Журнал «День и ночь» 2009 №4 - Николай Шамсутдинов

Оттого-то журналист — человек отчаянный, оттого-то он обречён на тяжёлую работу. Грести лапками под себя, что есть мочи, рвать из новостей в спецрепортажи побольше, оттуда — в свою передачу, дальше — в авторское телевиденье, в документалистику или как выйдет. В идеале, пополнить бы ряды телеакадемиков, но опять же неизвестно, получится ли.

Откладывать деньги, чтобы, если в тираж, так уж безбедно или хотя бы не жалуясь. Бежать без одышки, беречь лицо и желудок, интересоваться всем, думать за двоих, жить не загадывая. И оглядываться, всегда оглядываться: кто идёт следом, чего хочет зритель, как смотрит администрация на политику канала.

Честолюбие — двигатель карьеры.

А Николай Сергеевич, казалось, больше ценил традиции и стабильность. Он привык к своему кабинету, кругу обязанностей, к старым сотрудникам. Ему было непонятно, как профессия наборщика текстов может устареть. Наверное, поэтому последняя соломинка оказалась всего лишь соломинкой. Наш отдел расформировали.

Через неделю я собирала вещи. Так же смутно надеясь на незыблемость своего трудового поприща.

Вышла на улицу. Август дотлевал под остывающим солнцем, предвещая холодную осень. Сентябрьский ветер уже вырвался на волю и, как заправский хулиган, приставал к прохожим, вертел из старых листьев маленькие воронки, шумел плохо приклеенными объявлениями и афишами. Я стояла некоторое время возле крыльца. Думала, как быть дальше. Николай Сергеевич сказал, будто всё образуется, без работы меня не оставят, но обещать конкретное пока трудно.

А то, что через неделю мне нечем было заплатить даже за проезд, никого не волновало.

— Я вас помню, — сказал знакомый голос за спиной.

— А я вас нет, — ответила, не глядя.

— Мне нравятся строгие девушки.

Я повернулась, Денис курил и щурился от солнца. Узел его полосатого галстука был ослаблен, и белый накрахмаленный воротничок рубашки вылез из-под лацканов тёмно-синего пиджака.

Съёмочную группу он только что отпустил. Снимали-то всего лишь фасад да немного в коридорах нашего здания. День подсъёмок — это почти что выходной.

Ещё раз посмотрела на крыльцо и окна второго этажа — мой бывший офис. Солнце красиво отражалось в стёклах. Я вспомнила, как оно длинными полосами ложилось на столы и лениво светило сквозь пластинки жалюзи, мешало работать.

Мне стало грустно, закончился очередной этап, впереди неизвестность — мои тернии, чужие звёзды и прочее в том же духе, а что делать, кто виноват да как быть дальше — неясно.

Денис ткнул в пепельницу бычком и взял меня за руку.

— Почему ты приходишь только по субботам? — спросил, осторожно целуя в ладонь.

— Я работаю, да и ты тоже.

— Даже по вечерам?

— Да.

— И в воскресенье?

Я кивнула. Он помолчал, закусив нижнюю губу.

— Майя, может быть, пора серьёзно поговорить? Когда ты не ждёшь от жизни подарков, рассчитываешь только на себя и не надеешься на волшебника из голубого вертолёта, который, может быть, отыщет пару минут и заскочит к тебе вместе со всеми своими чудесами, тогда создаётся иллюзия, что не всё так плохо и финал ещё будет счастливым. Не знаю, к сожалению или к счастью, но романтические надежды заканчиваются ничем гораздо чаще. Годы идут, ты привыкаешь и даже, если что-то тебя не устраивает, рано или поздно начинаешь думать, будто так и нужно. Конечно, мне хотелось рассказать Денису всё, как есть. Рассказать про Сашу и про то, что я чувствовала, когда оставляла её одну, почему уже ничто не могло измениться.

Но было страшно. Ведь о таких вещах говорят в самом начале, а не через год. Вот, мол, образовался ребёнок из воздуха. Как? Да, бог его, этого ребёнка, знает. Я где-то прочла, что храбрец не тот, кто перестал бояться, а тот, кто невзирая на страх идёт вперёд. Но другое дело, если ты сознательно путаешь следы, а потом сам не можешь найти обратную дорогу. Ещё эта негласная договорённость: лишняя информация как ненужный свитер в чемодане с летними вещами.

— Майя, ты меня слышишь?

— Да. Так о чём?

Денис опять щёлкнул зажигалкой.

— О нас с тобой?

Естественно, как только кто-то объединяет тебя в это непонятное «мы», он тут же начинает претендовать на твои мысли, печали и радости. Ничего плохого тут нет. В конце концов, человек по природе собственник.

Но в этот момент я вдруг поняла, что говорить обо всём не хочется именно мне, а не Денису.

Минимум надежд — так проще.

