Журнал «День и ночь» 2009 №4 - Николай Шамсутдинов

Речной ветер приятно холодил плечи. Мы ни о чём не говорили, просто гуляли. Я думаю, стоило тогда сказать что-то значимое или хотя бы порассуждать о погоде. Но с Андреем всегда было слишком легко и весело. Казалось преступным вести серьёзные разговоры в его присутствии, а болтать ни о чём тоже не хотелось. Он писал действительно неплохие стихи, правда, я так ни одного и не запомнила. К тому же тогда я немного понимала в литературе. Первый курс филфака (просто потому что не было склонности к точным наукам) вдохновлял не особенно.

— Я тебя запомню, моя Майя, — сказал Андрей. Я улыбнулась и пожала плечами. Он часто говорил непонятное или повторял вслух свои сиюсекундные мысли. Я привыкла. К тому же вечер густел, переходя в ночь. Парк закрыли. Набережная обезлюдела. И не хотелось тратить слова просто так.

— Ты понимаешь, этот город, — Андрей чуть сутулился, но его худощавой невысокой фигуре очень шло, — этот город, такое ощущение, будто он пьёт меня через соломинку. Тут всё слишком быстро. И любят, и ненавидят одновременно. Нет времени на мысли. Майя, а ведь человеку нужен покой.

Я молчала. До сих пор ругаю себя за эту привычку не отвечать вовремя. Думать впоследствии.

— Чувствую, что от меня остаётся всё меньше и меньше, — продолжал Андрей. Он провёл рукой по своим тёмным волосам и случайно растрепал их на макушке. Я глядела, как ветер забавно взялся ерошить отдельные волоски. — А главное, не пишется, будто стихи застряли в горле и не идут на бумагу. Иногда мне даже кажется, что я задыхаюсь.

Мы перешли мост, немного постояли у поручня. Река красиво блестела. Утонувшие в ней огни вытягивались, изображая световые колонны. Фонари тепло подсвечивали гранитные берега. Я подумала, что запомню всё в деталях. Тёмную воду, проглотившую в этот раз слишком много световых пятен, приятную желтизну набережной и Андрея, который всё никак не решится сказать важное.

— У меня поезд в Петербург на пять утра… Я помолчала, а потом улыбнулась:

— Поздравляю, — но улыбка, по всей видимости, вышла кривой.

— Майя, не надо так.

Майя, не надо так… Просто все, кого ты любишь, отрекаются от тебя. У них свои дела, мечты и планы. Без затей и без обид. Всё как на незамысловатой детской картинке.

А тогда я только хотела спросить, просто спросить: зачем он и другие ломают всё, так резко, грубо, с запоздалыми объяснениями? Спросить: почему? Может быть, в этом есть и моя вина?

Но тот вечер, удивительный и странный, последний в своём роде, требовал тишины и почтения.

Мы вышли к метро. Автомобильный поток, оживлённые тротуары, несмотря на поздний час. Какой-то нерусский человек скрутил для нас две шаурмы, мы пили из пластиковых стаканов горячий чай, Андрей — сладкий, а я, по обыкновению, без сахара. Молчали, шутили и опять, впрочем, как всегда с Андреем, было легко и просто.

На вокзал я не поехала, не хотелось торчать у закрытого метро и возвращаться домой утром. Он поцеловал меня в губы, потом недолго стоял, склонив набок голову, смотрел. Я пожала плечами и пошла в переход. Плакать не хотелось, думать тоже. Казалось, что завтра всё будет по-старому или не так странно.

Сашино занятие уже подходило к концу. Я купила у продавщиц блинов, чаю и пошла обратно.

XI

Неля Петровна сказала, что для перехода в следующий класс Саше необходимо подготовить свою программу. Небольшой танец с элементами тех упражнений, которые они разучили в этом году. Будет комиссия из пяти человек, большой зал, несколько учениц, оценки и в конце собеседование. «Девочке нужно выбрать музыку, хорошо поработать и ни в коем случае не переживать», хореографическую часть Неля Петровна подготовит.

Мы ехали в автобусе, и у кого-то зазвонил мобильник. Пер Гюнт «Танец Анитры». Саша посмотрела на меня и сказала, что хочет танцевать только под эту музыку.

— А кто такая Анитра?

— Анитра — дочь короля. Возлюбленная Пера Гюнта. Он оставил её, потому что Анитра была слишком свободной.

— Разве такое бывает — «слишком свободная»?

— Не знаю, в книгах бывает.

Саша замолчала. Автобус встал в пробке. Люди нетерпеливо заёрзали на местах. Я посмотрела в окно. По встречной полосе ехали редкие автомобили, мне стало скучно.

— А ты слишком свободная? — спросила Саша.

— Я нет.

— Почему?

— Просто нет.

