Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

При новом наместнике жители Киликии воспряли духом. Кто прежде скрывался от произвола римских должностных лиц, возвращались в заброшенные жилища, к разорённым полям и пастбищам с надеждой восстановить утраченное имущество. Селяне обзаводились домашней живностью, восстанавливали запущенные сады и виноградники. Благодарные киликийцы пожелали украсить площади статуями с изображениями Марка Цицерона, повесить в храмах бронзовые доски и каменные стелы со словами признательности ему «за деяния». Наместник всё это запрещал, но не из излишней скромности, а не желая, как он объяснял, вводить жителей в ненужные расходы, ибо «опять откроются раны, которые только что с таким трудом ими залечиваются».

Цицерон испытывал неподдельную гордость за результат своих усилий в провинции. Радовало, что действует он без наставлений далёкого Рима, Сената, но согласно собственным философским воззрениям. На этом высоком должностном поприще в Киликии он почувствовал себя «почти царём», памятуя о подобной деятельности Аристотеля в Троаде…

Ученик Аристотеля, Гермий, принявший наследственный престол небольшого царства в Малой Азии, пригласил его к себе в Троаду на роль советника и позволил осуществить философскую мечту об «идеальном государстве социального равенства», в котором народ и правитель могли быть счастливы. Но как совместить два противоречивых условия – «чтобы демос не терпел унижений от своеволия и высокомерия класса имущих, а богатые – ущерба своему имуществу от народных возмущений?»…

Гермий позволил воплотить платоновскую идею в управлении города Ассоса, куда Аристотель пригласил друзей-философов. С ними организовал гетерию – «товарищество философов», с которыми разработал демократическую конституцию с перераспределением властных полномочий от тирана до городского самоуправления.

В городах Киликии Цицерон сам назначал народные собрания, передавая им бразды местного управления. Издал эдикт, где применил основные положения из собственного трактата «О государстве», провозгласив высшей целью установление законности и права. Официально подтвердил намерение «облегчить тяготы разоренных городов от действия римских магистратов, на самом деле призванных ими честно управлять».

Он принимал участие в заседаниях гражданских судов при рассмотрении важных дел. Рассматривалось дело о неуплате огромного долга семейной парой. Возврата денег требуют у мужа, а он отказывается по причине того, что деньги занимала жена, не спрашивая его согласия, и потратила их на ювелирные украшения и дорогие наряды. Марк не был склонен к тому, чтобы прощать долг, но спросил у мужа, по доброй ли воле он женился. Тот пожал плечами и, хитро прищурившись, ответил:

– По доброй воле, уважаемый суд. Но только совсем не по своему вкусу!

Марк едва сдержал улыбку и вынес приговор:

– Если так, разрешаю высечь жену по праву главного в семье. А если жена не перестанет быть столь расточительной, так и строже наказывай.

Затем обратился к кредитору:

– Если у тебя нет имени мужа на заёмном списке жены, нет даже устного согласия мужа при свидетелях, муж по долгам жены платить не будет. Тебе наука – следуй закону, а не только собственной алчности!

Даже в таком рядовом для Киликии судебном процессе Марк Цицерон искренне желал восстановить справедливость, не говоря уже обо всём населении провинции. Он прилагал усилия для восстановления благополучия жителей Киликии с одной целью – чтобы не росла ненависть к римлянам, что делало бы их присутствие в провинциях нестерпимым, и не мешало бы установлению подлинного согласия всех слоёв населения.

