Парижский шлейф - Диана Машкова

Настя ослепительной вспышкой осознала вдруг, что все обиды, все грубые слова Эдгара, которые ей пришлось стерпеть, были вызваны только одним: горьким и безнадежным отчаянием.

– Так, – Настя запнулась, – так гораздо лучше!

– Согласен, и я намерен это отметить. Присоединитесь? Настя замялась. С одной стороны, несмотря на все произошедшие перемены, Эдгар по-прежнему внушал ей опасения и даже ненависть. С другой – сейчас, как никогда, этому человеку требовалось ее одобрение. Ему было нужно, чтобы она восхитилась успеху, чтобы похвалила: эта просьба читалась в его неуверенном взгляде. Настя подумала о том, насколько же по природе своей эгоистичны мужчины: они могут ранить, унижать, физически и морально насиловать, а потом к тебе же приползут за жалостью и утешением. Конечно, сейчас у нее был выбор: ответить отказом на просьбу Эдгара и разрушить положенное им начало к выздоровлению либо согласиться и душевно его поддержать. Настя собрала волю в кулак и заставила себя остаться. Она решила, что если этот человек нашел в себе силы бороться с болезнью, встал на ноги, то и она должна последовать его примеру – преодолеть страх и вернуть себе веру в людей. – Я был бы очень рад! – с преданной теплотой в голосе произнес Эдгар, и Настя сдалась окончательно.

– Хорошо, – она медленно вернулась к буфету, достала вторую тарелку, бокал, поставила их на стол. Сходила за приборами и потом осторожно села.

Они неуютно молчали, и Настя, незаметно разглядывая Эдгара, думала о том, как он изменился сейчас. Раньше она и представить себе не могла, за что Элен когда-то могла полюбить этого человека. Теперь поняла. В нем были элегантность, очарование, внутренняя сила. Удар судьбы оказался для него убийственным, потому что ему было что терять. Теперь не без ее, Настиной, помощи Эдгар Дюваль возрождался. Тайная гордость наполняла ее изнутри. Впервые за все время жизни в Париже, если можно было назвать так это ее привязанное к дому существование, Настя ощутила себя человеком. Не пустой биологической формой, которая вертит колесо времени, не задумываясь ни о смысле, ни о целях (прошел день, и ладно), а личностью, которая способна чего-то достичь! Оказывается все, что было нужно Эдгару Дювалю – брюзгливому инвалиду, заточившему себя в пропахшем пылью склепе в ожидании смерти, – чтобы вернуть пропавшую силу воли и человеческий облик, – это постоянное присутствие рядом живого существа, настоящие эмоции вокруг него и в нем самом.

– Хотите, я зажгу свечи? – робко предложила Настя.

– Зажгите, – обрадованно согласился Эдгар.

А потом они долго ужинали. При пляшущем, неуверенном свете свечей напряжение растаяло. Прошлая жизнь обоим казалась теперь призрачной и нереальной. Эдгар восхищенно нахваливал Настину стряпню, словно забыв о том, что его амплуа – вечно быть всем недовольным, и улыбался так счастливо, что у Насти становилось тепло на душе. И они обсуждали всякие пустяки. Как хорошо было бы разбить во дворике клумбу, поменять чехол на диване в гостиной – старый протерся до дыр – и, может быть, даже сделать небольшой ремонт в комнате Эдгара. Насте нравилось то, что они не затрагивают никаких «опасных» тем, не обсуждают ни прошлое, ни будущее. Ей гораздо легче и приятнее было говорить о цветах и новых портьерах, чем о том, что каждому из них пришлось в этой жизни пережить.

После ужина они с удовольствием пили домашний коньяк – Эдгар раньше любил его готовить. И снова говорили. Теперь, когда месье Дюваль выглядел и вел себя как истинный джентльмен, спокойный и уравновешенный, Настя прониклась к нему самой настоящей симпатией. В ее глазах он преобразился. Через два часа непринужденной беседы «ни о чем» дошло до того, что она выложила ему свою историю, с самого начала до момента прилета в Париж. В первый раз она произносила вслух все, что с ней произошло, все, что не давало покоя долгими бессонными ночами, и, закончив, Настя почувствовала себя так, будто скинула с плеч состарившийся и теперь ненужный груз. Эдгар сидел с влажными глазами и в упор смотрел на огонь свечи. Кулаки его непроизвольно сжимались. Он был впечатлен настолько, что не смог даже говорить. Они еще посидели молча, а потом также молча разошлись – каждый в свою спальню.

Настя долго лежала в постели с открытыми глазами и думала. Ей казалось, что теперь все позади, что в жизни закончилась черная, как деготь, полоса и наступила эра надежды. Что, дав силы человеку, больному физически, она тем самым залечила и собственную душевную боль. Что, поделившись с ним самым сокровенным, она избавилась от неимоверной тяжести в сердце. Ей уже не казались тягостными месяцы, проведенные практически взаперти, наедине с хозяйством и человеческим остатком, который только и делал, что убеждал весь окружающий мир в том, что его больше нет. Намеренно вызывал к себе ненависть. Но ей удалось эту ненависть преодолеть, удалось вытащить его и себя из черного стремления к небытию. Ради взаимного спасения, ради понимания ближнего стоило жить. Настя уснула счастливая.

Ей приснился Николай. Они гуляли по дождливым московским улицам с их высоченными многоэтажными домами. Вечерние огни, отражавшиеся в лужах, превращали город в волшебную сказку. Но лужи постепенно растекались, росли, а потом окружили Настю огромным озером. Николай куда-то пропал. Она долго шла по узкой полоске асфальта и никак не могла найти выхода – всюду была вода. Настя устало присела на корточки и опустила в воду руки…

Проснулась Настя от собственного вскрика: во сне на ее кисти, запястья заползли огромные жирные черви, которыми, оказывается, кишело озеро. Настя побоялась открыть глаза – она уже проснулась, совершенно точно, но ощущение того, что по ее запястью ползают черви, никуда не пропало. Сквозь рееницы она осторожно осмотрелась: у самой ее кровати, склонившись, стоял Эдгар. Он осторожно, подражая прикосновениям невесомого перышка, гладил девушку дрожащими пальцами. Настя отпрянула, прижалась к стене. Эдгар удивленно поднял на нее мутные глаза и посмотрел с такой безграничной тоской, что от прежних мыслей Насти о возможном возвращении к нормальной жизни больного человека не осталось и следа. Она задрожала от страха, лихорадочно размышляя, что теперь делать. Но как он сумел бесшумно забраться вверх по лестнице и открыть дверь в ее комнату?! Как сама она могла не услышать его тяжелых, обутых в протезы, шагов?!

– Уйдите, – произнесла Настя дрожащими губами, уже прекрасно понимая, что слова бесполезны. В зрачках Эдгара сиял такой же болезненный возбужденный блеск, какой появлялся в глазах Сергея Сергеевича, когда он заставлял ее снять одежду.

– Настя, – Эдгар произносил слова хрипло и нараспев, как будто впал в тяжелый бесконтрольный транс, – я люблю тебя. С самого первого мига. Я сходил с ума от тоски и ревности, когда…