Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский

тут дело в мистике. Люди и без всяких бесов ещё то зверьё. Уж это я хорошо знал, даже когда был дурачком.

Буквально через десяток секунд толпа словно растворилась, причём так быстро, что на месте остался только замешкавшийся паренёк, в котором я с удивлением узнал Данилу. Не меньше меня удивился и капитан.

— Так это ты их привёл?

Данила ожёг меня ненавидящим взглядом и ощерился, как дворовый кот:

— А чего этот бесноватый на ушкуй полез? Вдруг бы кинулся на тебя.

Он явно не собирался раскаиваться в своём поступке, и я понял, что моя карьера ушкуйника лёгкой точно не будет.

— Какой бесноватый? Его же батюшка привёл! — заорал капитан, явно выплёскивая накопившееся напряжение. — Пошёл вон, жабий ты огузок! — Затем дядька Захар посмотрел на меня. — Всё, хватит с тебя и справки. Плевать мне, что скажет ведьма, лучше буду возить зерно из Карпова. Не приходи сюда больше.

А вот это мне совсем не нравится. Нужно что-то делать. Появилась уверенность, что если капитан сейчас вернётся в рубку, то больше я Виринею не увижу, и такая перспектива меня почему-то очень сильно опечалила. Так что я выпалил едва зародившуюся, толком необдуманную идею:

— Один поход — и я договорюсь с Виринеей, чтобы вам и меня возить не пришлось, и доход не потеряли. Даже больше станете зарабатывать.

Последнее ляпнул сгоряча, можно сказать, от отчаяния. И всё же жадность ушкуйника оказалась сильнее страха. Он с минуту думал и, словно пересиливая себя, прогудел:

— Ладно. Один поход. Подберу тебя с лодки у Лебяжьей косы. Не сможешь туда добраться, значит, не судьба.

Где находится эта коса и как мне раздобыть лодку, он, конечно же, пояснять не собирался. Да и отец Никодим уже тянул меня за рукав, намекая, что нам пора уходить.

К счастью, на этом неприятности, по крайней мере на территории портовых складов, закончились. Похоже, слова батюшки сильно напугали даже кичащихся своей дурной лихостью ушкуйников, и мы пусть и пешком, но всё же без проблем добрались до речного вокзала. Там я сел на трамвай, а отец Никодим зашагал в направлении своего храма, благо было недалеко.

За всё это время он даже не попытался отговорить меня от рискованной затеи. Был задумчив и лишь под конец ещё раз пообещал нынче же с почтовым посыльным прислать справку от околоточного надзирателя по поводу уничтоженных тётушкой документов.

Мне тоже было о чём подумать. К примеру, о том, как вести дела с Виринеей. В принципе, можно будет использовать капитана как посредника. Ему и знать не нужно, что будет находиться в перевозимых посылках. Но при этом я ощущал дикое разочарование, что лично не смогу посещать ведунью. Почему-то очень хотелось понаблюдать за жизнью язычников, при этом даже мысли не было, чтобы отринуть Господа и поменять веру. Просто сказывалась тяга ко всему необычному и… как же это слово, вроде только что мелькало. Во! Исследовательский зуд не давал покоя. К тому же вспоминались слова ведуньи о том, что в видении я спас её от какой-то большой беды. И как мне это сделать, находясь в городе? Идея, как решить эту проблему, уже была, но пока она казалась совершенно невыполнимой. Тут нужно посоветоваться кое с кем, а это станет возможным, только если удастся добраться до непонятной Лебяжьей косы, а затем попасть на ушкуй.

Сразу в библиотеку я не поехал, а направился по указанному Настей адресу, где находилось фотоателье. Там очень обходительный старик-фотограф сделал снимок на документы. Мне даже выдали неплохой пиджак по размеру и странную конструкцию под названием манишка, имитировавшую рубашку с галстуком. Получив две деньги, мастер пообещал сделать всё уже к завтрашнему утру. Затем мой путь лежал к уже знакомому банному комплексу, правда, не с целью понежиться в тёплом бассейне. Меня интересовал магазин готового платья. Наверняка можно было бы найти подобное место куда ближе, но цены в центре наверняка будут посерьёзнее. Да и как-то проще мне в знакомом месте. На более серьёзную одежду денег по-прежнему не было, но вот купить мелочи для удобства повседневной жизни всё же следовало. Продавец оказался тем самым, и он меня даже узнал. Ну, или сделал вид, желая порадовать клиента. Взяв пару исподних рубашек, я задумался при выборе нижней части белья. Почему-то внимание привлекли не знакомые с детства кальсоны, а новомодные трусы. Их я и купил. Затем пришёл черед принадлежностей для бритья, и на этом деньги у меня почти закончились. Остались лишь десять серебряных монет и пригоршня медных копеек, так сказать, на всякий случай. Всё равно скоро получу наследство, сколько бы там ни было. А на жильё и даже пропитание тратиться не придётся. Я, конечно, понимаю, что объедать приютившую меня семью не очень хорошо, но уже знаю, что сделать, чтобы не мучила совесть. Для этого и был потрачен последний серебристый кругляш из перешедших в руки продавца. За него я получил чистый, но потрёпанный комплект из куртки и портков. В таких любили расхаживать биндюжники. Больше всего меня порадовали мои же старые ботинки, вычищенные и отремонтированные. Даже не жалко было выкупить их в десять раз дороже, чем продал.

Когда наконец-то ввалился в читальный зал с целым мешком всяких вещей, то наткнулся на немного удивлённый, но вполне благостный взгляд Димы. В библиотеке было спокойно, в смысле, не видно ни читателей, ни наглых хулиганов, так что можно спокойно приступать ко второй части моего плана на день. Для этого нужно переодеться.

Любопытство друга всё же взяло верх над вежливой сдержанностью, когда он увидел меня в купленной одежде.

— Ну и куда ты собрался в таком виде? — спросил Дима, окидывая меня с ног до головы немного шокированным взглядом. — На паперть милостыню просить? Ты меня прости за резкость, но и раньше твоя одежда была не очень, а сейчас…

— А сейчас, — не дал я договорить заскучавшему в одиночестве товарищу, — в этом шикарном фраке я отправлюсь в подвал.

— О-о, — растерянно протянул Дима и тут же спохватился: — Я тоже…

— Ты продолжишь сидеть, где сидел, — снова не позволил я ему развить мысль. — Как любит говорить мой капитан, каждый должен заниматься своим делом и тогда на ушкуе будет порядок.

У меня даже мысли не было привлекать к уборке Диму, потому что видел его лицо, когда мы с отцом Никодимом спускались в подвал. Там была такая смесь шока, брезгливости и беспомощности, что подвергать подобному испытанию своего друга, воспитанного в совершенно других условиях, я не собирался. Меня