Ана Пауча - Агустин Гомес-Аркос

Зрители оплачивают свои места кто наличными, кто натурой, и чаще всего они оказываются разочарованными. Они освистывают артистов и требуют возместить им убытки… даже те, кто проник на представление через дыры в шатре. Два жандарма всегда начеку, чтобы защитить труппу. О, они очень любезны. Они имеют право смотреть представление бесплатно и, если пожелают, могут рассчитывать на благосклонность эгерии и необъятной грудью. Тоже бесплатно. Только благодаря ей труппе удается сложить реквизит и удрать среди ночи.

Ана Пауча начинает приобретать весьма дурные привычки. Вечно вцепившаяся в свой иллюзорный узелок, она все чаще и чаще получает от господина директора и госпожи ведущей приглашение зайти к ним в «купе», чтобы немного побеседовать. Но она ничего не говорит. Она слушает. С некоторых пор африканская эгерия в очень скверном настроении. Она то и дело отсылает господина директора прогуляться и мужским жестом протягивает Ане Пауче бутылку с ароматной анисовкой. «На, хлебни глоток. Ты ведь еще не умерла, мой цыпленочек!» Старая морская волчица отхлебывает глоток, медленно облизывает губы и погружается в свои мечты о норвежских фьордах. В цветном алкогольном тумане они представляются ей голубыми, населенными морскими птицами, окутанными серебристым инеем, и она часто спрашивает себя, они ли вторгаются в море, или это море обкусывает их, словно исступленная самка. Воспоминание о Педро Пауче, о его необузданной силе с удивительной четкостью пронизывает все ее существо. Когда она возвращается в свое логово, попугай-павлин встречает ее криком: «Потаскуха! Ты становишься потаскухой!» У Аны Паучи нет сил возразить. Она мгновенно засыпает около зловонной козы, которая отзывается на кличку Чистюля, и ее спина служит Ане подушкой.

Все огни гаснут, барабан звучит неторопливо, словно возвещает о каком-то воскрешении, в ящике из светло-голубого стекла вывозят человеческого мутанта, о котором никто не знает, что это: одно утраченное звено в эволюции человека прошлого или чудо — предвестник человека будущего. Ведущая прячет свои могучие телеса под черными блестками, подчеркивающими яркую краску ее губ, и неожиданно испускает какой-то метафизический крик, объявляя наконец долгожданное появление этого единственного феномена в мире, которого «Большой универсальный цирк» сегодня имеет честь представить вам, сеньоры и синьорины: полупрозрачный человек!

Под куполом устанавливается трепетная тишина, сотворенная неслышной музыкой сдерживаемого дыхания зрителей. Над светло-голубым кубом вдруг вспыхивает сноп розового света. Вот он. Как на ладони. Прозрачные волосы, белесые глаза, молочно-белое тело, длинные и тонкие члены бескровного перламутрового моллюска, хрящевидное чудо, развивающееся в маленьком море спирта, вскормленное эфиром, единственной пищей, пригодной для этого космического альбиноса. Своими невидящими глазами он смотрит на зрителей, на их расширенные зрачки, на их раскрытые рты, на их руки, прижатые к замершим в груди сердцам. Он внимательно смотрит на них с прозрачной улыбкой, как если бы он отправлялся в межзвездный полет и ожидал от них только прощального взмаха платком.

Потом лучи света начинают бегать, метаться, словно от бешеных порывов ветра. Они закручиваются спиралью, становятся орудием пытки, которое не знает элементарных законов анатомии. Человек-феномен переливается, как кристалл, создавая настоящую световую бурю, где лучи сталкиваются, расходятся кругами, потом раскрывается, как венчик цветка, окруженный туманным небом, словно ореолом пламени. Затем — чудо. Его похожее на млечный путь тело превращается в планетарий, где он — солнце, растекается в Галактику, погружается в комету-захватчицу, исчезает и взрывается в космосе — необычный балет, совершенный и гармоничный, где каждое движение порождает новые эволюционные элементы, беспрестанно меняя его природу. Белое туманно-молочное пятно сгущается, приобретает форму человеческого тела.

Кажется, что слышишь иных людей, вдыхаешь иные запахи, что пробуждаются какие-то иные существа. Чувствуешь себя крохотным, меньше пылинки, охваченным непреодолимым желанием предпринять иное путешествие, то, о котором никогда не строят планы заранее, которое гораздо дальше норвежских фьордов. Все унесены чудесным телом-ракетой полупрозрачного человека!

Потом свет гаснет. И чего-то вроде не хватает. Не очень понятно чего. Какая-то пустота. Словно ты что-то утратил.

Чем дальше они продвигаются на Север, тем пронзительнее становится холод. Он ледяным лезвием проникает сквозь дыры и щели фургона, которые Ана Паучи тщетно пытается законопатить с помощью пропитанных мылом тряпок. Съежившаяся под своим неразлучным арабским покрывалом, она похожа на кочевницу. Совместное проживание с цирковыми животными наделило ее запахом хищного зверя. Подходя к другим членам труппы, она видит, как морщатся их носы. Но тут они ничего не может поделать.

