Вольная Русь - Анатолий Спесивцев

Подковы не цокали, а глухо стучали по размякшему от жары асфальту, положенному прошлой осенью. Изредка конь чуть отклонялся от следования по прямой из-за навозных лепёшек, «украшавших» дорогу. Жеребец имел повышенную брезгливость, наступать в такие «мины» очень не любил. Покрытие получилось так себе, если честно — на тройку с минусом, а уж сколько стоило… страшно вспомнить. Но брусчатка обошлась бы не дешевле, да и не нашлось под рукой специалиста, умеющего её класть, грязь же в распутицу тупо блокировала производственную деятельность. На часть дорог насыпали гравийное покрытие, а перед домнами и мануфактурами по настоянию попаданца положили асфальт.

Результат получился неоднозначным — непомерно дорого, недолговечно, к лету дорога становилась липкой и непрочной, тяжело нагруженные телеги её уже сильно повредили, вынуждая думать о замене такого удобного покрытия, по крайней мере, здесь.

«А сколько было радости, когда в необъятном море весенне-осенней труднопреодолимой грязи появился кусочек твёрдой поверхности, дающий возможность передвигаться пешком и верхом, возить грузы, то есть продолжать трудиться и жить, а не ждать у этого грязевого моря погоды. Да и зимой на новинку не нарадовались — в других местах застывшие на морозе колеи превращали путешествие в пытку».

Правда, по гравийным участкам пришлось пускать патрули. Куркули из расположенных неподалёку сёл посчитали, что раз добро лежит на земле, значит — ничьё, и начали было прибирать его к рукам. После нескольких порок не только таких добытчиков, но всех их соседей, причём как мужиков, так и баб, уничтожение дорог прекратилось. Слишком хозяйственных хомяков контролировали уже не казаки, а соседи, получить плетей за чью-то жадность желающих не наблюдалось.

Прижимистый Хмельницкий покряхтел, покряхтел (имел и он любимое земноводное, ограничивающее траты хозяина), но приказал устелить асфальтом центральную улицу Чигирина. Даже в столице распутица превращала улицы в болота с эффектом неглубокой трясины. Относительно неглубокой. Человек тонул в ней изредка, только спьяну — случалось и такое — но сапоги с прохожих стягивались регулярно, и далеко не все их могли найти, так что в это время горожане старались пореже выходить на улицы, уж очень трудоёмким и утомительным было передвижение по ним.

Впрочем, приступы амфибиотрофной асфиксии у Хмеля легко купировались благодарной молвой чигиринских обывателей и прочего приезжего люда:

— От спасиби пану Гетьману — тепер хоч по осени-весни ходыти можна по людськи, чобит не втратывши. Та й вози тепер не треба з кректанням витягувати з грязюки. Дай Бог здоровьячка Хмелю та Москалю-чаривнику за таке дыво.

Ровная (к, одновременно, радости и досаде Аркадия, чигиринское покрытие получилось много лучше запорожского, куда более важного), приятно выглядящая, неощутимая при передвижении на подрессоренной карете дорога произвела сильнейшее впечатление на иностранных представителей. Однако большинство из них, узнав о стоимости такого удобства и труднодоступности главного ингредиента, разочарованно вздыхало. Даже надутый как индюк посол империи не смог, или не захотел, скрыть огорчения. Дорого.

Только испанский и нидерландский послы заинтересовались асфальтом всерьёз. Настолько, что испанцы, узнав о технологии — её и не скрывали — подумывали об укладке улиц в Маракайбо, Картахене, Гаване, Пуэрто-Плата и Веракрусе, а голландцы начали переговоры о покупке венесуэльского сырья для украшения улиц Роттердама и Амстердама.

«Да… Всё хорошо, прекрасная маркиза… Не подумал я, что летом, в жару, телеги раздолбают такое покрытие вдребезги, не хуже танков в двадцатом веке. Лето ещё не пришло, а о замене асфальта здесь уже думать надо. Пока асфальт на тротуары перенесём, пора людям дать возможность спокойно ходить по улицам, не боясь наезда лихого всадника или кучера, а дороги оставим с гравийным покрытием. До широкого распространения шин и думать об асфальте на дорогах нельзя. Перед испанцами извиняться придётся, у них в колониях круглогодично жара стоит. А Богдан упёрся, и теперь летом в столице есть первая пешеходная улица. Не повезло казакам с попаданцем — то и дело мои предложения к убыткам вместо пользы ведут. Но другого-то нет».

Аркадий подавил желание спрыгнуть с седла на землю — при проблемах с сердцем строить из себя добра молодца не стоило. Степенно и не торопясь слез, привычно ласково похлопал жеребца по шее. Тот фыркнул и сымитировал попытку цапнуть хозяина зубами за руку.

