Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От этого времени остались «Дневник Идзуми-Сикибу» (переписка Идзуми и Ацумити в стихах и прозе) и 122 ее стихотворения на кончину Ацумити.
В одном из них говорится: «Я сделаю тело свое памятным даром твоим». Есть японский обычай: перед смертью завещать своим близким какой-нибудь подарок на память. Чтобы вполне понять подтекст стихотворения, это важно знать.
В 1025 году Идзуми постигло новое несчастье: умерла ее дочь, Косикибу-но найси.
Об остальных событиях жизни поэтессы, кажется, почти ничего не известно. И все-таки у нас остался самый значительный ее дневник — более полутора тысяч стихотворений. По разнообразию тем и жанров, по масштабу психологических открытий ее стихи можно сопоставить лишь с поэзией «Манъёсю» [2] ,
с одной стороны, и с творчеством великого поэта Сайгё — с другой:
И все же, и все же
Я жива, или нет меня
Для того, кто прежде любил?
Я спрошу его, я желаю
Себя самое понять!
...Обычное, казалось бы, стихотворение весеннего цикла у нее превращается в сложный автопортрет:
Долгим вешним днем
Безмятежно гребут рыбаки
От лагуны к лагуне.
Что тоска, что унылая скука?
Недосуг и помыслить об этом!
Сохранилось несколько списков второй части Собрания стихотворений Идзуми-Сикибу, по преданию выполненных Сайгё. Предание в Японии вещь серьезная. Но если бы даже списков не сохранилось, каждый, кто знаком с книгой стихов Сайгё «Горная хижина» [3] , возможно, увидит, как внимательно он читал ее стихи.
Собственно, все четыре поэта, представленные здесь, так или иначе связаны с жизнью и поэзией Сайгё: с Фудзивара-но Тосинари он дружил, Дзякурэн-хоси (приемного сына Тосинари) — хорошо знал, а Дзиэн в молодости был его учеником.
Составление поэтической антологии почиталось в Японии творческим актом высшего порядка. Это должна была быть не просто книга хороших стихотворений, но сложная композиция с обдуманными переходами тем и перекличкой мотивов. Признанный шедевр соседствовал с незаметным ранее стихотворением, и смыслы того и другого открывались по-новому.
В «Кокинсю» — «Изборнике старых и новых песен Ямато», составленном в 905 году, установился строгий порядок тем: времена года, славословия, песни разлуки и странствий, песни с игрой слов, песни любви и т. д. — двадцать книг. Антологии создавались до середины XV века, всего их вышла двадцать одна.
Фудзивара-но Тосинари (1115 — 1204), на протяжении десятилетий признанный глава литературного мира Японии, был составителем седьмой антологии (1188). В стране с середины века не стихали схватки враждующих кланов. «Страшно подумать, — писал Сайгё, — какое множество людей погибает!» Японская поэзия по своей сути противостоит всякой жестокости. Тосинари трудился пять лет. Антология, названная им «Изборник тысячелетия» («Сэндзайсю»), пронизана чувством тревоги, — оно не выражается явно, но тем сильней ощущается. Одно из ключевых стихотворений антологии — танка самого Тосинари: «В сумраке вечера / Осенний ветер над полем / Пронзает душу. / Слышно, как перепелка плачет / В селенье Глубокие Травы». Тосинари включил в собрание пять стихотворений «врагов династии», поэтов из потерпевшего поражение в военной схватке рода Тайра. В антологии их стихи значились как безымянные, — но и это было тогда актом мужества.
Дзякурэн-хоси (? — 1202) был одним из составителей восьмой антологии — «Новой Кокинсю» (1205), в центре которой находилась поэзия Сайгё, Тосинари и самого Дзякурэна. Он не дожил до ее завершения.
