Тревожная служба - Андрей Козлов

Москва...

Я мечтал о ней в далекой сибирской деревне Петровке, в лесах Заполярья, на островной пограничной заставе южнее Выборга, на Ладоге... И вот я еду в этот город, еду не на день и не на два - на годы...

Незаметно для себя я уснул. Меня разбудили громкие голоса, суета поезд подходил к Москве.

Первое, что поразило нас на перроне, - это обилие электрических огней, оживленные разговоры и смех. Не сразу мы к этому привыкли и по-прежнему, как на фронте, разговаривали вполголоса, закуривая, старательно прикрывали ладонями трепетный огонек зажигалки.

К вагону приближался высокий, статный капитан-пограничник. Новенькая форма, хромовые сапоги... И нам сразу стало неудобно за свои помятые, кое-где прожженные шинели, кирзовые сапоги, не знакомые с гуталином и щеткой, за видавшие виды вещевые мешки.

- Живут же люди! - с завистью сказал один из нас, кивая на капитана.

- Кому война, а кому - мать родна, - добавил другой.

- Северо-западная? - спросил офицер. - С приездом! - Он дружески улыбнулся, сверкнув красивыми, ослепительно белыми зубами, и каждому крепко пожал руку.

Кисть капитана была изуродована иссиня-багровыми грубыми рубцами, одного пальца не было. Нам стало стыдно за то, что мы так нехорошо подумали об этом человеке.

- Для вас приготовлено общежитие, - объявил капитан. - Сегодняшний день - в вашем распоряжении: приведите себя в порядок, посмотрите город, навестите родных и знакомых, у кого они есть. Завтра в десять ноль-ноль вас примет начальник войск. На привокзальной площади вас ждет автобус.

Как только машина тронулась, мы прилипли к окнам. Столица совершенно изменила свой облик. Уже не было на площадях зенитных орудий, не жались к тротуарам толстые колбасы аэростатов, исчезли баррикады из мешков с песком, противотанковые ежи. Весело названивая, громыхали трамваи, в потоках автомашин неуклюже прокладывали себе дорогу троллейбусы. Дома смотрели на нас умытыми, без бумажных крестов, окнами. Нигде не было видно следов бомбежек.

Трудно описать, что творилось со мною, когда мы проезжали через Красную площадь. Приятно заныло сердце. Мне почудилось, что вдруг раздвинулись границы площади, стало словно бы светлее. На какое-то мгновение я даже дышать перестал - смотрел во все глаза, стараясь ничего не пропустить. Мавзолей Владимира Ильича Ленина... Кремль... Лобное место... Памятник Минину и Пожарскому... Храм Василия Блаженного... Все это я видел впервые. Шофер - спасибо ему! - понял, что творилось в душе каждого из нас, и как можно медленнее провел машину по Красной площади.

* * *

Всех нас мучила одна мысль: как-то сложится дальнейшая наша судьба, кто кого "в плен возьмет" - учеба нас или мы ее? Мы не раз смотрели в глаза смерти, не раз ранены были, ходили за "языком", водили подразделения в штыковые атаки, попадали под бомбежку и артиллерийский обстрел... Но учеба в академии! Она казалась нам страшнее всего пережитого. Мы понимали: учеба потребует напряжения всех сил, бессонных ночей, мучительных раздумий, ей нужно будет отдать всего себя.

Мы знали: учебную и воспитательную работу со слушателями в академии ведут люди заслуженные, широко известные не только в военных кругах. Это и радовало, и пугало. Крупные ученые, знатоки военного дела, обогатят нас знаниями. Но как надо готовиться, сколько надо перечитать литературы, чтобы, разговаривая с таким человеком, не выглядеть профаном?

Однако до учебы, как оказалось, было еще далеко. Беседа с начальником войск охраны-тыла Красной Армий, с которым мы встретились утром следующего дня, напоминала ленинградскую. Генерал высказал особенно теплые слова в адрес офицеров-фронтовиков, отметил, что направление в академию - это большая честь, что он уверен - на учебу приехали лучшие из лучших. И все-таки...

В общем, нас снова ждали экзамены по русскому языку и литературе, алгебре и геометрии, географии, топографии и другим дисциплинам. Разница состояла в том, что было решено проверять нас не с места в карьер, как в Ленинграде, а дать нам две недели на подготовку.

Не все прошли через "фильтры": одни не сдали экзаменов, других забраковали врачи, которые, как нам казалось, придирались к каждому пустяку, третьи споткнулись на мандатной комиссии. Северо-западная граница "потерь" не имела, и мы, ленинградцы, чувствовали себя героями.

Всех, кого зачислили кандидатами для поступления в Военную академию имени М. В. Фрунзе, ждала еще одна проверка - самая трудная! - вступительные экзамены. Для подготовки к ним нам отвели два месяца и отправили в учебный лагерь.

Подмосковная природа славится своей красотой. Смешанные леса, тянущиеся на многие десятки километров, перемежаются лугами и озерами, возвышенностями, на которых, словно дозорные, стоят древние белокаменные монастыри. Широкие и полноводные реки, речушки и ручьи, окаймленные плакучими ивами и лозняком, то безмолвно и величаво, то бурно и шумливо несут свои воды. Но нам было не до красоты. На местность мы смотрели с точки зрения наступающих или обороняющихся. Ведь в лагерях мы не только слушали лекции, изучали боевую технику всех родов войск Красной Армии, прочитывали массу специальной литературы, но и решали различные боевые задачи, ходили по азимуту.

За эти два месяца каждый из нас заметно похудел - сказались не только дни, заполненные лекциями, бессонные ночи, проведенные над книгами, выходы в поле, но и скудное питание.

До войны в наряд на кухню посылали, как правило, тех, кто провинился. А теперь мы были согласны ходить в наряд добровольно каждый день. На кухне хоть картошки можно было наесться досыта...

Не помню уж теперь, по какому случаю приехал я 17 июля 1944 года из лагерей в Москву, но и до сих пор благодарю судьбу за то, что такой случай представился. Мне посчастливилось быть свидетелем незабываемого зрелища. По Ленинградскому шоссе нескончаемым потоком, по двадцать человек в шеренге, шли немецкие военнопленные. Впереди этой гигантской колонны (по центральным улицам Москвы солдаты, сержанты и офицеры 236-го полка конвойных войск НКВД и дивизии имени Ф. Э. Дзержинского провели 57 600 пленных, захваченных в Белоруссии) вышагивали генералы и офицеры, которые совсем недавно, затянутые в расшитые золотом мундиры, увешанные орденами и медалями, победно маршировали по улицам Брюсселя, Амстердама, Парижа и других европейских столиц.

Они жаждали пройти победителями и по улицам нашей столицы. У высокопоставленных гитлеровских вояк, убитых или взятых в плен в октябре ноябре 1941 года под Москвой, были найдены приглашения на парад на Красной площади. Кто знает, может, и среди тех, кто теперь возглавлял эту внушительную процессию, были обладатели приглашений, признанных Красной Армией недействительными? Во всяком случае, многие генералы и офицеры еще хорохорились - не расставались ни со знаками различия, ни с гитлеровскими наградами. И это вызывало к ним еще большее отвращение.