— Скотина ты неблагодарная, Ворон, так и норовишь укусить руку, тебя кормящую. Вот обижусь и сменю тебя, черномазого, на белую и пушистую кобылку.

Конь в ответ фыркнул ещё, откровенно насмешливо, переступил передними ногами и помотал головой, выражая сомнение. Так, по крайней мере, показалось Аркадию. Конь для казака — не только средство передвижения, а ещё и боевой товарищ. Соответственно и отношение к нему особое, далёкое от беспристрастности.

Отдав поводья лихо слетевшему с седла джуре, Москаль-чародей невольно вспомнил папашу Ворона, Чёрта.

«У Ивана хлопот бы здесь было куда больше, тот гад укусы не имитирует, тяпает, будто хищник, только на Васюринского не покушается. Одному незадачливому воришке из переселенцев почти напрочь отгрыз пальцы, цыган вздумал у характерника коня увести, понадеялся на своё умение с лошадьми обращаться. Если бы дурачка тут же не повесили, пришлось бы большую часть кисти ампутировать. Зато человек в легенду попал, историю его смерти теперь, в сильно приукрашенном виде, по всей Руси пересказывают».

В больнице приход Москаля-чародея особой радости не вызвал. Если честно, то чего-то положительного рассмотреть в реакции медперсонала на его появление было очень сложно, пожалуй, что — невозможно совсем. Зато испуг, у некоторых переходящий в панику, бросался в глаза. Это притом, что данному учреждению знаменитый колдун уделял пристальнейшее внимание при каждом визите в Запорожье, заботился о финансировании, не жалел времени на проведение лекций для медиков. К тому же, как генеральный лекарь здравоохранения, санитарии и гигиены Малой Руси, имел право распоряжаться здесь как в своей вотчине. В данном вопросе Хмельницкий доверял его мнению абсолютно.

Недоброжелательность имела основания. Порядки Москаль-чародей вводил почти армейские и требовал лечить по совершенно непонятным, для многих противным всему тому, что они знали, правилам. Жесточайший запрет на кровопускания, употребление ртутных и свинцовых препаратов, лечение настойками из крыла летучей мыши и жабы, ловить которую почему-то нужно было только на кладбище… Как лекари с университетским образованием, так и местные колдуны с ворожейками приспосабливались к новым порядкам с трудом. Больше повинуясь страху наказания, чем убеждениям и доводам разума. Да и действительно ли отказывались они от запрещённых способов исцеления? Впрочем, кланялись ему здесь куда ниже, чем на промышленных предприятиях.

Узнав на входе, в какой палате лежит чех, направился прямо туда. Коридор перед ним очистился от лекарей, обслуги и пациентов, будто по мановению волшебной палочки. Само помещение до боли напоминало больнички маловажных райцентров в конце двадцатого века. Чистый, правда, не крашеный пол, вымытый вот только что какой-то химией (не хлоркой, к сожалению, карболкой), побеленные известью стены, запахи травяных настоев, спирта, крови и гноя сразу говорили о назначении здания. Наконец, боль и страдание, будто пропитавшие стены, ощутимо давили на психику. С парой охранников за спиной появился в дверном проёме и мгновенно озверел.

У лежавшего, судя по всему без сознания, с лицом белым, как свежевыпавший снег, Иржи лекарь, низкорослый толстячок с большой лысиной, обрамлённой ярко-рыжими патлами, Франц Беккер, отворял кровь. И в тазик, который держал ассистент, субтильный местный парнишка, налилось её уже немало.

Как он оказался сразу возле кровати Немеца, характерник сам не понял. Может, телепортировался? Колдуном ведь официально считается. Тем более неожиданным для лекаря с помощником было услышать звериный — скорее медвежий, чем волчий — рык над головами. Отправив взмахом руки (не ударом, отмашкой) ученика в сторону (тяжёлый нокаут, среднее сотрясение мозга, сильнейший испуг с заиканием), Москаль-чародей осторожно, но очень быстро отвёл руку со скальпелем от руки учёного, вытряхнул режик из ослабевшей вдруг кисти немца на пол. Затем схватил перепуганного бедолагу за шкирку, одной рукой поднял не такую уж лёгкую тушу, чтобы смотреть глаза в глаза. Доктор — при перехваченном-то одеждой дыхании — не побледнел даже, а посинел.

— Я тебе сколько раз говорил, что кровь пускать можно только полнокровным людям?! — вроде бы не громкий, но с отзвуками рычания вопрос прогремел для окружающих.