Ларец Зла - Мартин Лэнгфилд

— Ты была его куратором? Давала ему задания?

— Он сам придумывал себе задания. Но впрочем, да — можно сказать, что я была куратором. Я представляла организацию, на которую он работал. Я его не вербовала. Собственно, его никто не вербовал. Он сам предложил помощь. Мне он как-то сказал: «Я изменил своей стране, чтобы не изменить своей любви». А я… я его использовала.

— И ты теперь себя презираешь за это.

— Если бы не я была его куратором, им стал бы кто-то другой.

— Если бы не ты была его куратором, им стал бы какой-нибудь волосатый дядька, у которого бы плохо пахло изо рта. И ваш шпион быстро бы разочаровался.

— Ты прав. Из-за того, что я женщина, меня и приставили к нему.

— И много у вас женщин было? Для подобных… э-э… поручений?

— Хватало.

— Вам, наверно, запрещено влюбляться в своих подопечных?

— Категорически. Но поощряется, если подопечные влюбляются в нас. Собственно, ради этого все и затевается.

— Он испытывал к тебе физическое влечение?

— Не только. Нам было интересно общаться друг с другом. В конце концов, я окончила Кембридж, да и он не на ферме вырос.

— Вы спали?

— Нет.

— Почему?

— Он хотел, но я не дала.

— И все же он не отказался от своей привязанности к тебе.

— Нет. Но однажды…

— Да?

— Однажды он признался мне, что всегда боялся. Каждый день, каждую ночь — все время. А когда познакомился со мной, страх отступил. Он сказал, что встреча со мной придала ему сил и уверенности.

— И что было после этих его слов?

— Во мне что-то надломилось. Я поняла, что не могу так больше. Что я не вправе, что это подло…

— И ты подала рапорт начальству, в котором просила отстранить тебя от этой работы?

— Точно.

— А тебе сказали, чтобы ты выбросила эту дурь из головы и вспомнила лучше о том, что ты профессионал?

— Примерно, только другими словами.

— И ты выбросила дурь из головы?

— Мне пришлось. Я довела его подготовку до конца и отправила на задание. Потому что это было нужно моему начальству, моей стране, потому что это диктовалось соображениями о высшем благе. И еще я знала, что он любит меня именно такой…

— А куда ты его отправила?

— Не важно. Его звали Тарик. Он дарил мне свою любовь слепо, безотчетно, а я… Я чувствовала, что мне нужно хоть чем-то отплатить, хоть чем-то… — Кэтрин вздохнула. — И я отдала ему самое дорогое, что у меня было.

— Что именно?

Она нахмурилась:

— Мы много беседовали о древней арабской культуре, о мыслителях Востока — философах, врачах, алхимиках. Он очень гордился тем, что являлся наследником этой великой цивилизации.

— Так. Дальше.

— Помнишь ту рукопись Ньютона, которую Адам хранил у себя?

— К чему ты это?

— В ней цитировались восточные мудрецы. В той части, где шла речь о природе и открытии «Великой тайны». И я отдала Тарику копию.

— А Адам был в курсе?

— Конечно, нет. Я доверилась Тарику. К тому же в рукописи формула «Великой тайны» приводилась не полностью.

— Но ты жалеешь о содеянном.

— Скорее — переживаю.

— И что Тарик? Что он сделал с твоим подарком?

— Он обозвал его милым артефактом и сказал, что рукопись имеет исключительную ценность как памятник ушедшим эпохам и забытой мудрости древних. А потом… А потом он вернул ее мне. Ответил добром на доверие. И еще на протяжении нескольких лет поставлял нам ценнейшую информацию, лучшую в своем роде. Ни от кого другого мы такой не получали. И никто, кроме нас, такой не получал. Даже американцы. Как говорится, «бабушка бы мной гордилась».

— А потом?

— А потом он захотел выйти из игры.

— Ему надоело трудиться во имя высшего блага и спасать мир?

— Ты и представить себе не можешь, под каким прессом он находился. Я просила за него начальство, но мне приказали все устроить так, чтобы он продолжил работу в своей стране.

— Еще бы. Эвакуируй вы его, и он мгновенно превратился бы из курицы, несущей золотые яйца, в банального нахлебника.

— Он был бесценен. И мы чувствовали себя в долгу перед ним. В большом долгу за все, что он для нас сделал. Но моего мнения никто не спрашивал. Мне велели передать, что он может надеяться на эвакуацию, лишь после того как доведет свое дело до конца, и пообещать, что мы устроим жизнь не только ему, но и его отцу, на которого давила их контрразведка.

