Финляндия. Творимый ландшафт - Екатерина Юрьевна Андреева

именем в Финляндии. Также он изменил акценты в образе Вяйнемяйнена, который из мага-демиурга превратился в «культурного героя», то есть был «понижен» в статусе. Последней в обеих «Калевалах» Лённрот поставил, вероятно, позднейшую руну о том, как Вяйнемяйнен осуждает на смерть младенца, рожденного девушкой Марьяттой от лесной ягодки (marja – по-фински «ягода»), и когда новорожденный, обладающий силой слова, обвиняет старца в неправедном суде, Вяйнемяйнен покидает этот свет. В «Новой Калевале» Лённрот сделал эту историю о предвечном младенце, пришедшем на смену шаману древности, еще более близкой христианству. Верховный бог Укко нарекает младенца царем Карелии, а Вяйнемяйнен удаляется в мифические земли между нашим миром и небесным, оставив народу свои заговоры и кантеле и пообещав вернуться, чтобы создать новые сампо, огонь и кантеле, если это потребуется людям.

Сам Лённрот был человеком мирным. Он осуждал насилие, будь то война или охота, жестокость против человека ли, зверя ли. В своих путевых записках он отмечал, что «если бы иностранец стал судить обо всем финском народе по нахватавшим кое-какой культуры крестьянам Уусимаа или вовсе необразованным крестьянам губернии Вийпури, он был бы не прав. Так же неверно было бы всех русских оценивать по жителям побережья Белого моря. Постоянное наблюдение смерти, пусть это касается только уничтожения рыб и тюленей (Лённрот пишет об уничтожении бельков. – Е. А.), сделало характер беломорского рыбака жестким»[33]. Он особо отмечает пацифизм староверов, не желающих втягиваться в пограничные войны, когда «все беспрерывно друг на друга лезут», и с чувством сострадания говорит о бедствиях русских карел во время «суконной войны» Карла XII, когда финны и шведы сожгли деревню Ухтуа – Калевалу, где провел он много дней, записывая древние руны[34]. Лённрот чрезвычайно внимателен к завоеваниям и жертвам прогресса. Так, он одобряет обучение народа грамоте, которым занимается Лютеранская церковь Финляндии, но порицает финнизацию саамов на севере страны. Он также противник винных откупов и торговли смолой в качестве национального промысла, потому что капиталы, этими способами нажитые, не ведут к развитию. Достойным человека занятием он, крестьянин по происхождению, считает земледелие – основу культуры, а в собственной «охоте» за древним финским языком видит способ спасти его от смерти, превратив народные песни в литературу, ведь только благодаря великим литературным произведениям, как эпос Гомера или Библия, помнят о древних народах, чья история, как казалось людям середины XIX века, отошла в далекое прошлое.

Поэтому то, что связывает обе «Калевалы», важнее того, что их разъединяет: это поэтическая огранка эпоса, сделанная Лённротом и превратившая собрание архаических легенд и песен о житье-бытье финнов и карел Нового времени в произведение актуального искусства эпохи романтизма, которое сразу же было переведено на шведский и вскоре на немецкий языки, а потом начало звучать на многих языках мира. Часто приходится слышать, что искусство не может оказать влияния на жизнь. История «Калевалы» Лённрота опровергает это утверждение: население Финляндии превратилось в народ Финляндии благодаря усилиям людей, вдохновленных чтением этого эпоса. Финны, говорящие на разных диалектах (на то, чтобы создать единый государственный язык, ушло больше двадцати лет, и Лённрот намеренно перелагал все диалекты рунопевцев на западный финский), форматировали себя по образцу эпических сказаний, вытесненных цивилизацией на самые границы и даже за пределы Суоми и сохраненных там лесными финнами, карелами, ингерманландцами. Так финны стали народом «Калевалы», следуя героям эпоса – былинным богатырям-шаманам и воинам, словом создающим мир.

Некоторые вдохновители и организаторы финского национального возрождения, например уже в ХХ веке архитектор Ларс Сонк и композитор Ян Сибелиус, были членами «Ложи Суоми». А Лённрот в 1830-е издавал журнал «Пчела», название которого естественно перекликается с нашей «Северной пчелой». Как тут не вспомнить и о тайном литературном обществе «Аврора», которое в Туркуской академии еще в 1770-е годы создал Хенрик Габриэль Портан, предшественник Лённрота, с целью исследования финской истории, поэзии и ради просвещения народного. «Аврора» издавала первую в Финляндии газету и была во многом предвестницей петербургской «Полярной звезды». Светлые и яркие звезды, пчелы и ульи были символами масонов, стремившихся к умножению света и меда – общего блага. Судя по замечательной выставке Эрмитажа о масонах XVIII – начала XIX века «Премудрость Астреи», в первой половине царствования Александра I не посещать масонскую ложу было гораздо более странно, чем посещать ее.

Один из экспонатов этой выставки о вольных каменщиках меня особенно поразил. Это была рукопись 1819 года под названием «Работа над диким», на титульном листе которой изображен был наш карельский валун. Работа над диким – вот собственно один из важнейших аспектов созидательного пафоса финского и вообще любого гражданского общества. Дальше известно, как у нас сложились обстоятельства: в улей заселились спецслужбы, а под звездой собралась несистемная оппозиция. В Петербурге пушкинских времен каждый уважающий себя человек боялся, что его могут выпороть в Третьем отделении. Ходили слухи, что в кабинете его начальника есть кресло, которое немного опускается, когда в него садятся, и в верхней части тела сидящий еще вроде сохранял человеческое достоинство, а с нижней уже стащили штаны и секли розгами. При Николае I Герцена мальчишкой-студентом ни за что сажают в тюрьму, совсем как Аалто при Николае II.

Любопытно, что Алвар Аалто говорил о Лённроте, человеке с двумя высшими образованиями, как о дилетанте, чтобы убедить слушателей в пользе добровольного участия в переустройстве жизни. Он считал, что работа над диким – задача для дилетантов, а не для профессионалов, так как социальный менеджмент убивает общественный организм. В финской истории и культуре, что старой, что современной, действительно присутствует много дилетантов, людей, движимых любовью к своему делу, становящемуся общим, и достигших удивительных успехов, как, например, Питер фон Баг, режиссер, киновед и создатель финского киноархива. Его фильмы о Финляндии представляют идущую на протяжении всего ХХ века борьбу за неотчуждаемую от граждан страну, и, вероятно, это и есть самый важный и общезначимый пример финской жизни.

Если же вернуться к работе над диким, то, конечно, в истоках финской культуры, в ее древнем эпосе полно дикости: есть инцест, попытка утопить младенца в болоте, пиво могут здесь подать со змеями, плавающими в кружке. Чего стоит одна история пастуха Куллерво, в честь которого названы были не только пьеса Алексиса Киви и трактор, но и симфония Сибелиуса, пронизанная такими страстями, что композитор, исполнив эту музыку один раз, запретил играть симфонию до своей смерти. Куллерво получил от хозяйки вместо хлеба камень и отомстил ей, отправив вечером в деревню стаю волков в коровьих шкурах. Руны «Калевалы», передававшиеся от одного сказителя к другому на протяжении тысячелетий, вобрали в себя