Убийственно тихая жизнь - Луиза Пенни

– Я просмотрю ваши отчеты и дам ответ сегодня днем.

По пути назад в отделение Бовуар попытался извиниться перед Гамашем за то, что возражал ему.

– Ну-ну, я вовсе не нуждаюсь в покровительстве, – рассмеялся Гамаш, обняв Бовуара за плечи. – Я рад, что ты высказался. Мне обидно, что ты был слишком убедителен. Скорее всего, мэтр Коэн согласится с тобой.

Гамаш был прав. Коэн позвонила из Грэнби в полчетвертого и потребовала, чтобы Гамаш арестовал Крофта по обвинению в неумышленном убийстве, воспрепятствовании следствию и уничтожении вещественных доказательств.

– Господи Иисусе, она и вправду на него напустилась, – сказал Бовуар.

Гамаш кивнул и попросил оставить его на несколько минут одного в кабинете начальника отделения. Удивленный Бовуар вышел. Арман Гамаш позвонил Рейн-Мари, а затем своему боссу, суперинтенданту Бребёфу.

– Да брось, Арман, ты шутишь.

– Нет, суперинтендант. Я серьезно. Я не буду арестовывать Мэтью Крофта.

– Ты не вправе принимать это решение. Не мне тебе рассказывать, как работает система. Мы расследуем и находим улики, вручаем их прокурорам, а они решают, кому предъявить обвинение. Дело ушло из твоих рук. Тебе были даны указания, так исполняй их, ради бога.

– Мэтью Крофт не убивал Джейн Нил. Нет никаких свидетельств в пользу такой гипотезы. Мы имеем обвинения в его адрес со стороны сына, который, вероятно, психически неуравновешен. И еще собственные признания Крофта.

– И что тебе еще нужно?

– Когда ты расследовал те серийные убийства в Броссаре, разве ты арестовывал всех, кто признавался?

– То дело другое, и ты это знаешь.

– Я не знаю, суперинтендант. Те, кто признавались, были запутавшиеся люди, которые действовали по каким-то собственным неясным мотивам. Верно?

– Верно.

Голос Мишеля Бребёфа звучал настороженно. Он не любил спорить с Гамашем, и не только потому, что они были друзьями. Гамаш был человеком вдумчивым и, как знал Бребёф, человеком убежденным. Но он не всегда бывает прав, сказал себе Бребёф.

– Признания Крофта ничтожны. Я думаю, он выбрал себе такое наказание. Он запутался, он уязвлен.

– Бедное дитя.

– Я же не говорю, что это благородно или привлекательно. Но это по-человечески. И мы не должны идти у него на поводу только потому, что он напрашивается на наказание.

– Ну ты и лицемерный мерзавец! Рассказываешь мне о роли полиции в нравственном воспитании общества. Я и без тебя прекрасно знаю, в чем состоит наша работа. Ты хочешь одновременно быть полицейским, судьей и жюри присяжных. Если Крофт невиновен, то его выпустят. Доверься системе, Арман.

– Он даже не дотянет до процесса, если продолжит эти свои смехотворные признания. И даже если его в конечном счете освободят, если его все же освободят, то мы с тобой прекрасно знаем, что происходит с людьми, арестованными за преступление. В особенности за убийство. На них остается пятно на всю жизнь, виновны они или нет. Мы нанесем Мэтью Крофту рану, которая не заживет до конца его дней.

– Ты ошибаешься. Он сам себе наносит эту рану.

– Нет. Он вынуждает нас сделать это. Подстрекает. Но нам необязательно на это реагировать. Вот что говорю я. Полиция, как и правительство, должна быть выше этого. Если нас провоцируют, это еще не значит, что мы должны действовать.

– Ну и что ты мне хочешь этим сказать, старший инспектор? Что с этого дня ты будешь арестовывать людей, только если будешь уверен в приговоре? Ты и раньше арестовывал невинных людей. В прошлом году – вспомни дело Канье. Ты арестовал дядюшку, а выяснилось, что виноват племянник.

– Да, я ошибался. Но я верил, что виноват дядюшка. Это была ошибка. Совсем другое дело. А тут будет заведомо несправедливый арест человека, в чьей невиновности я убежден. Я не могу это сделать.

Бребёф вздохнул. Он с первой минуты этого разговора знал, что Гамаш не передумает. Но он должен был попробовать. Вот ведь тип!

– Ты понимаешь, к чему ты вынуждаешь меня?

– Понимаю. И готов к этому.

– Значит, в наказание за неподчинение ты пройдешь по управлению полиции в форме сержанта Лакруа.

Мэ Лакруа была дежурным сержантом необъятных размеров, она верховодила за столом при входе в управление, как Будда, сбившийся с пути истинного. В довершение всего она носила форменную юбку на несколько размеров меньше, чем требовалось.

Гамаш рассмеялся, представив себе эту картинку.

– Договорились, Мишель. Но только ты должен будешь снять с нее эту форму. И тогда я ее надену.

