Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки

— Маргарита Львовна! Мне нужно срочно поговорить с Виталием Сергеевичем! Срочно! Перелайте ему, пожалуйста.

Маргарита Львовна ответила с возмущенным недоумением и так громко, что Меньшикова могла услышать и в уборной:

— А что такое? Что за срочность? Думаешь, у Виталия Сергеевича других дел нет? Когда сможет, тогда и придет.

— Маргарита Львовна, миленькая, ну я вас очень прошу! Вы только передайте, а он сам решит. Ну, пожалуйста, срочно!

— Да что такое случилось?

Сейчас выйдет Меньшикова, сейчас выйдет!

— Ну я плохо себя чувствую. Он же мой врач.

— Если плохо себя чувствуешь, надо лежать.

— Я сейчас лягу. Ну мне же правда плохо. Скажите ему, пожалуйста! Только срочно.

— Ну смотри. Только ложись, раз плохо. Ой, наверное, фокусы какие-нибудь.

Озадаченная Маргарита Львовна скрылась за дверью. Щелкнул замок. И в этот самый момент Вера задумала: если Виталий выйдет до того, как она досчитает до ста, все будет хорошо; выйдет позже — стать Вере второй Меньшиковой!

Лучше бы она не задумывала, лучше бы неопределенность: так страшно все разом поставить на карту! Но она уже задумала и отказаться было невозможно.

Раз, два, три… Виталий сразу прибежит, как только Маргарита Львовна ему скажет… восемь, девять… Только бы сказала сразу, только бы не уселась болтать с Анжеллой Степановной… Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Прибежит, сразу прибежит… Девятнадцать, двадцать… А вдруг его нет в ординаторской, вдруг он ушел куда-нибудь?.. Двадцать пять, двадцать шесть… Если ушел, тогда все… Тридцать, тридцать один… Если смотрит больную, или у него профессор… Тридцать шесть, тридцать семь… А если и прибежит, скажет ли правду? Сорок, сорок один, сорок два… Ведь говорят раковым больным, что у них язва… Сорок шесть, сорок семь… Нет, она почувствует, по его тону почувствует… Пятьдесят два, пятьдесят три… А главное — счет; придет до ста — все будет хорошо, что бы ни говорил, придет позже — все плохо, опять-таки, что бы он ни говорил… Пятьдесят девять, шестьдесят… Уже шестьдесят! Куда она торопится?! Нужно считать медленнее… Шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три… И зачем только она выдумала этот глупый счет, теперь все поставлено на карту… Шестьдесят четыре… Но теперь не остановиться, теперь надо считать… Шестьдесят два, шестьдесят три, шестьдесят четыре… Или уже было шестьдесят четыре?! Все равно, надо считать… Шестьдесят пять, шестьдесят шесть… Счастливое число шестьдесят шесть… Сказала уже Маргарита Львовна или нет?! Шестьдесят семь, шестьдесят восемь… Как она раньше не понимала, какое счастье — быть здоровой! Просто здоровой! Из-за чего только ни волновалась: из-за отметок, из-за мальчишек, какая все ерунда, только бы здоровой!.. Семьдесят два, семьдесят три… Все бы сейчас променяла на здоровье: институт, шубку, которую выклянчила у родителей — сколько было переживаний из-за этой шубки, а потом сколько глупой радости… Семьдесят один, семьдесят два, семьдесят три… Да и дурацкие свидания, дурацкие переживания: как посмотрел, что сказал — все отдать за здоровье! Чтобы только не поселился внутри этот чужой, страшный, не начал расти!.. Семьдесят семь, семьдесят восемь… Ну чего он не идет? Неужели не чувствует?! Восемьдесят, восемьдесят один, восемьдесят два… А если поселился, если обречена, наверное, права Меньшикова… Восемьдесят один, восемьдесят два… Лучик; не жить, чем стать, как она… Восемьдесят один, восемьдесят два… Ну что же он не идет?! Восемьдесят два, восемьдесят три, восемьдесят четыре… И почему именно с нею, такое?! За что?! В чем она виновата?! Восемьдесят три… восемьдесят четыре, восемьдесят пять… Все отдать за здоровье, все отдать!.. Восемьдесят три, восемьдесят четыре, восемьдесят пять… Ключи звенят… Восемьдесят шесть… Дверь открывается… Восемьдесят семь… Только бы не задержал кто-нибудь в тамбуре… Восемьдесят восемь… А вдруг не он?.. Восемьдесят девять… Нет, он! Его шаги!.. Девяносто… Только бы не задержал кто-нибудь в тамбуре!.. Девяносто один… Вот и дверь открывается… Девяносто два!! Всего девяносто два!! С запасом!!

— Виталий Сергеевич!

— Ну, что с тобой?

Хорошо, что так кончилось! Как страшно рисковать, как страшно ставить на одну карту!

Тут же, конечно, Либих! Без нее никак нельзя!

