Русский эксперимент - Александр Зиновьев

В: Кто же может колонизировать нас в этом смысле?!

О: Желающих достаточно. Китайцы, японцы, немцы, американцы, арабы... Образование такой зоны колонизации уже происходит в Москве и в зоне ее непосредственного влияния — в Московии. Сколько людей нерусского происхождения живет в Москве?! Сколько западных людей за годы после 1985 года превратили Московию в зону своей колонизации?! Еще несколько поколений, и тут может возникнуть нечто подобное американским колониям европейцев.

В: Вы слишком пессимистически смотрите на будущее России. Вы не оставляете нам никакой надежды.

О: Обвинения такого рода меня удивляют. Надежды — кому и какой? То, что я говорю, для многих означает как раз не пессимизм, а крайний оптимизм. Эти люди много лет лелеяли надежду на крах коммунизма в России и самой России! Они делали все от них зависящее, чтобы этот крах произошел. Для них наступило время ликования, да и давно ли такому ликованию предавались миллионы рядовых россиян?! И многие ли из них хотя бы пальцем шевельнули, чтобы помешать тому, что случилось со страной?! Да и сейчас еще миллионы оболваненных россиян именно в крахе коммунизма видят надежду на некое возрождение России. Если же под оптимизмом и надеждой на лучшее будущее понимать восстановление всего того хорошего, что было достигнуто за годы советского (коммунистического, социалистического) строя, то у меня просто язык не поворачивается сказать какие-то утешительные слова вроде: «Выстоит Россия, выживет, воспрянет, не впервой, и не такое видали». Нет, такого еще не видали. Такое случилось впервые. И такого больше не случится никогда.

В: Почему?!

О: Потому что дважды не умирают.

В: Вы давно покинули Россию. Оторвались от нее. А в России есть силы, способные спасти ее от полного краха и вновь поднять ее на уровень великой державы.

О: Какие силы?! Где они?! Дремлют? Так они продремлют еще триста лет. Скрыты? Так они и останутся скрытыми навек. Те силы, которые заявили о себе (а никаких других, которые о себе не заявляют, просто не бывает!), ничего и никого спасти и поднять не могут, кроме самих себя. Они способны лишь сохранять сложившееся положение, внося в него мелкие поправки, причем — без особого ущерба для себя и даже с выгодой. И полнее краха, чем нынешний, не бывает.

В: Но ведь стала же Россия второй сверхдержавой планеты! Почему Вы так категорически отвергаете возможность снова подняться ей на такую высоту?!

О: Россия сделала беспрецедентную попытку вырваться вперед в мировом историческом движении. Ей подставили ногу, остановили, выбили из колеи, отбросили назад. Чтобы повторить нечто подобное, нужно повторить условия, при которых стал возможен прошлый взлет. А это — явление уникальное, неповторимое.

В: Но в новых условиях, на новой основе!

О: На какой? На западной? Самое большее, что возможно на этой основе, — это подъем Московии, но не в качестве национально русского явления, а в качестве западного центра колонизации территории бывшей России.

В: Собираетесь ли Вы вернуться в Россию насовсем?

О: Пока нет. Пока я вне России. Я живу с иллюзией, будто она существует. А если вернусь, иллюзия исчезнет. Но в принципе я не исключаю возвращение. Я вернусь, если найду себе место в нынешней России. Место не в смысле приспособления, а в смысле выполнения своего долга русского человека по отношению к своему народу.

В: А как Вы понимаете свой долг перед Россией?

О: В 1941 году я добровольцем ушел на фронт. В 1942 году сбежал из госпиталя, чтобы участвовать в битве за Сталинград...

В: Сейчас поговаривают о «втором Сталинграде». Верите Вы в возможность такого?

О: Сомневаюсь.

Безысходность

П: Как ты думаешь, напечатают они это интервью?

Ф: Сомневаюсь. Во-первых, момент неудобный.

П: Во-вторых, интервьюируемый неудобный.

Ф: У нас все стало ненадежным. Ни в чем нельзя быть уверенным. Никому нельзя доверяться полностью. Начиная любое дело, всегда заранее нужно принимать то, что кто-то и что-то подведет. Потому все ловят момент. Никаких долговременных планов и расчетов.

П: И это в стране, в которой жизненные линии были ясны заранее. Можно было всю жизнь наперед спланировать. И все же в атмосфере всеобщей ненадежности должна иметь силу одна форма надежности.