Дзиэн (1115 — 1225) — один из крупнейших японских поэтов. Этот именитый вельможа стал, пожалуй, единственным из учеников Сайгё, воспринявшим дух его позднего творчества. Как и у Сайгё, главная коллизия стихов Дзиэна — стремление к уходу от мира и тяготение к миру во всей его полноте. Но если Сайгё был странствующим монахом, то Дзиэн (приняв одиннадцати лет буддийский постриг) занимал в духовной иерархии весьма важные посты. Исторический труд Дзиэна «Заметки глупца» («Гукансё»), в котором поэт призывал к объединению усилий старой аристократии и военного дворянства ради успокоения и процветания страны, своей проповедью перекликается с этикой Сайгё. Миссия буддийского пастырства выражалась в стихах Дзиэна сильно и образно: «О, мне бы повременить / На тропах этого мира, / Блуждающего во тьме! / Как бы высоко я нес / Путеводный светильник Закона!» Внутренняя завершенность классического пятистишия, где важно не только слово, но и слог, всегда таит готовность отозваться на стихотворение, поставленное с ним
в ряд. Я заметил это и по данной подборке, когда впервые прочел стихотворения одно за другим.
Идзуми-Сикибу
sub (ок. 978 — ок. 1036) /sub
* * *
Пока я глядела,
И с нижних ветвей облетел
Сливовый цвет.
Наконец-то вы дождались,
О, расцветшие вишни!
Охота на оленей с факелами
В летней ночи
Светильник приманит оленя,
Но прижмурить свой глаз
При виде блеснувшего ока
Не успеть. Рассвет наступает.
sub * * * /sub
Как-то в пору пятой луны дождь кончился, взошла луна,
и тут я услыхала звук дождевых капель
Я на небо взглянула:
Ведь дождик уже перестал,
Отчего эти звуки?
Все просто: сквозь тучи сочась,
Лунный свет обращается в капли.
* * *
Горят светлячки:
В травах под сенью древесной
Совсем не темно.
Славят мрак в пору пятой луны —
Пустое, одни слова!
* * *
Ему бы смотреть
Зорко за полем созревшим,
Жильцу шалаша…
Он же всматривается: о, как близко
Гуси над ним кричат!
Туман
В осеннем тумане
Пути не видно совсем.
Вот и конь мой как будто
Над дорогою поднялся
И, кажется, в небе парит.
sub /sub
sub /sub
* * *
Друзей выкликают
Тидбори [4] около пристани.
Голоса так прозрачны.
Блистает на водах замерзших
Луна предрассветного часа.
* * *
Я его ждала.
Но вот он пожалует нынче,
Как поступить?
Будет жаль, если он растопчет
Снег у меня в саду.
* * *
Я хотела б, чтоб он увидал
Садик мой возле дома:
Весною — сливы в цвету,
Летом — гвоздику «вечное лето»,
Осенью — осенние хбаги [5] .
* * *
Написала будучи в провинции Танго, когда услышала крик
оленя в ночи, а до этого мне сказали, что [мой муж]
господин Ясумаса собирается утром на охоту
Он рассудил разумно!
Что еще мог сделать олень,
Как не заплакать?
Ведь подумать: всей жизни ему
Осталась одна только ночь.
* * *
Некто обещался навестить ее, и когда она ждала: сейчас,
сейчас он придет, — то услыхала, как в саду возле дома
на листья бамбука посыпался мелкий ледяной град,
и она сложила:
Этой ночью, когда
Сыплется на листья бамбука
Град ледяной,
Шуршит он: ничуть не тревожься,
И мне кажется, я усну не одна.
sub /sub
sub /sub
* * *
Такую любовь
Не снести мне. Умру, должно быть.
Когда-то я на него
Как на чужого глядела.
А теперь в нем — вся моя жизнь.
* * *
Узнав, что я сильно огорчена, один человек спросил:
«Что с тобой случилось?»
То иль другое в ответ
Скажу я, обыкновенным
Покажется это тебе.
Мне надо бы в голос заплакать,
Чтоб истину ты услыхал.
* * *
О тоска! То и дело
Обращается взгляд к вышине,
Хоть наверное знаю,
С небес не спустится он,
Не придет меня навестить.
* * *
Что сделать мне?
Как сердца моего ночного
Тоску утишить?
Днем держусь: гляжу пред собою,
Долгой думой развлечена.
* * *
Сочинила в ту пору, когда скончался принц Соти-но ми б я.
Как вепрю, что, ворох
Сохлых трав сгребя под собой,
Безмятежно дремлет,
Вероятно, мне не уснуть,
Но хотя бы не быть, как теперь…
* * *
Когда [по кончине принца Соти-но мия] я вновь задумала стать монахиней
(Пять стихотворений)