Туманными утрами, когда устанавливают купол цирка и готовятся к грандиозному музыкальному параду, они разводят костры. Ана Пауча, от которой попахивает анисовкой, просиживает у огня почти до самой ночи, размышляя о космическом путешествии феномена. Она спросила карлицу-пакистанку, откуда он взялся, этот полупрозрачный. Но болтливая карлица на этот раз была не слишком болтлива. Она просто уклонилась от разговора, туманно сказав, что однажды ранним утром в день зимнего солнцестояния, во время кругосветного турне «Большого универсального цирка» (то есть турне по некоторым городам испанского Марокко), его нашли выброшенным морем на африканском берегу. Неизвестно даже, на каком языке он говорит, если, конечно, он вообще говорит, ибо с тех самых пор, как его спасли. Он не вымолвил ни единого слова. Прежде, когда он еще не вершил чудес, его показывали публике как человека-рыбу, совершенно бесцветную, так как дневной свет не доходит до бездонных морских глубин. (Память Аны Паучи делает скачок во времени, к чудо-рыбе Педро Паучи.) Это было несколько грустное зрелище, говорит карлица. Но дело пошло много лучше, когда он понял, что находится в цирке, и стал показывать свой нынешний номер. Теперь белокурой эгерии нет больше надобности выдавать себя за самую толстую женщину в мире. Это же был неизбежный провал. Среди зрителей всегда находилась женщина толще ее. Языкастая или нет, но много толще, словно все они приходили нарочно, чтобы изобличить ее. Ей пришлось пройти дополнительную подготовку в постели хозяина, и она стала ведущей, заканчивает свой рассказ карлица-летописец.

Ана Пауча предчувствует, что никогда не узнает тайны происхождения феномена. Еще одно никогда.

Бесконечные осенние дожди, недолгие, но частые, окрашивают грустью первые две недели ноября. Все серо, камни и дубы, деревни и пашни, горные хребты и реки. Лень, эта дурная болезнь, похоже, овладевает солнцем, оно ложится рано, а встает поздно, не успевая как следует продрать глаза. Иногда кажется, будто его вытащили из постели силой и оно мстит, с кислой миной едва бросая беглый взгляд на равнины и холмы. Потом, измученное безмерными усилиями, снова укладывается спать, закрывшись с головой одеялом. На земле нет тени, и деревья не раздваиваются, когда кажется, что одно стоит, другое лежит. Ветер осаждает землю, воя в сумеречных далях, что солнце заболело. Природа тоже выкидывает свои цирковые номера. Можно подумать, что царствие мрака объявляет о своем пришествии.

Труппе уже не удается довести до конца музыкальный парад. От неожиданных ливней намокают костюмы, смывается грим, дикие животные превращаются в домашних. Возвращение к месту стоянки напоминает скорее поспешное бегство, чем победное шествие цирка. Ана Пауча и карлица-сквернословка (в этом она может превзойти любого шофера грузовика) не успевают все стирать, сушить, гладить и крахмалить. Во время представления прожекторы высвечивают на арене потускневшие блестки, поникшие оборки, размытые краски, растрепанные парики, Ранняя зима — смертельный враг цирка.

И еще колокола. Тысячи колоколов по всей стране, перезвоном которых ветер создает себе эхо в этом сером ноябре, когда вся земля становится кладбищем. Или, скорее, братской могилой, думает Ана-нет.

В силу дорожной случайности в один прекрасный вечер, когда цирк дает представление, сбываются наконец мечты белокурой эгерии с кроваво-красным ртом, мечты, которые она лелеяла еще в борделе. Она встречает скотовода, выращивающего боевых быков; он совершал зимнее турне по Северу, ведя переговоры о предстоящих летних корридах. Настоящий мужчина. Приверженец старомодных привычек. Жилет из бархата, зеленого с красным, поверх массивная золотая цепочка, черное фетровое сомбреро с атласной лентой, высокие сапоги. Редкий экземпляр. Внезапно пробудившиеся груди белокурой эгерии колышутся, словно две плошки прокисшего молока, — номер, исполняемый впервые, он приносит ей потрясающий успех. Скотовод, большой знаток по части красивых животных, бросает к ее ногам букет печальных хризантем (самый сезон!) вместе с толстой пачкой банкнотов. Публика рукоплещет, до глубины души тронутая этим неожиданно разыгранным у них на глазах ярмарочным романом. Женщины, в частности, утверждают, что это — единственный приличный способ завязать знакомство в публичном месте. И совершенно очевидно, что все это серьезно, не ради забавы. Эгерия, которая, по словам карлицы-снобки, «хочет прыгнуть выше головы», уже видит себя хозяйкой дома с тремя гостиными, одна обита голубым французским штофом, другая — английской кожей, а третья (она будет находиться рядом с ее спальней) станет вроде роскошного ларца в восточном стиле, от которого эгерия без ума: шелковые покрывала, меховые пуфы, занавеси, расшитые жемчугом, и фонтанчик с душистой водой. Она смело смешивает стили, эстампы из танжерского борделя с приглянувшимися ей интерьерами из журналов, которые собирает карлица.