— Виталий Сергеевич, вы совсем не заботитесь о нашем тридцатидвухлетнем сыне! Витька Лавров, который в Колтушах, со стула упал!

И Вера могла бы стать такой, если бы он еще немного задержался! Как ужасно!

— Так что с тобой?

Он сделал такое движение, точно собирался обнять за плечи, но на полпути вспомнил, что нельзя при всех, и нелепым косым путем понес руку в карман халата. Вера все заметила, и это ей было дороже, чем если бы обнял по-настоящему.

— Да ты плачешь? Что случилось?!

Она и сама не заметила, что плачет. Столько всего сразу.

— Простите, я сейчас, я не буду… Мне надо очень срочно поговорить… Сейчас все пройдет… Я, наверное, вас от дела оторвала.

— Да ну, ерунда. Конечно, поговорим.

— Ага, Виталька, довел до слез свою кралю! — заорала Либих. — Испортил девочку, так женись!

Вере этот дурацкий выкрик вовсе не был неприятен. Она сделала вид, что не слышала.

— Только чтобы никто не слышал, хорошо? Не в кабинете.

— Ну конечно. Пошли. Вот, черт, опять дождь!

Они вышли в тамбур, оттуда на лестницу.

— Пошли, я знаю одно тихое место.

Они спустились вниз, вышли во двор. Дождь оказался совсем мелким. Он взял ее за руку…

— Придется пробежаться немного, чтобы не промокнуть.

Они побежали под дождем, держась за руки. Вера когда-то видала такую сцену в кино: влюбленные бегут под дождем, держась за руки. Она забыла сюжет, забыла название, кто играл, а сцена осталась как образ любви — под дождем, держась за руки!

Они обогнули какое-то строение — Вера не знала, что тут кухня — и очутились перед небольшой оранжереей.

— Вот! Прекрасное место!

Он распахнул перед нею дверь, и они вошли. Никого не было, тепло, влажно. Только вот вместо ожидаемых Верой тропических растений теплицу населяли помидоры. Уже красные.

— Ну, садись. Рассказывай.

Они сели на некрашеную садовую скамейку.

Много раз Вера сидела с мальчишками на садовых скамейках и всегда знала, что осчастливливает своих спутников тем, что пришла с ними, что слушает их лихорадочно-умную или лихорадочно-смешную речь; и вот она сидит на старой исцарапанной садовой скамейке и счастлива сама, что рядом с нею Виталий Сергеевич, который все знает, который управляет ее здоровьем, как хороший шофер на скользком шоссе, и которому она так хотела бы понравиться — и кажется, чуть-чуть нравится — хотя куда ей до него, ей, глупенькой девочке…

— Ну, так что случилось?

Он сидел совсем близко, они касались плечами, а мог бы и обнять ее за плечи, ведь здесь-то их никто не видит!

— Мне очень надо поговорить. Только не как с врачом, хорошо? Можем же мы поговорить просто по-человечески? Врачи всегда утешают, а мне не нужно.

— Ну конечно, мы можем говорить по-человечески. Будто мы и не в больнице, будто мы в парке.

За стеклами оранжереи виднелся плохо ухоженный сад, редкие большие деревья, а между ними сплошь переплетение кустов. Не было видно больничного здания, ни стены, действительно, как в парке.

— Вы только скажите сначала: это правда, что Меньшикова была кандидатом наук?

— Правда.

Он ответил спокойно, не сделал никакой паузы, не стал приводить никаких оговорок, и Вера поверила, что он скажет ей всю правду.

— Была кандидатом наук и дошла до такого? Она же заговаривается каждую минуту?

— Да.

— А что у нее за болезнь?

— Шизофрения. Только не проговорись ей, что я тебе сказал.

— А у меня?

— У тебя инфекционный психоз. Осложнение после ревматизма.

Он сообщил это небрежно, даже как будто чуть скучая, и Вере стало немного стыдно: сама попросила говорить так, будто они не врач и больная, а просто хорошие знакомые, и сама заговорила о болезнях. Наверное, когда он гуляет в парке с девушками, те не заговаривают о диагнозах. Но это досадливое ревнивое чувство стало возможным только потому, что всю ее переполнило ощущение громадного облегчения — не шизофрения, не рак души! — ощущение настолько ошеломляющее, что не нуждалось в словах, хотя бы сказанных про себя, ощущение, сразу освободившее все обычные жизненные стремления, и прежде всего желание нравиться. И все-таки она не смогла удержаться еще от нескольких медицинских вопросов, которые должны были окончательно закрепить это ликующее ощущение — не шизофрения, не рак души!

— Значит, больше это никогда не повторится?

— Почему же, может. Сам ревматизм же повторяется.

— А тогда какая разница?

— Громадная! Ты начала с Меньшиковой, значит, хотела спросить: не станешь ли такой? Так вот, не станешь. Дело ведь не в коротком приступе, дело в том, что от шизофрении постепенно деградирует личность, а приступы при ревматическом психозе приходят бесследно. Поняла?