Ана Пауча - Агустин Гомес-Аркос

Клоун-хитрец, коверный, ведет видавший виды джип, который тянет фургон. Он без своего красного резинового носа, в прозаичной, подбитой ватином шубе, которая защищает его от порывистого ветра сьерры, но Ана Пауча все же сразу узнает его, едва увидев, как он возится с астматическим мотором, пытаясь его завести: у клоуна-хитреца взгляд весьма печальный и он так не вяжется с его озорным, беспечным остроумием.

Остальные члены труппы, включая девочку-наездницу, теснятся в грузовике с реквизитом.

Случайный мирок, в который попала Ана Пауча, заключенный в магический шар дорожной пыли, направляется к Северу. Она счастлива. Север — ее судьба. Она идет навстречу своей судьбе.

Уход за цирковыми животными, несомненно сверходаренными, оказывается для старой женщины делом весьма нелегким. Например, она старательно ищет в самых дальних уголках своей памяти нежность, чувство, которое животные, можно сказать, давно утратили (особенно в своих отношениях с родом человеческим). Когда Ана Пауча протягивает руку, чтобы погладить, лапа старой гиены ударяет ее, зубы пуделя кусаются, клюв попугая клюет. Единственная тварь среди этих кропотливо цивилизованных зверей, в ком еще остались крохи ласковости животного, — коза. В конце концов, альпинизм — нечто естественное для этой породы жвачных. Ее хотя бы не заставили выворачивать наизнанку врожденные таланты и становиться акробаткой. Она как лазала, так и лазает. Зато цирк научил ее есть все что угодно, от сухого сена до сардин в масле. Ночью, жуя, она то и дело срыгивает, отравляя воздух запахом трески. Уже из-за одного этого делается невыносимой атмосфера всего фургона. Тем не менее она славная. Белая и чистая, как кролик иллюзиониста. Когда их караван останавливается, Ана Пауча пользуется случаем и выходит из фургона, чтобы нарвать козе немного свежей травы. Но остальные — настоящие хищники. Послушливые и податливые с господином директором, который общается с ними лишь при помощи кончика хлыста, они просто бедствие для остальных членов труппы.

Ана Пауча часами стирает и гладит гардероб своих подопечных. Здесь все — от передника служанки до свадебного платья. Карлица — пакистанка, с неизменной иглой в руке, считает для себя делом чести одевать их по последней мода. Она никогда не забывает купить каждый месяц французские журналы «Жур де Франс» и «Мари-Клер», оттуда черпает свои замыслы. Она обожает королей и тряпки. И еще, конечно, ученых собак, которые выступают в цирке. Эгерия с кроваво-красным ртом называет это духом дома. По-французски. Прежде чем преуспеть в роли ведущей, она долгое время провела в танжерском борделе. Там-то и стала полиглотом. Ее дорожный тюфяк — настоящая свинячья подстилка, но не похоже, чтобы это раздражало господина директора.

Вечером все звери одеты и причесаны, тщательно вычищены от пасти до когтей (смуглая карлица героическими усилиями сплетает перья на хвосте попугая так, что его можно выдать за допотопного павлина — единственный выживший экземпляр, поверьте мне на слово, сеньоры и синьорины, из породы, исчезнувшей сто десять веков назад, но именно они некогда украшали высокие троны королей Атлантиды), и, когда все оказываются под залатанным куполом, Ана Пауча снова превращается в ребенка и, спрятавшись за скамьями амфитеатра, смотрит представление.

Эгерия с ртом-раной, с опутанными блестками жирными телесами, на высоченных каблуках, что придает ей вид чудовищного паука, с выступающими вперед, словно у вампира, зубами, хриплым и таинственным голосом перечисляет неслыханные сюрпризы, ожидающие дорогую публику: двойная жизнь природы, о которой мы даже не подозреваем, потрясающее знание тайн вселенной благодаря посредничеству тела-экрана феномена. Она изливает длинный список чудес, извиваясь в чувственном ритме румбы, — переодетый женщиной Люцифер, который пренебрегает режимом, но не утратил своей опустошительной энергии. Под куполом сгущается жара, смешиваясь с удушающим запахом людского пота и пылью Дети захвачены постыдными, недетскими мыслями, виноватый румянец окрашивает их щеки, губы пересыхают. Но вот появляются клоуны, они кувыркаются и гримасничают. Однако тщетно, им не удается отвлечь внимание публики от прелестей красавицы, выкупленной у сарацинов, как объявляет своим хорошо поставленным голосом господин директор.

Ана Пауча тоже сидит с раскрасневшимися щеками и хохочет до слез, она снова — так поздно — превратилась в ребенка.