— Из-за меня?

— Нет, не говори глупостей.

Ещё я хотела сказать, что она никогда не будет ограничивать мою свободу, но так и не сказала.

— А ты сможешь танцевать под эту музыку?

— Думаю, да, — ответила она и вздохнула, — я буду механической куклой.

Мы с Сашей недавно прочли «Трёх толстяков» Олеши, поэтому она так легко запомнила сложное слово.

Ещё мы ходили к доктору. Из-за того, что Сашка в последнее время была очень сонная, хотя я-то знала, что спала она тогда больше обычного.

Женщина-врач, старая, как столетняя черепаха. Сидела в своём холодном кабинете за горой карточек. В белом халате, пухлая, с кожей, изъеденной пигментными пятнами. На обрюзгшем лице очки в роговой оправе — черепаха черепахой. Она приказала Саше задрать одежду. Та послушно подтянула к подбородку свою зеленоватую кофточку. Врачиха воткнула в уши трубки фонендоскопа и, не погрев мембрану, приложила к Сашиной груди стылый кружок. Сашка вздрогнула, на животе у неё высыпали мурашки. Дыши, не дыши, теперь дыши, задержи дыхание, всё. Она ещё какое-то время не отпускала Сашку, попеременно оттягивала ей то красноватое верхнее, то тёмное нижнее веко то одного, то другого глаза. Спросила про «видения», про сонливость, головные боли и уткнулась в свои бумажки.

Я сказала Саше выйти, подождать снаружи, она тихо встала, закрыла за собой дверь.

Каждый раз повторяется то же самое. Ей не становится лучше.

— Простите, — говорю я.

Черепаха недовольно отрывается от своих писулек, бесцветно смотрит на меня сквозь свои толстые стёкла.

— Почему она всё время спит?

На лице врачихи нет никаких эмоций. В такие моменты мне часто думается, что она вот-вот просто пожмёт плечами и выйдет из кабинета.

— Вы же знаете: это обычные симптомы.

Да, я-то знаю. И про лекарства (кофеин, амфитамины, прочие стимуляторы), и про гигиену сна (тёплая ванная, чтение вслух или приятная музыка, чтобы расслабить ребёнка), даже про физические упражнения запомнила (затем и нужен балет). Всё это мне известно из медицинских статей и десятков консультаций. Поэтому ничего нового я от неё не добьюсь. Но черепаха подсознательно чувствует, что я хочу услышать.

— К сожалению, — говорит она чуть мягче и поправляет свои неудобные очки, сталкивая их пальцем к переносице, — это заболевание ещё не лечится, мы можем только замедлить его ход.

Слушать её дальше нет смысла. Она предложит новое лекарство, которое будет раза в два дороже предыдущего. Мечтательно отрекламирует препарат, как в передаче «Магазин на диване». А Саша по-прежнему будет засыпать в неподходящих местах и в неподходящее время. Тихо сидеть в больничных коридорах, где на подоконниках полно комнатных цветов в дурацких деревянных горшках. Слушать жалобы пациентов о своих вечных болячках. Говорить, что она не потерялась и ждёт не маму, а сестру. Учиться читать, рисовать бабочек, танцевать под ритмичный счёт Нели Петровны, гулять со мной в парке, мечтать… Всё бы ничего, да вот беда, я совсем не знаю, о чём она думает в эти моменты. Я только могу догадываться, каких вещей она боится. А вызвать её на большой разговор практически невозможно.

— Я хочу голубое платье и голубую ленту, — сказала Саша, когда мы вышли из автобуса.

— Хорошо, — я подумала, что новая пачка обойдётся мне тысячи в три рублей, денег придётся занять у Антона.

XII

Я не знаю, любил ли Антон когда-нибудь свою мать. Или они просто существовали рядом по необходимости. Мы про это не говорили.

Но Саша ему очень нравилась. Мне даже казалось, что моё присутствие иногда им мешало. Они часами могли сидеть за разговорами и замолкали, если в комнату входила я. Меня это не очень задевало — взамен появлялось несколько свободных часов. С ней он себя вёл правильно. Слова произносил ровно и спокойно, чтобы не провоцировать сильных эмоций. Сашке, по всей видимости, нравилась его внешняя непричастность.

Это мне напоминало «Рассуждения о Книге перемен»: «Когда впервые появились люди, не было ни знатных, ни подлых, ни высших, ни низших, ни старших, ни младших. Они не пахали, но не голодали; они не выделывали шёлк, но не мёрзли.

3. Су Сюнь. „Рассуждение о книге перемен“.

Поэтому тем людям было привольно»3. Мне бы хотелось думать, что Саше, хоть когда-то, тоже было привольно.

— А где её мать? — однажды спросил Антон, пока Сашка умывалась после дневного сна.