Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

Марк ярко представлял себе диктаторов и тиранов несчастнейшими людьми, как их оценивали греческие мудрецы: они живут во дворцах под охраной, как в темнице, ненавидимые своим народом; у них нет места, куда бежать, спрятаться от гнева народного, даже если понадобится жить изгнанниками. Разве не безумие – идти кому-то из просвещённых римлян столь страшной дорогой?!

Цезарь покачал головой, и было неясно, соглашался или хотел возразить.

– Соглашусь с тобой, Марк, что власть одного человека плоха для остальных людей. Но согласись с тем, что римляне любят тех, кто личной честью и славою демонстрирует своё величие. Народ готов подчиняться тому, кто властвует не по итогам народного голосования, а в силу своих природных свойств. Точно так же, как свободный человек отличается от раба. Кто думает не о собственном достоинстве, а только о своей безопасности, пускай тот пасёт домашний скот, а не людей.

Высказывания Цезаря не удивили Цицерона, с некоторых пор он подозревал в нём осторожного лидера. Волновало другое – он понимал, что Цезарь проверяет его. Но отступать от собственных принципов Цицерон себе не позволил:

– В твоих словах немало правды, Гай Цезарь, против которой трудно подобрать разумные слова. И всё же правители должны прежде прислушиваться к образованным советникам, лучше к философам – коли так, все граждане станут жить свободно и радостно. Когда в управлении государством появится необходимая гармония, восторжествуют свободы и справедливость, так необходимые римскому народу.

Цезарь произнёс с презрительной улыбкой:

– Но ты сам понимаешь ужасную правду, что справедливость – это лицемерие и вынужденное соблюдение законов. Все законы искусственны и произвольны, поскольку затеяны людьми, исходя из веления времени или настроения тех же людей. Ты хочешь видеть римский народ свободным, но в том ли состоит его свобода, чтобы вести себя как угодно и где угодно, проявляя естественную вульгарность? Если ты настаиваешь на всём этом, Марк, ты противоречишь самому себе! То, о чём ты говоришь, что мечтаешь увидеть в римском народе, ещё не показатель свободы.

– Но, Гай Цезарь, если ты берешься управлять кораблем, прежде научись этому делу. Иначе пустишь ко дну корабль. Точно так же, если желаешь властвовать над народом, тебе необходимо изучить великое искусство управления им, иначе доведёшь государство до окончательного падения.

Они расстались. Цезарь отбыл в Галлию, а Марк долго ещё вспоминал их разговор, пытаясь понять, насколько искренен был собеседник, и мысленно продолжал спорить с ним…

Как убедить таких, как Цезарь, что, получая от народа власть над государством, они обязаны сознавать, что государство не становится их собственностью, а продолжает являться достоянием всего народа, что свобода и демократия – благо, когда принадлежат людям здравомыслящим. Недавние гражданские войны показали, что римляне неразумны. Давать свободу таким людям – всё равно что давать меч в руки ребёнку или сумасшедшему. Разве такие вожди, как Катилина и Клодий, ещё Цезарь или Помпей, не должны настораживать римлян? В таком случае почему римский народ не догадывается, что только безразличие в управлении собственным государством способствует появлению заговоров, мятежных вождей?

Политики добиваются власти не честными выборами, а подкупом избирателей и судей, использованием черни в беспорядках на улицах и не брезгуя убийством сенаторов и трибунов, – и чем ужаснее они поступают, тем безнаказаннее остаются. Но это результат всеобщего малодушия римского народа, общества. О, если бы граждане так же ревностно охраняли свои свободы, как их правители отстаивают своё владычество! Республика не терпела бы теперешнего разгрома, и все благодеяния доставались бы самым лучшим, а не самым дерзким.

Почему так происходит с Римом, Цицерон догадывался. Это богатство, нежданно свалившееся на римский народ по итогам последних войн на Востоке и Азии. Римляне погрязли в роскоши, мотовстве и в чревоугодии. Они преступно отказались от мудрого наследия предков. А говорить с сытым народом – всё равно что обращаться к набитому желудку, у которого нет ушей… Римляне похожи на отару овец, которые порознь не желают повиноваться. Все вместе покорно следуют за теми, кто задумал стать их пастухами, не ведая того, что пастух прикончит любую из них ради своей сытости. И если власть над людьми окажется в руках у злодея, последствия сравнимы с извержением Этны или с наводнением…

Но народу своему властители несут огромную опасность тем, что не склонны к созидательной мирной жизни. Поэтому они постоянно с кем-то воюют – если не за пределами Рима, то с врагами в собственном государстве. Казалось бы, сильным людям в нашем мире бояться некого, но собственная сила не даёт им покоя…

Наместник поневоле

Марк чувствовал себя в Риме одиноко ещё оттого, что младший брат Квинт, с которым часто общался, отбывал службу у Цезаря в Галлии. Отослал ему письмо с сообщением, что исполнил обещание, которое он когда-то дал секретарю Тирону, своему рабу. Дал вольную. Тирон стал свободным человеком. Из Галлии пришел ответ: «Ты меня сильно обрадовал. Ты захотел, чтобы он был нам другом, а не рабом… И я благодарю тебя и поздравляю… И хотя у меня есть тысячи причин, чтобы любить тебя, я буду любить тебя ещё и за это…»

Тирон стал римским гражданином Марком Туллием Тироном. Но вольноотпущенник не захотел менять свою жизнь. «Ему казалось, что хозяин без него сразу же погибнет, и он следовал за ним повсюду как верный пёс».

* * *

Марку исполнилось пятьдесят пять лет – возраст политика, способного беспристрастно оценивать не только деяния высших должностных лиц, но и собственные намерения и поступки. Четыре года назад завершил труды «Об ораторе», «Законы» и «Диалоги о государстве», которые подготовил к изданию и продаже. Судя по высказываниям друзей, кто слушал фрагменты, ожидался литературный успех. Это радовало, хотя выводы по больной для него теме напрашивались неутешительные…

Марк обнаружил для себя главное и самое ужасное – римляне привыкают к несправедливости. Они не возражают, когда управление провинциями отдаётся наместникам не для пополнения государственной казны, а ради личного обогащения. И когда военная добыча, трофеи, контрибуции расхищаются военачальниками и высшими армейскими командирами и когда командирам достаются почёт, слава и триумфы, а простонародье обременяется лишь военной службой и нуждой.

Происходит непомерное обогащение знати и военной верхушки при разорении малоимущих граждан. Последние вынуждены продавать земельные наделы и дома за долги, становясь нищими и униженными. А Сенат в это время призывает народ к завоеваниям новых территорий, якобы «способствующим росту могущества Рима», не ведая, что чем круче очередная ступень к вершине, тем ближе к краю пропасти. Хотя в стремлении государства возвыситься нет ничего плохого, надо только разглядеть предел той высоты, откуда станет больно падать…

Настало слишком неопределённое время, когда мало кто из сенаторов, знати заботятся о могуществе Римской республики, им ближе роскошь и личное благо. Марк это познал в своих размышлениях, как и то, что его республика замерла в ожидании больших потрясений. Так он и написал Помпонию Аттику: «…Дело идёт к межвластью и даже пахнет диктатурой – разговоров, во всяком случае, много…»

* * *

Сенат наконец-то принял постановление об очередности управления провинциями бывшими консулами. Такая необходимость назревала давно, поскольку его отсутствие позволяло претендентам получать выгодное место службы по договорённости или подкупом сенаторов. Теперь появилась «очередь», пресекавшая разного рода правонарушения. В список попал и Марк Цицерон, хотя