. Ведь какие удивительные типажи нам попадаются. А вы в короне просто королева!

— Ну что вы, г-н Нестеров, не смущайте меня.

— Уверяю вас, Аполлинария Лазаревна, ваш портрет станет украшением выставки, как портрет Софьи Шлиман в драгоценностях Трои стал сенсацией на Всемирной выставке в Париже.

Вскоре на дорогах стало появляться все больше народу. Люди спешили на праздник Тимката. Они шли пешком и ехали в телегах, на ослах и верблюдах. Иногда на узких дорогах меж Семиенских гор возникал затор — так много было паломников. Матери несли в заплечных мешках младенцев, дети постарше бежали вприпрыжку рядом. И все были босыми, несмотря на холод, тянущийся от земли.

Мы проходили маленькие городишки, я попутно осведомлялась о названии. Аршинов или Малькамо говорили мне, что это Ади-Аркай, Таказзе, Адуа, Адиграт, но все эти конусообразные крыши слились для меня в один нескончаемый ряд и не вызывали уже никакого любопытства. Несмотря на комфортабельное путешествие в губернаторском возке я устала и изнемогала от затянувшегося путешествия.