Ф: Какая?

П: Негативная. Я, например, уверен, что это интервью было и последним.

Ф: В каком случае ты вернулся бы в Россию, несмотря ни на что?

П: Если бы началась гражданская война. Но она, увы, уже невозможна.

Ф: Почему ты так уверен в этом?

П: Наш век внес корректив в само понятие войны. Мы привыкли войной называть такие отношения между враждующими странами и народами, когда строчат пулеметы, грохочут пушки, гудят над головой вражеские самолеты, рвутся бомбы и все такое прочее, причем — вследствие этого убиваются люди и разрушаются материальные ценности. Период Холодной войны явил миру образец войны нового типа. В ней не происходит ничего такого, о чем я сказал выше, т.е. того, что имеет место в Горячей войне. В ней вооруженные силы играют роль потенциальную, т.е. роль сил устрашения и сдерживания.

Ф: Мы говорим о войне гражданской.

П: Я думаю, и в отношении войны гражданской надо различать два возможных типа — «горячую» и «холодную». В первой мыслится многое из того, что имеет место в «горячей» войне вообще. Замечу кстати, что межнациональные вооруженные конфликты вроде тех, что происходят в бывшей Югославии, и между Арменией и Азербайджаном, не являются войнами гражданскими в собственном смысле слова. Это — конфликты совсем иного социального типа. Гражданская война касается социального строя и политической системы страны в основе своей. Она разделяет один народ (одну нацию) на враждующие лагеря прежде всего на этой основе.

Ф: Как ты представляешь «холодную» гражданскую войну?

П: Я представляю ее себе как огромное число разнообразных действий миллионов людей, из которых каждое действие по отдельности является вполне законным, совершается без нарушений привычного образа жизни и без особых усилий и кажется незначительным, но сумма которых создает социальное движение огромной силы. Действия эти привычны и общедоступны. Это, например, бойкот определенного рода товаров, газет, книг, фильмов, телевизионных передач, собраний, выборных кампаний и т.д., т.е. всего того, что так или иначе представляет и поддерживает существующий режим.

Ф: Так почему, на твой взгляд, у нас невозможна гражданская война?

П: «Горячая» гражданская война широкого масштаба в России невозможна. Во-первых, оружие, необходимое для настоящей «горячей» гражданской войны, находится в руках лишь одной из потенциальных враждующих сторон, а именно той, интересы которой защищает и выражает власть. У другой потенциальной стороны оружия просто нет. А Запад не будет ее вооружать, ибо она направлена против западной колонизации России. Во-вторых, первая из рассмотренных потенциальных сторон организована высшей властью в сравнительно единую силу, способную быстро разрушить противную сторону. Последняя же не выражена четко и определенно, не осознается ее сторонниками, распылена. Она не имеет никаких шансов организоваться на длительный срок в нечто единое и ясное по целям.

Ф: А «холодная»?

П: Но и гражданская война второго типа («холодная», мирная, без выстрелов и убийств, в рамках законности) в России вряд ли возможна. Власть нынешней России и слои населения, для которых наступившее состояние есть благо, обладают средствами, достаточными для того, чтобы не допустить формирование сильной» единой и устойчивой оппозиции, способной пойти на такого рода «холодную» гражданскую войну. В их руках средства массовой информации, карательные органы и законодательство. Они могут любые действия граждан изобразить как незаконные, если почувствуют, что они несут угрозу их положению. И, само собой разумеется, на их стороне всемерная поддержка Запада. Массы русского населения потеряли то, что можно назвать социальной ориентацией. Они дезориентированы до такой степени, что лишь немногие люди отдают себе отчет в сущности и последствиях происходящего на их глазах и с их участием процесса. Стремление любыми путями приспособиться к сложившимся обстоятельствам стало всепоглощающим. Оно низвело русское население на самый низший уровень самосохранения, гражданского безразличия и покорности власти. Я не вижу в стране идейных сил, способных как-то «наэлектризовать» широкие слои населения, возбудить их к гражданской активности. Новые поколения уже совращены сомнительными благами избавления от некоего коммунистического «тоталитаризма». Они уже ни за какую цену не откажутся от тех грошовых материальных, культурных и идейных «ценностей», которыми Запад наводнил Россию.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