То «заика», то «золотуха» - AnaVi

«дьявола», нет других рук — кроме… «Моих»! И пробиваю светло-русую голову с выбритой макушкой одной… серебряной пулей! О да, кстати, история-рассказ ещё и о том — как незатейливо и не специально намекнуть на «живость» одного металла и «мертвенность» другого! Пользуйтесь… Не благодарите! И остаётся же… «Восемь»! Да… Или: «Как совместить domiNo и Дэдпула?». «Domino’s!». Ну и как тут же ещё говорится, дабы не попасть в униженных-и-обиженных: «Ничего личного — только пицца, «девять кругов» (с двумя «запасными» грехами) вместо «пятнадцати» и… «счёт пул-ь»! Его светло-карие глаза — так и остаются распахнутыми от шока. Светлые короткие ресницы — больше не трепещут. Зато и те же широкие брови — вздёрнуты почти и до линии волос, пересекая высокий бледный лоб. Статичны — уже и в «своём» шоке! В то же время, как и мышцы рта, с бледными и растрескавшимися, полными губами, медленно, но верно, расслабляются и захлопывают обе челюсти: с одновременного щелчка высоких и резких скул. Вместе с тем, как и кончик вздёрнутого носа — опускается вниз. Ну а белая же его рубашка, с белыми классическими брюками и под белые же лакированные туфли — отлично контрастирует на фоне… «Всего»! А и особенно — «пола». «Бездна» поймала «светлячка» — и оставила его уже и в «своей собственной» паутине: из которой нет выхода — как и нет «дна»!.. Но и так — лучше! Ведь и «так» — тише и… молчаливей. Люблю — тишину и… молчание! Присутствующие замолкают — не в силах сразу же отойти от ужаса и… шока, боли и потери. От потери… друга! А я снова перевожу эту же, левую, руку на девчонок и, мило улыбаясь, повторяю своё… «Требование»? Именно — требование. «Просьбы» для них — уже давно: пустой звук! Как и для меня же «пустой звук» — их «просьбы» и о пощаде. Из их глаз — льются слёзы. У них — истерика! И я даже уверена, что они… матерятся, спрашивая-повторяя: «За что?!». А я и не обязана — «отвечать». «Повторяю» — и вам!.. Если вы вдруг не поняли этого — сразу и вначале. Я не воспитатель в детском саду — и не буду по сто-пятьсот раз талдычить одно и то же!

Но вот, двое парней — всё-таки осмеливаются встать! Демон-брюнет. С короткими волосами, бритыми висками и оставшимися-отросшими волосами — в форме «ёжика», временами ещё и спадающими — на его узкий бледный лоб. Тёмно-карими глазами и чёрными густыми бровями — над чёрными же короткими ресницами. И с длинным, почти и «клювовидным» носом — над тонкими губами, к которым так и устремлены тупые, но и весьма же при этом «просматриваемые» скулы, «венчающиеся» грубым и резким подбородком! Его чёрная рубашка, закатанная в рукавах до локтей, была расстёгнута на три первые-верхние пуговицы и заправлена в чёрные же джинсы, «сомкнутые» чёрным кожаным ремнём и заправленные, в свою очередь, в чёрные высокие кожаные кроссовки. И ангел-блондин. С короткими светлыми волосами, выбритыми и уложенными — по типу первого. С серо-голубыми глазами — под высоким бледным лбом и широкими светлыми бровями: до которых — почти и доходят такие же длинные ресницы, спадая тенью, уже и сами, на его пухлые щёки; и длинный широкий нос — над узкими губами, что так и не дрогнули в его же привычной и «завсегдатой» улыбке, как и округлый подбородок. А мы ведь почти с тобой — подружились… Ты был — первым, кого я встретила на «потоке»; и с кем — ждала остальных… в свой и твой же: «первый учебный день»!.. Тогда твоя «белая» футболка и «светло-синие» джинсы с кучей дыр и разве только редким наличием ткани, почти свисающие с талии и ниспадающие на пол, почти и укрывая собой «белые» низкие кроссовки — казались чем-то: весёлым и… даже «забавным»! Нежели «сейчас» — когда хочется лишь увеличить количество «дыр» в них; и окрасить остальную «светлую» ткань — во что-то более: яркое и… «живое»! Они отваживаются — даже и подойти ко мне. А и тем более — «попытаться» отнять у меня пушку, лишив меня равновесия: ударив пару раз по коленям сзади. Но, увы и ах — для них, реакция у меня — куда лучше их! Удар правым локтём — в лицо, подсечка левой ногой — под ноги: так лишён равновесия — один. А второй — уже садится на колени по приказу… пули, ударившей в его же левое колено и пробившей его затем. Семь! Вижу, как рты остальных — раскрываются в… крике ужаса. И я даже почти уверена, что их голос — срывается затем: на писк и визг. Что у одних. Что и у других. И только тушь и тени, у девчонок, размываются и рассыпаются — по щекам! К худу ли, добру… Но уж и к чему-чему, а к этому «роду и подвиду толерантности» — мы ещё не подошли и не пришли. Даже — и не начали «идти»! А уж и «придём» ли к этому — вообще?.. Кто знает! Да и что уж говорить — о ногтях. Что там. Что и… «этам»! А там — и волосах и… Так же! Ну а для меня это, как и прежде всё, «пустой звук». Не-мой!

— Расстёгивай ширинку — раз уж и «сам» сел… — Говорю монотонно сидящему всё ещё и в луже собственной же крови на коленях парню. — Да не свою!.. «Его» — сначала. Не будь же «эгоистом» — хоть здесь и сейчас, в конце-то концов! Во-о-от… И давай — сделай ему: «приятно»! Такой, знаешь, крепкий… мужской… дружеский минет. Чтоб я поверила!

Но и он же, сделав всё — лишь наполовину, начинает верещать и так же орать на меня: будто и я виновата, что он не хочет «заканчивать», а там и узнать у другого — не хочет ли и он уже «по-кончить». Не «со мной» — я же не «эгоистка»! И почему же вас всех нужно заставлять, а? Так трудно сделать всё — как надо и… сразу, чтобы не умереть… так же; так ещё — и «быстро»?! И дуло пушки — вновь касается, вот только уже его и его же правого виска. Курок — вновь щёлкает, просится на волю и свободу, но я продолжаю сдерживаться; и главное — сдерживать и держать его. Не спускаю… Жду! Парень же — вмиг замолкает, содрогается всем телом и смотрит… жалобно-просяще…