– Не волнуйся. Видимо, мне придется отстранить тебя от расследования.

Мишель Бребёф как-то раз уже едва не сделал это после дела Арно. Начальство приказало ему отстранить Гамаша – и тоже за неподчинение. Это дело чуть не поставило точку в карьерах суперинтенданта и старшего инспектора. По мнению Бребёфа, Гамаш и тогда был не прав. Ему и нужно-то было всего лишь промолчать, его начальство вовсе не предлагало выпустить преступников на свободу. Напротив. Но Гамаш пошел против начальства. И теперь Бребёф спрашивал себя, уж не считает ли Гамаш, что дело Арно все еще продолжается.

Бребёф не думал, что Гамаш способен на такое.

– Ты отстранен с этого момента на срок в одну неделю без сохранения содержания. Дисциплинарные слушания пройдут через неделю. Приходи не в юбке.

– Спасибо за подсказку.

– D’accord. Дай мне Бовуара.

Чтобы ошеломить Бовуара, нужно было приложить немало усилий, но его разговор с суперинтендантом именно этим и закончился. Гамаш относился к Бовуару как к сыну, однако его подчиненный никогда не демонстрировал ему своих чувств, разве что уважение младшего к старшему. Этого было достаточно. Но теперь Гамаш видел глубину страданий Бовуара, который был вынужден наконец проявить свои чувства. И это стало подарком Гамашу. Теперь он знал, что он не просто начальник для Бовуара.

– Это правда?

Гамаш кивнул.

– И это моя вина? Все из-за моих дурацких возражений. Какой я идиот! И почему я не держал язык за зубами?

Бовуар расхаживал по маленькому кабинету, как леопард по клетке.

– Дело не в тебе. Ты правильно поступил. Ничего другого ты и не мог. Как и я. Как и суперинтендант Бребёф, если уж на то пошло.

– Я думал, он ваш друг.

– Он и в самом деле мой друг. Слушай, ты не переживай. Я когда звонил суперинтенданту, знал, что он это сделает. Перед этим я поговорил с Рейн-Мари, посоветовался с ней.

Бовуара слегка уязвило то, что старший инспектор посоветовался не с ним, а с женой. Он знал, что это глупо с его стороны, но чувства редко основываются на логике. Поэтому-то он и старался их избегать.

– И когда она сказала: «Звони ему», я сделал это с чистой совестью. Я не могу арестовать Мэтью Крофта.

– Если не можете вы, то не могу и я. Я не буду делать за Бребёфа его грязную работу.

– Он не Бребёф, а суперинтендант Бребёф, и это твой долг. Что там я слышал сегодня утром? Неужели всякую чушь в духе адвоката дьявола? Ты знаешь, как я это не люблю. Нужно говорить то, что думаешь, а не изображать всякие затейливые игры разума. Неужели так все и было? Неужели ты противоречил только из чувства противоречия, играл в эту пустую интеллектуальную игру для взрослых?

– Нет, все было не так. Я верю, что это сделал Мэтью Крофт.

– Тогда арестуй его.

– Это еще не все. – Бовуар посмотрел на Гамаша совсем несчастными глазами. – Суперинтендант Бребёф приказал мне забрать у вас значок и пистолет.

Это потрясло Гамаша. Если бы он продумал ситуацию во всех подробностях, то не был бы так удивлен, но подобного развития событий он не предвидел. Он почувствовал боль под сердцем. Его самого поразила острота собственной реакции. Он должен разобраться, почему так реагирует, и, к счастью, у него будет для этого достаточно времени по пути домой.

Гамаш взял себя в руки, вытащил из кармана значок и удостоверение, отстегнул кобуру с ремня.

– Извините, – прошептал Бовуар.

Гамаш быстро взял себя в руки, но все же его чувства не ускользнули от Бовуара. Принимая все это от старшего инспектора, Бовуар вспомнил одну из многих истин, которым он научился у Гамаша. Матфей, 10: 36.

Похороны Джейн Нил, старой девы из деревни Три Сосны округа Сен-Реми провинции Квебек, состоялись два дня спустя. Звук колоколов церкви Святой Марии разносился на много миль по долинам и ощущался глубоко в земле, где обитали существа, которых не было бы, не живи на свете Джейн Нил и не будь она тем, кем была.

И теперь люди собрались, чтобы попрощаться с ней. Приехал из Монреаля и Арман Гамаш. Он был рад возможности прервать свою вынужденную бездеятельность. Он протиснулся через толпу перед церковью и очутился внутри, где царил полумрак. Гамашу церковный полумрак всегда казался парадоксом. Его глазам после солнечного света потребовалась минута-другая, чтобы приспособиться. Но даже по прошествии этих минут Гамашу всегда было не по себе в церквях, которые представляли собой либо великолепную гулкую дань не столько Господу Богу, сколько богатству и привилегированности местного сообщества, либо же аскетическую, строгую дань самоограничению и фанатизму.