Дикие ночи - Сирил Коллар

Сирил Коллар

Дикие ночи

Моим родителям и детям, которых у меня скорее всего никогда не будет

Она вошла. Наступал вечер. Я стоял, прижавшись лицом к окну кабинета, и смотрел сверху вниз на улицу де ла Помп. Я увидел, как сорвался с места мотоцикл и белое облачко выхлопных газов растворилось в отравленном городском воздухе.

Девушка закрыла за собой дверь. Я обернулся. Она остановилась на пороге, в руке у нее был мотоциклетный шлем. Ассистент подошел к ней:

— Вы Лора?

Глядя мимо него, она подала руку. Она смотрела на меня, поверх меня, сквозь оконный проем — на синее небо.

Лора принесла с собой холод улицы, тысячекратно усиленный скоростью привезшего ее мотоцикла. Шлем примял волосы, светлые пряди в них смешивались с темными; у нее были густые брови и светло-карие, почти желтые глаза; спокойное лицо, хрупкая красота; скрытая противоречивость черт, независимое выражение лица. Она была в черном: свитер, обтягивающие джинсы, сапоги, шлем — все черное. Она была невысокого роста.

Ассистент спросил:

— Вам объяснили по телефону, о чем идет речь?

— Не очень понятно…

— Мы хотим сделать пробу для видеоклипа. Режиссер и певец сейчас придут.

Но она уже не слушала его: взяв со стола конверт от пластинки Марка, начала вертеть его в руках. Я смотрел на ее руки и думал: вот руки сорокалетней женщины.

Она спросила:

— Это он?

Ассистент, почувствовавший неловкость, как только она вошла, спросил:

— Он?.. Сколько вам лет, Лора?

— Восемнадцать.

Он порылся в папке с фотографиями, нашел среди них Лорину, показал ей.

— Что это?

— Ваша фотография. Наверное, ее прислал нам ваш агент…

— У меня нет агента.

— Но вы актриса?

— Я несколько раз снималась.

— Но вы хоть знаете, что мы собираемся делать клип?

Я оторвался от окна, от синевы неба, вернулся в духоту комнаты, к Лоре.

— Франсуа, это я дал тебе ее карточку.

Лора обернулась. Франсуа сказал ей:

— Это наш главный оператор, он иногда снимает пробы.

Уставившись в пол, она протянула мне руку.

— Я нашел ее в коробке, она валялась в коридоре, на одной студии… Вы ведь уже участвовали в пробах?

— Не помню.

Она показала мне фотографию Марка на конверте, который по-прежнему держала в руках.

— Вы его хорошо знаете?

— Пятнадцать лет. Мы ходили в одну школу.

Открылась дверь. Марк вошел первым, кивнул Лоре и отступил в сторону, пропуская Омара. Тот подошел к девушке и протянул ей руку. Я представил их:

— Лора… Омар Беламри, он автор клипа.

Он улыбнулся Лоре и сказал мне:

— Я помню, ты показывал мне ее фото.

Она положила на стол конверт и сказала, покусывая ноготь:

— Но мы же никогда не встречались…

Я взял камеру. Лора и Марк стояли рядом, у стены. Я начал «наезжать» на них, взял крупно Лорино лицо, оставляя Марка в кадре слева. Омар быстро объяснил, чего он хочет от них, попросил поимпровизировать: Лора — в роли молодой проститутки из Барселонского порта, Марк — в роли сутенера. Она смотрела в объектив, но видела ли она меня?

Марк начал:

— Кто этот тип?

— Какой тип?

— Я видел тебя с ним.

— Я его не знаю.

— Не знаешь?.. Ты даешь деньги незнакомым?

— Я ему ничего не давала.

— Не вешай мне лапшу на уши.

Она была похожа на маленькую дерзкую девчонку, но я чувствовал ее страх. Она закусила губу:

— Да нет же, говорю тебе…

Я медленно приближался к ней с камерой. Марк продолжал:

— Я видел, как ты совала деньги этому маленькому придурку…

— Я не понимаю…

— Значит, ты даешь деньги кому попало?

— Я? Да никому я не давала никаких денег!

Марк надвинулся на нее, готовый ударить. Она отступила, вздохнув, — этакий скрытный ребенок.

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

— Я хочу, чтобы ты объяснила, почему ты это делаешь… Разве тебе плохо со мной?

— Не в этом дело…

— Так в чем же? Он что, твой дружок?

— Я его даже не знаю.

— Не знаешь, а деньги даешь?

— Я делаю со своими деньгами что захочу.

— Они не твои.

Омар сделал мне знак остановиться. Марк и Лора могли отдохнуть.

