Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Невольной вольности кипит,
Где жизнь идёт, а не летит,
Где любят в долг, дарят не даром,
Где редки русские умы,
Где редки искры вдохновенья, —
Где царь и глупость – две чумы —
Ещё не портят просвещенья, —
Любили вместе мы делить
Весёлой младости досуги
И страсть правительство бранить
За всероссийские недуги.
Мелькали быстро дни мои:
Я знал не купленное счастье
В раю мечтательной любви
И в идеальном сладострастье;
Но я предвижу, милый мой,
Что скоро сбудется со мной.
Живя одним воспоминаньем,
Я лучших дней не призову, —
И отягчит мою главу
Тоска с несбыточным желаньем.
Мои свободные мечты
И песни музы горделивой
Заменит мне покой сонливый,
И жизни глупой суеты
Меня прельстят утехой лживой, —
И прочь прекрасное! Но ты —
Свидетель милой наготы
Моей поэзии шутливой…
Пускай тебе сии мечты
В весёлый час представят живо
Лихие шалости любви…
О! вспомни вольного собрата
И важной дланью дипломата
Моих стихов не изорви!
И третье, которое Языков назвал не Посланием, а «Отчет о…» – Киселев уже давно покинул Дерпт, он окончательно на дипломатической службе, где начал делать блестящую карьеру; в момент, когда пишется этот Отчет, до выступления декабристов остается всего две недели, вот-вот жизнь перевернется, но ни Языков, ни его адресат об этом, естественно, никак не подозревают:
Я знаю, друг, и в шуме света
Ты помнишь первые дела
И песни русского поэта
При звоне дерптского стекла.
Пора бесценная, святая!
Тогда свобода удалая,
Восторги музы и вина
Меня живили, услаждали;
Дни безмятежные мелькали;
Душа не слушалась печали
И не бывала холодна!
Пускай известности прекрасной
И дум высоких я не знал;
Зато учился безопасно
Зато себя не забывал.
Бывало, кожаной монетой
Куплю таинственных отрад —
И романтически с Лилетой
Часы ночные пролетят.
Теперь, как прежде, своенравно
Я жизнь студентскую веду;
Но было время – и недавно! —
Любви неметкой и неславной
Я был в удушливом чаду;
Я рабствовал; я всё оставил
Для безответной красоты;
Простосердечно к ней направил
Мои надежды и мечты;
Я ждал прилежного участья;
Я пел ланиты и уста,
И стан, и тайные места
Моей богини сладострастья…
. . . . . . .
…И что ж? Она не разумела,
Кого любил, кому я пел.
Я мучился, а знаком тела
Ей объяснить не захотел,
Чего душа моя хотела.
Так пронеслися дни поста,
И, вольнодумна и свята,
Она усердно причастилась.
Меж тем узнал я, кто она;
Меж тем сердечная война
Во мне помалу усмирилась,
И муза юная моя
Непринуждённо отучилась
Мечтать о счастье бытия.
Опять с надеждой горделивой
Гляжу на Шиллеров полёт,
Опять и радостно и живо
В моей груди славолюбивой
Огонь поэзии растёт…
. . . . . .
…Сия особенность поэта
Некстати нынешним годам,
Когда питомцы бога света
Так мило воспевают нам
Своё невинное мученье,
Так помыкают вдохновенье,
И так презрительны к тому,
Что не доступно их уму!
Но как мне быть? На поле славы
Смешаю ль звук моих стихов
С лихими песнями оравы
Всегда отчаянных певцов?
Мне нестерпимы их жеманства,
Их голос буйный и чужой…
Нет, муза вольная со мной!
Прочь жажда славы мелочной
И лёгкий демон обезьянства!
Спокоен я: мои стихи
Живит не ложная свобода,
Им не закон – чужая мода,
В них нет заёмной чепухи
И перевода с перевода;
В них неподдельная природа,
Своё добро, свои грехи!
Теперь довольно, до свиданья!
Тогда, подробней и ясней
Сего нестройного посланья,
Я расскажу тебе деянья
Любви неконченной моей!
Полная картина. «Любя немецкие науки И немцев вовсе не любя…» – круг друзей, объединившихся вокруг Языкова, становится первым зачатком – колыбелью – студенческого общества (студенческой корпорации) «Рутения», создаваемого по почину Языкова и под его напором общества русских студентов Дерптского университета; общество просуществует довольно долго, но так и не получит официального статуса; Языков сперва будет возмущаться, как же так, университетское начальство позволяет немцам регистрировать самые разные общества, в том числе называемые в честь деятелей Ливонского и Тевтонского орденов, а русское общество, с самыми безобидными намерениями, чисто культурными, с отказом от дуэлей и прочего «пьянства и буянства», которые в негласный кодекс чести немецких обществ входят, регистрировать отказывается – и это на территории Российской империи! Потом Языков махнет рукой, теплых чувств к «немцам» эта история ему не добавит, и послужит, возможно, одной из причин, по которым он решится окончательно покинуть Дерпт, а борьба за официальный статус общества продлится очень долго, аж до 1860-х годов, да так и уйдет в песок.
А мы вглядимся отдельно в вольнолюбивую линию в этих посланиях. Свободолюбивых стихов Языков пишет в ту пору очень много, сказывается влияние Рылеева и Бестужева, и не только в чисто «политической» лирике, но и в его посланиях и в студенческих песнях эти бунтарские настроения то и дело звучат в полную силу.
И в посланиях Киселеву в самом разном виде, но всегда негативном, склоняются «поп и государь».
И вот здесь напрашивается очень показательный пример, который, по-моему, много объясняет.
«Попы и государь», «попы и цари», «попы и русская глупость», «цари и русское рабство», все это так или иначе склоняется в стихах-агитках Рылеева и Бестужева. И все это – со вполне кровожадной направленностью. Вспомним хотя бы их известнейшую песню-агитку про кузнеца, который несет три кованых ножа – на попов, на вельмож и на самого царя…
Дальше – больше. Вспомним еще одно известное четверостишие:
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя