Догони свое время - Аркадий Макаров

Их послушать, так вся страна состоит из «прикольных» типов подросткового незрелого возраста.

Ну да ладно. Это всё теперь от меня не зависит. Я – про своё.

Попав в монтажную бригаду скороделов и конкретных людей, я попробовал, по своей деревенской простоте, подыграть им, сделаться своим и показать «ловкость рук – и никакого мошенства».

Самым незлобивым и квёлым в бригаде был бывший карманник Витька Шнурок, с которым я решил «приколоться», то есть подшутить над ним.

Витька как раз делал раскройку стального листа на косынки и работал стоя на четвереньках.

Разметку на этот раз делал с несвойственным ему усердием, посапывая с линейкой над железным полотнищем. Из кармана прожжённой во многих местах спецовки торчал краешек сигаретной пачки.

Вот я и решил показать, что тоже умею кое-что.

Курево мне было не нужно. Шутка! Что с неё взять? Потом кинется Шнурок покурить, а сигареты – тю-тю! «Вот они, – скажу я, – бери, мне чужого не надо!» Ребята над Шнурком смеяться будут. Всем хорошо…

Через минуту вкрадчивых усилий хрусткая пачка дешёвых, но заграничных, болгарских сигарет, была у меня в брезентовой рукавице. Я благодушно улыбался, посматривая на Витю Шнурка, продолжавшего усердно посапывать над гибкой разметочной линейкой.

Я исподтишка поглядывал на него, удивляясь работоспособности Вити. У бывшего щипача, по его же любимой поговорке, в работе был один принцип: «Ешь – потей, работай – зябни. На ходу маленько спи».

Но вот дело окончено. Витя, разминая суставы, потягивался, щурясь на высокое солнце. Я было уже хотел ему предложить закурить. Но Шнурок сам подошёл ко мне. Молча вытащил у меня изо рта обожжённый по самый фильтр окурок. Дважды глубоко затянулся, и широко размахнувшись, с оттяжкой рубанул меня по лицу стальной пружинистой линейкой, отчего по щеке сразу расползлась горячая волна, и обожгло так, что я повалился на бок, зажав рукавицей, пропитанной машинным маслом и ржавчиной, это огненное пятно.

Ткань монтажных спецовок плохо впитывает влагу, и кровь всё текла и текла по рукаву, и я с ужасом смотрел, как она, скатываясь в ржавые шарики на стальном настиле эстакады, где мы работали, разбегалась по нему и исчезала за обрезом, за которым была пустота и десятка два метров.

Плохо соображая, что делаю, я подцепил крепким монтажным ботинком ногу возвышающегося надо мной Шнурка, и дёрнул на себя.

По грохоту настила я понял, что он упал, но тут же удар под рёбра перевернул меня на спину, и я снова увидел над собой в жёлтой пене оскала своего обидчика с изогнутой монтировкой в руках.

Через мгновение лететь бы мне с раскроенным черепом вниз на гулкие стальные переплёты конструкций, и попробуй тогда докажи, что неопытный молодой монтажник-верхолаз погиб насильственной смертью, а не разбился сам по недогляду.

Да, бывший бездомный бродяжка и неудачный уркаган гораздо раньше меня учился защищать себя по понятиям блатняковой справедливости…

Меня спас тогда от верной гибели наш бригадир дядя Володя, уважаемый бригадой так, что его слово никогда не оспаривалось и считалось законом.

За широким плечом бригадира Шнурка я не видел, но стальная витая монтировка из легированной стали гулко звякнула о настил.

Забыв о кровенящей щеке, я вытащил злополучную мятую пачку и протянул бригадиру.

– Пошутить хотел! А он…

– Он, падла, у меня мастырки из кармана щипанул! Деревня, ломом подпоясанная! – захлёбываясь, визжал за спиной дяди Володи Витя Шнурок.

«Мастырками» он называл сигареты, в которых перед затяжкой ввёртывал жёлтые лоснящиеся масляные шарики, и потом, жадно затянувшись через кулак, долго держал тошновато-пахучий дым в себе, вытаращив куда-то в сторону глаза, долго разглядывал одному ему ведомые картины.

Он и мне как-то раньше с ласковой настойчивостью предлагал одну такую «мастырку» на пробу, но я уже догадывался, что это, и категорически отказывался. «Небо в алмазах увидишь! Дыхни пару раз! На!»

Теперь он стал сваливать на меня, что я у бригады подворовываю деньги, и втихаря покупаю у него «мастырки», а сегодня решил пощипать, на халяву «кино» посмотреть.

– Не верещи, Шнурок, уши заложило! – бригадир протянул мне кусок сравнительно чистой ветоши. – Поссы и на рану примочки делай, чтоб не загноилась! А ты, ссученый, – повернулся он к Вите, – за пацана ответишь! Я из тебя «красную шапочку» сделаю, если ещё раз увижу на площадке. Брысь отсюда!