Они сидели напротив друг друга за низким столиком. Я снял с софитов голубые фильтры и перевел камеру в положение «искусственный свет». Их лица заливало теплое оранжевое сияние. Ночной холод усиливался, а синева ночного неба становилась все глубже. Между ними — огромная гладкая поверхность окна.

Омар сказал:

— Начинаем. Лора, теперь ты сильнее, ты должна взять над ним верх…

Марк тут же вступил:

— Я видел тебя с этим подонком, это тебе так не пройдет.

— Что тебе от меня нужно? — Лора посмотрела в объектив, и мне опять показалось, что она смотрит на меня.

— Ну что ты хочешь от меня услышать?

Голос Омара:

— Жестче, ты должна быть еще жестче!

— Ты что, хочешь вернуться в то дерьмо, из которого я тебя вытащил?

— Ничего, найду кого-нибудь еще.

— Да никого ты не найдешь…

Омар прошептал мне:

— Снимай ее.

Но Лора вдруг остановилась, как будто споткнувшись, — и сразу разрыв, трещина в действии. Она подняла голову, посмотрела на небо и сказала:

— Между собакой и волком… — и вдруг замолчала.

Откуда она знала это выражение, придуманное киношниками? Так мы называем это время суток — ни день ни ночь, «между собакой и волком» или, еще короче, «собака — волк».

За окном угасал день, и я думал, почему именно эти животные — собака и волк — стали символами, искал и не находил других символов для тех часов, когда наступает полная темнота, для другого времени, других поступков…

Я вышел на улицу. Я был один и видел город через глазок камеры, которой снимал Лору. На Сталинградской площади неподвижно стоял старый араб, положив руку на ширинку, он посмотрел мне вслед, когда я прошел мимо и сел в машину. Шапель, станция метро, переплетение лестниц. Долгие, медленные проходы по бульварам Бельвиля и Менильмонтана, окутанным ночью.

Ночь — это не просто отсутствие света, это более плотный, другой свет, другие цвета. Пачка «Мальборо», купленная у африканца на улице Биссон. Он достал ее из большой холщовой сумки. Краем глаза я видел, как мимо моей машины прошел подпрыгивающей походкой человек в халате, неся на плече детскую коляску, она поднималась и опускалась в такт шагам.

На эти кадры, смешанные в моем воображении рукой невидимого режиссера, накладывалось лицо Лоры, лицо женщины-ребенка. И я пытался угадать, какие тайные видения и фантазии она пережила наяву и сколько мужчин сумели заставить ее испытать оргазм.

На улице Бельвиль я вошел в «Лао-Сиам». Официанты и хозяин здоровались со мной за руку. Я заказал суп «фо», креветок на вертеле «тай», а на десерт «цинь цао». За соседним столиком сидели две женщины лет тридцати пяти — сорока и какой-то молодой, но потрепанный тип. Желтая бумажная скатерть вся закапана соевым соусом. Женщины без конца смеялись, а этот парень с помятым лицом молча слушал. Одна из них рассказывала, что ее приятельница в два часа ночи поставила машину на стоянку, а в семь утра они за ней вернулись… На выезде со стоянки они остановились, и у машины отвалился номер. Тогда приятельница решила вылезти, чтобы подобрать номер, открыла дверь, та немедленно отвалилась и тоже упала, причем прямо к ногам полицейского, стоявшего у шлагбаума. Выражение его лица описать просто невозможно! На ней мини-юбка, она спокойно к нему подходит и так вежливо спрашивает:

— Послушайте, вы случайно не знаете, где я могу это починить?

Он отвечает:

— Милочка, поезжайте-ка в ближайший гараж и немедленно приведите в порядок вашу колымагу!

В этот момент его прерывает какой-то странный глухой шум. Девица бежит и отпихивает ногой отвалившуюся выхлопную трубу, чтобы он ее не заметил. И тут совершенно озверевший полицейский поднимает шлагбаум и орет благим матом:

— Полезайте в ваш мусорный бак и скройтесь с глаз моих!

Они начали вспоминать открытие Паласа.

— А ты помнишь, стоило только глазом моргнуть — и мужики тут как тут!

Их помятый приятель все так же молча слушал.

Я представлял себе, как тринадцатилетнюю Лору приглашают тридцатилетние мужики, она танцует до шести утра, курит тонкие сигареты на ступеньках, покрытых красным ковром, под глазами круги от табачного дыма и отвращения.

Вздрогнув, я проснулся. Смерть была здесь, рядом со мной, в отвратительной куче одежды, сваленной на стуле рядом с кроватью. Тонкий лунный луч выхватывал ее из темноты. Смерть была со мной уже два года, день за днем, минута за минутой, отделяя меня от окружающего мира. Мозг мой размягчился, сознание мутилось, казалось, что-то бесформенное втиснули мне под череп, а к затылку прижали сырое бычье легкое.