* * *

В течение года Марк переписывался с Целием Руфом, своим доверенным лицом в Риме. Вести приходили с задержкой в двенадцать – пятнадцать дней, но Марку становилось понятно, что усложнение отношений между Цезарем, Помпеем и Сенатом ни к чему хорошему не приведёт. Беспокойство за своё неучастие в общественной жизни Рима одолевало его день ото дня сильнее и сильнее. Он жил воспоминаниями о своих речах на Форуме, живо представляя, как граждане в тревожном ожидании толпятся на площади с утра до вечера, ловят новости с заседаний Сената. В последнем письме Руф сообщал, что Гай Юлий Цезарь требует от сенаторов продления его консульских полномочий ещё на пять лет, при этом отказывается возвращаться из Галлии, где находится в должности наместника. А Сенат настаивает на том, чтобы он вернулся в Рим, и только в его присутствии предложение может быть рассмотрено, как требует закон. Цезарь-де настаивает на своём, боясь оставить армию, та как уверен, что в Галлию ему на смену тут же явится новый наместник, назначенный Сенатом. Цезарь так и ответил Сенату: «В Риме меня не ждите, галльские дела не отпускают. А в выборах консула участвую заочно!»

Первый, кто возражал Цезарю из Рима, был Гней Помпей, возмутившийся своевольным отношением к закону своего «коллеги». Говорил, что при таких обстоятельствах римлянам предстоит выбирать между законностью и угрозой диктатуры… Сообщения подобного рода тревожили Марка, его уже не могли удержать ни замечательные результаты управления провинцией, ни полководческая слава, ни любовь киликийцев. Неожиданно он почувствовал, что пресытился безграничной свободой, отчего охватила его мучительная тоска по Риму. Не дожидаясь своего «сменщика», Цицерон покидает Киликию ровно через двенадцать месяцев как прибыл сюда. В Риме его ожидали дела, от которых, как он себе представлял, зависела судьба республики.

* * *

У города Исса, где наместник победоносно сражался с парфянами, его ожидал римский военный корабль. С Цицероном его сын Марк и брат Квинт, тоже с сыном. На Родосе первая остановка; Цицерон показал юношам остров, поделился воспоминаниями о своём пребывании здесь тридцать лет назад. Встречный ветер вызывал волнение на море; добрались до Эфеса, где месяц отсиживались в ожидании погоды. Ничего не поделаешь – сентябрь!

Всё это время Цицерону передавали письма от римских друзей – безрадостные и тревожные. Всё говорило о назревающей гражданской войне. Читал он и расстраивался, оказавшись во власти дурных предчувствий, что «сразу после январских календ в Риме начнётся великая смута», как писал Аттику.

Несколькими переходами по осеннему морю, пережидая на промежуточных островах неблагоприятную погоду, всё жё через месяц Цицерон прибыл в Афины. Его встречали старые друзья, у всех один вопрос: с кем он – с Цезарем или с Помпеем? А он ещё не определился и отшучивался, что, наверное, пойдёт своим путём. Сам же понимал, что придётся выбирать между двумя великими римлянами – Цезарем и Помпеем. Но Цезарь настолько ослеплён жаждой власти, что не задумывается о последствиях…

Неужели он забыл, что в гражданской войне нет победителей! Помпей для него ближе! Ему бы набраться мудрой осторожности… Но он хотя бы подчиняется Сенату и не так сильно проявляет желание стать диктатором.

* * *

Вместе с Цицероном из Киликии возвращался и Тирон. В Патрах, на побережье Пелопоннеса, несносная осенняя погода окончательно свалила в постель верного помощника. Долго оставаться здесь Марк не мог, после тяжких колебаний он оставил больного на попечение хозяина дома Лисона, где они ночевали. Перед отъездом Цицерон оставил Лисону немало денег, заклиная окружить Тирона всевозможной заботой и, главное, приглашать самых умелых лекарей. Оставив Патры, Марк с дороги писал едва ли не каждый день, отсылая нежные письма Тирону и требуя от Лисона подробнейшего отчёта о состоянии больного. Писал врачу, которого порекомендовал Лисон, давал ему рекомендации, как нужно врачевать преданного друга.

Он постоянно волновался: ему казалось, что Тирона неверно лечат, что Лисон к нему недостаточно внимателен. Тирон напрасно уверял Цицерона, что о нём замечательно заботятся. Он был готов вскочить с постели, сесть на корабль и мчаться вслед