Или, скорее, это ее сын Хесус Пауча, малыш, более, чем ее другие дети, наделенный богатым воображением, проснулся в ее влажном от слез взгляда старой женщины?

Трудно сказать.

В тихие вечера, когда Паучи не выходили в море, он читал вслух «Маленьких бродяг», голосом придавая каждому персонажу реальный, живой тон, как если бы он сам протащился нищим по всем дорогам мира. А он всего-навсего ходил в школу в соседней деревне. Прирожденный комедиант, улыбаясь говорил Педро Пауча. Плут. Из него мог бы получиться судья!

Зачарованная, она кивала головой, неутомимо штопая носки своих мужчин. Это было задолго до того, как ее руки сели на мель, застыли в бездеятельности на черных берегах ее вдовьей одежды.

Время от времени эгерия-полиглот и господин директор устраивают себе праздник в том отделении фуры, где обосновалась Ана Пауча с цирковыми животными. Господин директор торжественно тушит свою сигару, протягивает Ане арабское покрывало кричащей расцветки (происхождением, возможно, из танжерского борделя) и очень вежливо просит ее часок, не больше, посидеть в джипе с клоуном-хитрецом. Эгерия предлагает ей свою бутылку анисовой. Ночь холодная, говорит она, уже снимая бюстгальтер. Не беспокойся, цыпонька, все будет быстро.

Но они всегда задерживаются там часа на три, сон вдруг одолевает их в разгар пылких объятий.

Все это время клоун-хитрец, коверный, не открывает рта. Поглощенный своими думами, он словно прилип к сиденью джипа. Экзотическая карлица, поверяя Ане Пауче всякие сплетни, сказала ей как-то, что у клоуна есть о чем вспоминать. Кажется, в его жизнь вошла роковая женщина. Чтобы не позволить забвению вычеркнуть из его памяти образ этой женщины, он поклялся никогда о ней не говорить. Ни о ней, ни о той ране, которую она ему нанесла. У каждого свое бремя молчания. Эта карлица-пакистанка так хорошо говорит по-испански, даже странно. Можно подумать, что она родом из окрестностей Валенсии. А ведь путь от Валенсии до Пакистана черт-те какой. Тайны цирка.

Ана Пауча выпивает глоток анисовой и тоже погружается в раздумья. Она так и не побывала в фьордах Норвегии. Она не попадет туда никогда. А в узелке, который она тащит с собой, лежит вовсе не сдобный, очень сладкий хлебец с миндалем и анисом, а ее мечта. Никакое это не пирожное, говорит она себе. Просто мечта.

Проходят дни, не принося Ане Пауче ни особой усталости, ни денег, зато желудок полон, проходят длинные ночи, убаюканные мерным покачиванием фургона, проходят суетливые утра на пустырях — они есть на околице каждой деревни, где устраивают футбольные матчи, корриды и раскидывает свой купол цирк. Благословенные пустыри, место самых ярких деревенских событий. Ана Пауча привыкает к кочевой жизни, а осень входит в силу и земля принимает цвет охры.

Эмиграция в другие страны Европы, где можно найти работу, увела из этих прокаленных солнцем деревень верхней Кастилии почти всю молодежь, и жителей там совсем мало; пустые, полуразвалившиеся дома, поредевшие семьи, где допоздна обсуждают вести любителей писать письма о жизни в рабочих предместьях и заводских барачных поселках, которые, словно злокачественные опухоли, подтачивают величие Европы.

Одного-единственного представления более чем достаточно. После полудня — грандиозный музыкальный парад, звуки которого разносятся на три, а то и на четыре такие захолустные деревеньки. Тромбон, барабан и труба. Один тромбон заполняет своими звуками все пустоты. Труппа выходит в полном составе. Ана Пауча научилась играть на тамбурине, колотя им по локтям и бедрам. Она — вполне цирковое животное, говорит господин директор. К вечеру вся труппа уже без сил. На арене нет и следа чудесной веселости самого прекраснейшего представления в мире. Вымученным улыбкам, размашистым жестам, лишенным всякой магии, не удается соединиться в тот единственный для всей планеты язык, в котором и заключена загадка всеобъемлющей власти цирка.

Несколько полуголодных ребятишек с утра следят за приготовлениями, которые с явным энтузиазмом ведет труппа. Они все похожи друг на друга, эти мальчишки в одинаковых залатанных коротких штанах, с одинаковыми шмыгающими сопливыми носам — можно подумать, будто какой-то хитрый волшебник забавляется тем, что переносит их из деревни в деревню.