Финляндия. Творимый ландшафт - Екатерина Юрьевна Андреева

в этих местах уже никто не говорил по-шведски, но Луис Спарре специально выучил финский), а затем резко повернули обратно на восток через Соткамо, чтобы посмотреть русскую Карелию – места, где Элиас Лённрот записывал рунопевцев[28]. Тут стояли огромные карельские дома из бруса, в орнаментике которых Алвар Аалто позднее распознал «византийское» влияние[29]. Вся утварь здесь была расписная, женщины носили удивительные яркие сине-красные наряды, и, несмотря на бедность, весь обиход был пронизан искусством в этих местах, куда государственные чиновники и проповедники забирались намного реже, чем любители древностей.

Главным памятником карелианизма являются фрески Галлена-Каллела в вестибюле Национального музея Финляндии в Хельсинки – воссозданные художником в 1928-м росписи национального павильона Финляндии на Всемирной выставке в Париже 1900 года, который прославил и Галлена-Каллела, и архитекторов Армаса Линдгрена (учителя Аалто), Элиэля Сааринена и Генриха Гезелиуса, однокурсников и отцов финского модерна. Впечатляющее здание музея с башней в духе средневековых колоколен, гранитными медведями вместо львов на лестнице и порталом, как в барочных шведских дворцах, спроектировали Линдгрен, Сааринен и Гезелиус, а строил его уже один Линдер, потому что славный союз архитекторов распался, и их совместная мастерская прекратила свое существование в декабре 1905 года.

Слава Парижского павильона принесла молодым гениям (всем троим было в 1900-м по 26–27 лет) большие заказы и деньги, которые пошли на постройку уникальной усадьбы – коттеджного поселка Виттреск к западу от Хельсинки. Здесь, на высоком лесистом холме над озером, они выстроили себе особняки, разделенные лишь небольшим цветником, а дома Сааринена и Линдгрена соединялись общей мастерской. Виттреск стал самой роскошной усадьбой в Финляндии: наступали новые времена, и модные художники, дизайнеры, архитекторы начали опережать аристократию. В этой сказочной усадьбе (особую сказочность ей придавал дом Гезелиуса, сложенный из валунов, как замок в Турку), на лежанках под каминами, частью расписанными скандинавскими плетенками, частью облицованными васильковыми керамическими изразцами (выпуск их как раз наладил Луис Спарре в городе Порвоо, который он спас от перестроек, создав в 1898 году общественное движение за сохранение старого центра со всеми его домиками и сараями), здесь шла либертенская жизнь в стиле модерн, как где-нибудь в Вене.

Роковая любовь разрушила тройственный архитектурный союз. Линдгрен уехал из поместья, Гезелиус, чьи страсти оказались причиной всех бед, умер от чахотки. Сааринен прожил самую долгую жизнь, может быть, потому, что в 1920-е годы начал жить заново, эмигрировав в США, где достиг еще большего успеха. Его сын, выросший в Виттреске великий американский архитектор Ээро Сааринен, строитель терминала главной американской компании TWA в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке, перенес на другой континент воспоминания о прихотливо изогнутом зеркале озера, о волне холма, кривые которого его отец удивительно воспроизвел в своем доме, где движешься словно бы внутри огромной раковины, переходя из умопомрачительных парадных пространств, достойных Ярицлейва и святого Олава, наверх, в камерные детские спаленки, обставленные простой мебелью в демократичном духе Икеа.

А яростный Галлен-Каллела, который предпочитал свою мебель, вырубленную топором (любой может в этом убедиться в доме художника в Тарваспяя, немного отъехав от Виттреска к морю в сторону Эспоо), выбрал в качестве символов страны на сломе веков не исторических правителей или святых, но языческих героев карело-финского эпоса, которые сватаются к прекрасной дочери Лоухи, старухи-ведьмы, правительницы северной хтонической земли Похъёла (Pohjola значит «север», и для финнов такая земля располагалась на северо-западе, как это ясно из названия Ботнического залива Похъёнлахти: туда уходили души предков и где-то там хранили священные знания о силах природы).

Галлен-Каллела и Спарре, выпускники парижской академии Жюлиана, создали моду на гран-тур по Карелии, вдохновленные «Калевалой», которую опубликовал в 1835 году молодой врач Элиас Лённрот. Алвар Аалто называл Лённрота самым привлекательным характером в финской истории: бедный крестьянский сын по рождению, он стал джентльменом, показав пример того, как взлететь в зенит и, не расплавившись в славе, остаться самим собой, сохранить высоту души до конца жизни. Хорошо бы съездить в Паиккари – это к северо-востоку от Виттреска в сторону Лохьи, – чтобы представить себе, в каких условиях родился главный человек для финского народа. Но можно, конечно, в поисках этих условий проехаться и по нашим ингерманландским окрестностям.

В поселке Суйда Гатчинского района находится имение прадеда Пушкина Абрама Ганнибала. Район этот в годы жизни Ганнибала назывался Копорский уезд, по имени новгородского форпоста, который был когда-то при советской власти боеспособным музеем, а теперь при строительстве порта Усть-Луга вконец обветшал, стены падают, и лишь один человек по имени Леонид Притаманов борется нынче за жизнь Копорской крепости.

В Суйде арап Петра Великого скончался и был похоронен. Здесь среди полей в маленьком парке-лесу стоит шведского типа барак – усадебный дом, двухэтажный, с двенадцатью окнами по фасаду. Построен или достроен он был шведскими пленными времен Ништадтского мира, захваченными на берегах Ижоры и Невы войском Петра Апраксина, которому Петр Великий и пожаловал в награду эту бывшую шведскую мызу. (Следующее крупное поступление шведской рабочей силы случилось в 1741-м, когда в плен при Лаппеенранте попал командующий шведами представитель «колпаков» Карл Хенрик Врангель, тогда он потерял руку, и это было его второе пленение после Полтавы; в плену в Тобольске почти двадцать лет провел и отец братьев Спренгтпортен.) Жители Суйды рассказывали, что по распоряжению Апраксина пленные вырыли в парке «Лукоморье» – пруд в затейливой форме лука, нацеленного в сторону Швеции.

У самой дороги в Суйду, в соседней деревне Кобрино проезжающие могут заметить избушку из бруса – домик родственников крепостной Ганнибалов Арины Родионовны, выкупленный и сохраненный деревенской школьной учительницей Натальей Михайловной Нырковой после Великой Отечественной. Ижорка Арина Родионовна рассказывала Пушкину сказки, и, может, это она рассказала ему про избушку на курьих ножках, или типовую постройку саамов, а также про гигантскую волшебную голову, которая потом появилась в «Руслане и Людмиле», а на самом деле принадлежала Антеро Випунену, древнейшему шаману, умершему и ставшему холмом, в который проник Вяйнемяйнен через пещеру-рот великана, чтобы разбудить его от смертного сна и выведать магические слова, необходимые для постройки корабля, способного доплыть в царство мертвых Туонелу. О том, что Арина Родионовна могла знать руны, остается только догадываться. Но есть удивительное свидетельство силы именно женского ижорского обрядового пения. Во второй половине XIX века чуть ли не самый большой за всю историю собирания рун комплекс эпических, свадебных и поминальных песен был записан Адольфом Неовиусом у не умевшей писать крестьянки из района Лемболово (Лемпаала) по имени Ларин Параске (Параскева Никитина, 1833–1904). Она была внучкой местного колдуна и замуж вышла в деревню деда Васкела (Васкелово). Овдовев в