Я знаю, что в большой комнате у Дениса стоит чёрно-белая фотография — портрет его матери. Молодая женщина с длинными тёмными волосами смотрит немного высокомерно из-под полуопущенных ресниц. Тоненькие брови изящно выгибаются, губы слегка тронуты улыбкой и обнажают ровный ряд передних зубов. В руках она держит свёрнутую трубочкой газету. Видно, что фотография непрофессиональная, но даже фотограф-любитель сумел уловить её грацию. Худые руки, покатые плечи, складки бледного платья — всё подчинено этой лёгкой женственности.

Мы никогда не говорили о ней, но, глядя на портрет, я точно могу сказать, откуда в Денисе взялись педантичность и заносчивость.

Я ни разу не спрашивала, сколько у него было женщин, не интересовалась, есть ли ещё кто-нибудь кроме меня. Подобные вопросы отягощают отношения. Мне это ни к чему. Ведь я не могла пожаловаться на то, что Денис плохо ко мне относился. Он всегда был нежен, заботлив, иногда мы ходили в кино, сидели в кофейне, гуляли по Тверской, несколько раз он дарил мне цветы. Когда я приносила букет домой, Саша смотрела на меня вопросительно. Я ничего не отвечала, пару раз она срезала бутоны, однажды налила чернил в вазу, но чаще стебли загадочно ломались и ставить в воду было уже нечего.

В первую очередь для Дениса важна работа. Я не злилась, когда он пропадал неделями, не звоня и не отсылая телеграмм, ведь эфир 24 часа в сутки, а шоу, дело понятное, должно продолжаться.

Иногда я представляла, как бы выглядел наш ребёнок… И тут же запрещала себе об этом думать, потому что у меня уже есть один, а образ Денисовой жизни никак не вязался с семейственностью. Парадоксально: он ездил по делам, всё время куда-то торопился, но я знала, что Денис совсем не любил спешки, а по-другому уже не мог. Дорогу он переходил только на зелёный и считал, что женщине не место за рулём. Аккуратно складывал всё на свои места и курил исключительно Lucky Strike. В этом смысле я могла честно заявить: «Я хорошо тебя знаю». Но если бы меня спросили, где прошло его детство, что стало с его родителями, на какие отметки он учился в школе, я бы, скорей всего, пожала плечами.

Я не думала о том, что может или должно случится. Мне было по душе это магическое «сейчас». — В нас с тобой мне нравится всё, — эту фразу надо говорить немного равнодушно, чтобы заронить в собеседнике сомнение. Во всяком случае с Денисом такое пару раз проходило.

Он недолго молчал, потом вытряхнул пепельницу в мусорное ведро. Помыл кружки, вытер руки о бумажное полотенце. Посмотрел в окно. Из-за верхнего света Денис видел только своё отражение. Почему-то вспомнила, как две недели назад он переживал, обнаружив седой волос на правом виске. Я тогда сказала, что Бог его взял на заметку. Ляпнула, не подумав, а Денис разразился лекцией о моей беспечности и времени уходящем. Мол, в двадцать четыре ещё не поздно сориентироваться. Я ответила, что мне про это не интересно. А он заявил, будто года через два я пожалею. Возражать не стала. Ведь давно поняла, что мне уже не вырваться. Сашу нужно одевать, Сашу нужно учить, Сашу пора отдавать в школу, ей необходимы витамины и ещё много чего.

Подошла к Денису и положила руки ему на плечи. Он не повернулся. Я только почувствовала, как вздрогнул. Осторожно приложила ухо к его спине. И сердце застучало быстрей. Его дыхание на секунду стало ровным. Глубокий вдох и учащённые глотки воздуха. Ощущать тепло, вдыхать запах, думать бессвязные мысли, помнить о глупостях, молчать. Он притянул меня за руки и мягко поцеловал в оба запястья. Внутри у меня что-то задрожало, будто десятки бабочек разом затрепетали лёгкими крылышками. Просто быть, забывать всех, проникать в каждое прикосновение, верить себе. Денис повернулся и посмотрел мне в глаза — так начиналась наша игра. Смотреть долго, не отрываясь, приручать, как заклинатель змей, выжидать, пока второй не сдастся. А после нежно целовать в губы, подтверждая своё завоевание.

Темнота комнаты делает ближе, поглощая ненужное. Страха нет. Главное — знать, как руки бродят по чужому телу. Не думать. Осязать нежность. Оставлять чувственные следы ртом. Растворяться в движениях. Без спешки, обстоятельно. Да. Я шепчу: «Только ты». Мира нет. Быть послушной и верной. Предлагать новое. Языком от шеи до солнечного сплетения. Вдох. Дрожь. Можно закрыть глаза. Выдох. Волна захлёстывает. Слова теряют своё значение. Страсть. Всё перепуталось. Кричать… Дыхание восстанавливается за минуту, как у бегуна-олимпийца. Сердце одно на двоих. Стучит громко. Я есть. Ты есть. Мы были.