— Когда это все было?

— Летом девяносто седьмого. Год назад. И вот он сделал все, что от него просили, и я запланировала его побег из страны.

— Ты одна?

— Скажем так: моя команда. Но я отвечала за всю операцию.

Роберт молча ждал продолжения.

— Мы все устроили. Транспорт, квартиры, паспорта… И он подтвердил, что готов к эвакуации… Он должен был подать знак желтым мелком в определенном месте накануне вечером. И мы увидели этот знак. А потом наступило утро. Как сейчас помню, такое серое, омерзительное.

— Холодное?

— Очень.

— Так. И?..

— Он не пришел. Его не оказалось на том месте, где он должен был нас ждать.

— А вы сами его ждали?

— До последней возможности. Собственно, мы продолжали ждать даже тогда, когда стало слишком рискованно. Мы договорились между собой, что пойдем на все, чтобы спасти парня.

— Ну и что было дальше?

— Мы не могли ждать его вечно.

— Его арестовали свои?

— Я так никогда и не узнала. Возможно. И если да, то ему пришлось несладко — ведь там практикуются пытки, после которых всегда приходит черед казни. Неизвестность мучила меня. Хуже всего, когда ничего толком не знаешь и можешь лишь строить догадки. С другой стороны, я боялась получить подтверждение слухам о его гибели. Все-таки в моем сердце жила крошечная надежда…

— Да!.. — только и смог выговорить Роберт.

— И после этого я ушла со службы.

— В общем, ты правильно поступила…

— Но это еще не все.

— А что еще?

— Мой ведьмовский дар…

— Что с ним случилось?

— Он пропал. Я даже не сумела засечь момент, когда это произошло. Просто вдруг однажды поняла, что его нет.

Роберт кашлянул.

— Кэт, видишь ли… Что до меня, то я не верю во все эти паранормальные штуки. Ты уж извини. И никогда в них не верил. Просто у тебя была обостренная интуиция, наитие. Назови как хочешь. Но это не волшебство.

— Ты верь во что хочешь, но я всегда знала, что я не такая, как все. С детства. Правда, в детстве я думала, что другие умеют то, что умею я, но очень скоро поняла, что это не так, что я способна слышать то, что не умеет больше никто. Высшая гармония, музыка сфер, что угодно — но мне это было доступно. Человеку не обязательно было заговаривать со мной, чтобы я поняла, что он хочет и о чем думает. Порой мне достаточно было просто коснуться человека случайно… локтем… И в следующее мгновение я уже все знала о нем.

— Ты слышала голоса? Как шизофреники?

Она вздохнула:

— Нет, не говори глупостей. Это другое. Я умела говорить именно то, что людям больше всего хотелось слышать. Я умела предугадывать их собственные мысли. Я… Э, да что тебе объяснять, если ты глух ко всему!

— И ты полностью утратила свой дар?

— Собственно, частично я утратила его еще в ту ночь пожара в Кембридже.

— Давай не будем о ней вспоминать.

Она усмехнулась:

— Ты все еще боишься думать об этом? Ведь столько лет прошло.

— Боюсь. Точка. Продолжай о своем даре.

— Ну хорошо. Как я уже сказала, лишившись Тарика, я потеряла и остатки своего дара.

— Вот так просто?

— Вот так просто.

— И он больше никогда к тебе не возвращался?

— Я и не хочу, чтобы он возвращался. Что и говорить, на дипломатической службе я не раз использовала его в интересах дела. А теперь… Теперь он просто лишний раз напомнил бы мне о Тарике… и о моем предательстве по отношению к нему. От него одни только беды в конечном счете. И я больше не хочу, не хочу! Чем старше я становлюсь, тем меньше мне хочется риска в этой жизни и больше — стабильности. Мне нужен мужчина, который всегда будет рядом, человек-скала. Кто-нибудь вроде тебя.

Роберт наклонился и поцеловал ее.

— Останься со мной.

— Я останусь…

Нью-Йорк,

27 августа 2004 года

Роберт и Терри поднялись на шестой этаж.

Двери гостиничного номера были стального цвета, как дверцы банковского сейфа. Слева от замочной скважины красовался маленький магнит с надписью «Свободно». Они вошли, огляделись и потом обернулись друг к другу. Роберт не мог отвести от нее глаз. Она буквально излучала сексуальность.

— Итак, Роберт… Наконец мы остались одни. Ты, наверно, думаешь, что мы сейчас будем заниматься любовью?

— Я надеялся, что ты захочешь. И одновременно — боялся этого.