При слове «ссученый» Шнурок в момент сник, как-то сполз по становому хребту, словно мясо на костях не стало держаться, руки действительно шнурками повисли до колен. Он весь согнулся и мелко засеменил к лестничному проёму.

Больше я о нём никогда ничего не слышал. Испарился Шнурок.

Рассечённая щека всё-таки зажила, хотя след остался.

В санчасти доктор, густо матерясь, сначала велел отнести в туалет набухшую ветошь. Потом усердно и долго ковырялся в ране скальпелем. Потом из спринцовки несколько раз ожёг её струёй спирта. Затем, изловчившись, прижал мою голову к кушетке и быстро поставил на щеку скрепки.

Помыв руки, он по-свойски угостил меня сигаретой, закурил сам и велел бежать в гастроном за водкой, дабы возместить потерю дефицитного медицинского препарата.

Водку пришлось ставить и всей бригаде: в знак её солидарности со мной и решением отпустить меня домой – до полного заживления раны.

Правда, щека зажила скоро. Наверное, тогда, при первой помощи, совет бригадира здорово помог. Уринотерапия, однако!

23

Привыкнуть к тому, что все отношения в бригаде решаются по праву сильного, долго не получалось, хотя я ни в коем случае не был домашним ребёнком и воспитывался по законам улицы.

Но улица-то была деревенская! Там лежачего не били. И самой большой травмой при выяснении всяческих обстоятельств был разбитый нос или фингал под глазом. А здесь, в бригаде, люди сходились на ножах даже за случайно оброненное слово.

Казалось бы, ну что там – нелицеприятное слово! Метафора. Фонетическое изложение понятия. Вибрация воздуха, и ничего больше!

Ан, нет! Здесь в любую фразу, если ты говоришь не по фене, вкладывают прямой смысл и прямое значение.

Скажи такому: «Ну, Мишка, и сукин сын ты! Обещал утром должок вернуть, а сам забыл…»

Никогда не говори так! Самое безобидное, если на тебя потом сверху обрезок трубы свалится, а то ещё, не дай Бог, на верхотуре наступишь на пятно солидола, неизвестно откуда взявшееся. Тогда если не полетишь вниз, хотя и вверх тормашками, то ребро, соскользнув, сломаешь точно.

Здесь шутить не умели, и шуток не одобряли. Разговоры прямы и тяжеловесны, как рельс. Даже в состоянии опьянения лёгкости в обращении не наблюдалось. Чем больше пили, тем больше бычились, наливались злобой и свирепели.

С такими людьми пить опасно. Убирай нож подальше, а хлеб и так разломить можно.

Не убережёшься, отпустишь с языка хмельное весёлое словцо, и – всё! Одно спасение – самому не впасть в такой дебилизм.

Сначала я удивлялся: если не веселиться, то зачем тогда пить? На что получал неопределённый, но короткий ответ «Поживи – увидишь!»

Пожил, увидел. Комплекс неполноценности – страшная штука!

Говорю Семёну, почти что моему ровеснику, но далеко продвинувшемуся в монтажных премудростях: он ещё со спецучилища для особо одарённых трудных подростков постигал, что значит плоское катать, а круглое таскать, ну, а если?.. Если не поддаётся – ломиком!

– Сеня, – говорю, – чего ты петушишься с бригадиром? Дядя Володя прав. По технике безопасности нельзя на высоте работать без страховочного пояса. Всё бригаду накажут премиальными. Ага!

На что я у Семёна всегда был в напарниках и понимал его с двух слов, а на этот раз не понял. Почти не понял.

Семён закрутился, как болт со срезанной резьбой:

– Ты чего, падла, ботаешь? За петуха – ответишь!

Головастый рогатый ключ с заострённой монтажной рукояткой чуть не размозжил мне колено. Хорошо, что глаз у Семёна был не такой твёрдый, как рука.

– Семён, ну я ж по-дружески…

– Тогда пузырь с меня! Подай ключ! – Семён, как ни в чём ни бывало, снова продолжал крутить гайки болтового соединения опорной конструкции ветровых связей.

Слова, слова…

За слово надо отвечать. И я постепенно попривык контролировать себя и на работе, и в часы коллективных пьянок, от которых уйти невозможно, как бы тебе этого ни хотелось. Не тот случай…

Сидим, пьём. В бытовке жарко, вышли на площадку. На ветерок. Курим, цвиркая сквозь зубы ядовитую никотиновую струю. Кто дальше цвиркнет, тому лишняя «сотка». Семён, конечно, пустил струю дальше всех, прямо на разогретый под солнцем рельс башенного крана, отчего её пенистый след тут же исчез, испарился.

Мне пришло в голову позволить бригаде усомниться в первенстве Семёна в столь ответственном состязании, и я пошёл в бытовку за рулеткой – глазомер дело хорошее, но против инструмента не попрёшь.

– Иди, иди! Меряй! Ты всё равно дальше своего ботинка не плюнешь!