Прекрасный возраст, чтобы умереть - Анна Данилова

Она сидела на диване, поджав под себя ноги, в черном платье. Волосы ее цвета потемневшего золота были стянуты черной бархатной лентой. Она была так красива в этом своем вдовьем наряде, что Густав, пожалуй, впервые испытал стыд за свою любовь, за то, что смерть так рано унесла жизнь брата. И что, возможно, кто-то могущественный на небесах, решив, что настало время прекратить страдания отвергнутого и мучимого ревностью и завистью (!!!) Густава, забрал к себе пресыщенного любовью и счастьем Фридриха, освободив тем самым Валентину от каких-либо обязательств и словно положив ее к ногам живого, но другого Валенштайма.

Ему достаточно было тогда просто протянуть руки, чтобы схватить ее, такую слабую и убитую горем, залитую теплыми слезами, заключить в свои объятия и сделать своей женой.

Но он не посмел. О чем потом жалел всю оставшуюся жизнь. Жалеет и по сей день…

…В дверь гостиничного номера постучали. Он сам просил горничную разбудить его после обеда, чтобы явиться к Елизавете Травиной в точно назначенное время.

Он тщательно побрился, привел себя в порядок, оделся и вышел.

Вечерний город переливался новогодними витринами магазинов, уличные фонари освещали припорошенные снегом тротуары, в воздухе пахло приближающимся Рождеством.

Густав Валенштайм шел по улице чужого ему города, слезы обжигали свежевыбритые щеки. Ему было трудно дышать!

Как он мог потерять ее? Почему позволил ей вернуться в Россию? Как отпустил ее, не зная, что ее ждет в новой для нее жизни.

– Я не могу больше оставаться здесь, – кричала она, топая ногами на верхней ступеньке широкой лестницы их дома. Это было спустя месяц после похорон. Она была в черной рубашке Фридриха, которую Валя носила, как он понял, из-за сохранившегося на ней запаха мужа, рубашке, которая едва прикрывала ее голые бедра. У нее была истерика. Казалось, еще немного, и она ринется вниз, по ступеням, ломая себе шею, позвоночник, все. – Вы понимаете или нет? Здесь все, абсолютно все напоминает мне о нем! Он был для меня всем! И теперь его нет, нет!!!

Она сорвала себе голос. Охрипла, присела на ступени, обхватив руками колени и уложив на них свою голову. Волна блестящих спутанных волос касалась красной ковровой дорожки, пришпиленной к лестнице золочеными скобами.

– Мама-а-а-а… – плакала она, задыхаясь от слез. – Ма-а-ма-а-а… Мамочка моя родна-а-ая!!! Люба-а-а-а… Где вы все, мои родны-ые…

И он понял, глядя на ее горе, что его самого, Густава Валенштайма, в ее жизни нет. Больше того, он сам, его похожесть на погибшего Фридриха делают их встречи просто невыносимыми! Он своим лицом и голосом напоминает ей Фридриха, и никуда-то от этого не деться. Она захотела сменить обстановку и начать жить заново. Легкая на подъем. Что уж тут…

Он шел и шел по улицам, влившись в поток спешащих куда-то в этот декабрьский вечер людей, и изнемогал от боли. У него болело все: душа, сердце, воспоминания, мечты. И он не знал, как унять эту боль.

– Если бы у меня был враг, – шептал он, обращаясь к летящему в лицо снегу, – то самое страшное, что бы он мог мне сделать, чтобы отравить жизнь, лишить ее смысла и заставить страдать до конца моих дней, – это забрать у меня любимую женщину. Но где он, этот враг? Где ты?!!!

Он остановился, поднял голову к черному, подернутому метельной дымкой небу и закричал:

– Где ты?!!!

Прохожие, услышав чужую речь, этот гортанный, словно вырванный из сердца крик, оглядывались на хорошо одетого господина, который, задрав голову, орал куда-то в небо. И густой снег падал на его бледное лицо.

– Добрый вечер, господин Валенштайм, – Лиза впустила его в теплую приемную. Подошедшая к ней Глафира взяла из его рук пальто. – Присаживайтесь. Хотите чаю?

Он неопределенно пожал плечами.

– Есть новости?

– Кое-что есть. Понимаете, много времени прошло с тех пор, как случилось все это… Поскольку Гинер сразу во всем признался, то и следствие тоже было как бы приостановлено, и те вещи, на которые обратили бы внимание в случае, если бы убийца не был найден, теперь безвозвратно для нас потеряны. Я имею в виду следы на берегу, показания свидетелей, которые многое уже подзабыли. Те же воспоминания, факты, улики, которые всплыли сейчас, спустя время, оказываются пустышками, ничего не значащей для нас информацией. Словно люди, осознав, что их показания могут пролить свет на события того дня, в своем желании помочь нам невольно направляют нас по ложному пути. Или же они это делают осознанно. Так, к примеру, спустя два месяца вся эта дружная компания, что веселилась на берегу, вспомнила, что видела в посадках Любу.

– И что, она там действительно была в тот день?! – У Валенштайма вытянулось лицо. – Как? Зачем?

Лиза ему объяснила, зачем приезжала Люба, а также рассказала о причине, подтолкнувшей ее к бегству.

– Вадим… Ее муж убил эту девушку? Какие неожиданные вещи вскрываются… Что ж, выходит, я не напрасно подключил вас к тому делу. Хотя бы нашли убийцу этой девушки. Значит, и он тоже допустил, что его жена, Люба, способна была своими собственными руками удушить сестру? Да Люба любила Валю больше жизни! И даже если мне принесут фотографию, где будет изображена Люба, убивающая свою сестру, я никогда не поверю.

– Скажите, господин Валенштайм, в каких отношениях вы состояли с Валентиной?

– Я любил ее, – его голос непроизвольно выстрелил фальцетом. – Вы не представляете себе, как я ее любил. Но она была женой моего брата.

– А когда он погиб, вы говорили Валентине о своих чувствах?

– Кажется, нет… Я все надеялся, что она сама все поймет, но она вдруг засобиралась в Россию. Сказала, что ни дня не останется в доме, где ей все напоминает о Фридрихе.

– А потом?

– Спустя время, когда я бывал здесь на гастролях, мы виделись с ней, и вот тогда-то я ей и признался в своих чувствах и даже предложил свою руку и сердце. И знаете, что она мне ответила? Просто посмотрела на меня каким-то потусторонним взглядом, словно пытаясь в моих чертах увидеть своего Фридриха, так мне, во всяком случае, показалось, и улыбнулась.

– Она отказала вам?

– Мне показалось, что она дала мне надежду. Потому что потом, в разговорах, уже деловых, у нее проскальзывало, что, вот когда я вернусь в Морицбург… Потом, она же вела переписку с Бонке. Он отправлял ей деньги, следил за ее мастерской и распродавал все то, что она, еще живя в Германии, делала помимо заказов, что творила как бы для себя, по настроению… Во всяком случае, все эти ее разговоры звучали вполне реалистично.

– А Гинер? Она о нем вам что-нибудь говорила?

– Сама-то она никогда не заводила о нем разговор, однако я спрашивал ее, что у нее с ним. Меня интересовало, насколько их отношения серьезны. И в этом вопросе я не терял надежду…

– В каком смысле?

– Понимаете, Валя была таким человеком что если бы она действительно хотела соединить свою жизнь с мужчиной, вернее, если бы была уверена в нем, в своих чувствах, как это было с Фридрихом, то давно бы уже вышла замуж за этого Гинера. Такого откровенного разговора по поводу ее планов на него у меня с ней не было. Но у меня сложилось такое мнение, будто она ошиблась в этом человеке. Вернее, в своих чувствах к нему. Может, когда-то в юности она его сильно любила, но это чувство не успело окрепнуть, что ли… Не выросло в настоящее, большое чувство. А ей хотелось любви, я понимал это. В ее сердце образовалась пустота, которую она желала заполнить своей новой, вернее, новой старой любовью.

– Как вы думаете, если бы она рассталась с Гинером, она вышла бы за вас?

– Ну, может, и не сразу. Во всяком случае, я ее сразу бы увез в Германию, а уж там сделал бы все возможное и даже невозможное, чтобы она стала моей женой, чтобы полюбила меня или хотя бы позволила мне любить себя.

– Скажите, Густав, среди вашего окружения кто-нибудь знал о ваших чувствах к Валентине?

– Я понял ваш вопрос. Да, наши друзья, родственники, они знали, потому что незадолго до смерти Вали я там, дома, на семейном празднике высказал предположение, что следующее Рождество мы будем уже отмечать вместе с Валей, что она вернется. Ну и признался, что сделал ей предложение и она обещала подумать. Возможно, я поторопил события, но мне так этого хотелось… Это как дети, знаете, выдают желаемое за действительность. Что же касается вашего вопроса… Вы же хотели меня спросить, есть ли у меня враг, который, зная о том, чем для меня обернется потеря любимой женщины, убил Валентину? Думаю, что нет. Уверен, что нет.

22. Декабрь 2013 г.

Надев ночную рубашку, Тамара убрала волосы под специальную трикотажную шапочку, села перед туалетным столиком, по обеим сторонам которого, освещая зеркало, горели два бледно-розовых светильника в форме тюльпанов, и нанесла на лицо немного крема, размазала по коже.

В спальне было тепло, тихо. На спинке стула висело мокрое полотенце, которым Тамара подсушивала волосы после купания. Гриша, ее муж, смотрел телевизор в гостиной, слышны были киношные выстрелы, крики.