Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский

И тут вмешался отец Никодим:

— Ты почто хулу напрасную возводишь на православного?

— А разве не бесноватый? — не унимался капитан, которому явно не хотелось за меня отвечать.

— Нет, — жёстко ответил священник. — Я лично проверил его.

— Проверили? А разве вы бесогон?

Зря он это сказал. От одеревеневшей в какой-то хищной гримасе лица отца Никодима стало муторно даже мне, что уж говорить о капитане, которому и предназначался гневный взгляд священника и его скрипучие слова:

— Ты хорошо подумал, сын мой, перед тем как это сказать?

— Простите, отче. Действительно, не подумал. Грешен. — Капитан даже покаянно склонил голову, затем поднял взгляд и всё же продолжил гнуть свою линию: — Но люди говорят разное. И как прикажете мне после этого оставить его в ватажке даже простым грузчиком, не то что полноценным ушкуйником.

— То твоя воля, — вернул себе благообразный вид священник. От этих его метаморфоз я скоро заикаться начну. — Ты — капитан, тебе и решать.

Похоже, они сошлись в своём нежелании видеть меня ушкуйником, но меня такой расклад совершенно не устраивал.

— Виринее это не понравится, — осторожно, но достаточно громко сказал я.

— Уболтаю как-то. Баба всё же, — самонадеянно вскинул голову капитан.

— Не уболтаете, — жёстче заявил я и прямо посмотрел в глаза капитану. — Я ей очень нужен, и, если не передадите от меня записку, что добровольно отказываюсь иметь с ней дела, вам придётся туго. А я писать такое не собираюсь.

Капитан с какой-то беспомощностью перевёл взгляд на священника и сказал, словно прося у него поддержки:

— И вы хотите сказать, что он не бесноватый? Раньше же был дурак дураком, а сейчас вон как поумнел и охамел.

Священнику тоже не понравились мои слова, но он всё равно заявил таким тоном, будто читал проповедь:

— Человек своего ума имеет с маково зёрнышко, и лишь Господь способен даровать нам, сирым и убогим, разумение по воле своей и тому, кто достоин милости Божьей. Не нам о том судить.

Эти слова явно добили сомневающегося человека, в котором жадность боролась со страхом перед реакцией общества на странного дурачка в его подчинении. Молча махнув рукой, он ушёл в рубку, а мы сочли это приглашением и двинулись следом. Внутри за небольшим столом капитан быстро оформил какой-то документ и заверил его сначала подписью, а затем и печатью, которую достал из маленького сейфа. Затем передал мне бумагу и недовольно проворчал:

— Выходим через пять дней, в среду. Будь на месте в семь утра, иначе уйдём без тебя, и плевать, что скажет ведьма.

На этом он счёл разговор законченными и даже отвернулся к окну. Я очень обрадовался тому, что дело сладилось, но радость моя продлилась не так уж долго. Когда мы вышли из рубки, стало понятно, что извозчик куда-то подевался, а к трапу от складов уже подтянулась небольшая толпа человек в тридцать, и, вполне возможно, вскоре она станет куда больше. Отец Никодим решительно отодвинул меня в сторону и спустился по трапу первым.

— Почто собрались, люд православный? — громко спросил он, окидывая собравшихся биндюжников строгим взглядом.

— Бесноватого убить, — послышался крик из задних рядов.

Я, даже находясь выше толпы, не смог определить, кто именно это сказал.

— Да с чего вы взяли, что тут есть бесноватый? — грозно вопрошал священник, но, увы, его строгость тут не сработала.

Толпа оказалась зверем, который был не по зубам отцу Никодиму даже в его гневной ипостаси.

— Так вон же он стоит — Стёпка-дурачок, — крикнул ещё кто-то, и толпа заурчала, словно разбуженный зимой медведь, и двинулась к трапу.

Отец Никодим что-то крикнул и, раскинув руки в стороны, словно чёрная птица, преградил им путь, но тут толпу прорвало бешенством, словно летнюю грозовую тучу дождём. От направленной на меня ненависти душу сковал страх, напрочь выбивая мысли из головы. Хотелось сбежать и забиться в самую глубину такого знакомого и безопасного трюма, но тут же в голову ударила волна ярости. Я! Не! Хочу! Быть! Тупым!!! Всё, что мешает моим мыслям двигаться пусть порой и хаотично, но свободно, начало вызывать во мне прямо звериную злость.

Сначала ярость помогла, и мыслить стало легче, но затем её пелена стала туманить голову не хуже страха и вожделения. Осознав это, я быстро успокоился и только после этого заметил, что сжал кулаки и даже шагнул вперёд по трапу, к сдерживающему толпу священнику. Дела у него были плохи, и кто-то наглый даже посмел толкнуть батюшку в грудь. Пока только слегка, но, похоже, дальше будет хуже.

Внезапно по ушам ударил хлёсткий звук ружейного выстрела. Все тут же замолчали и уставились на ушкуй. Я тоже повернулся и увидел, что возле рубки с ружьём, пока ещё смотрящим стволом вверх, стоит дядька Захар:

— Совсем страх потеряли, работяги?! Забыли, с кем дело имеете?! Это мой ушкуй и мой ватажник! Пошли вон!

На этом красноречие капитана иссякло. Мало того, я прямо кожей чувствовал, что он не так уверен в себе, как хочет показать. Похоже, толпа тоже это почуяла. Биндюжники снова загомонили. Они сейчас были похожи на базарную тётку, которая перестала кричать, только чтобы вдохнуть побольше воздуха для ещё более громких воплей. И всё же отец Никодим воспользовался шансом, который дал ему капитан:

— Молчать! Прокляну, нехристи! Бесноватых ищете?! Так не туда смотрите. Вокруг оглянитесь. Вы же в зверьё превратились! Готовы на людей кидаться, аки псы бешеные. Бесноватые и есть! — Разъярённый до крайней степени батюшка, похоже, попал в нужную болевую точку. Толпа притихла, но кое-кто не хотел успокаиваться:

— Но он же детей покусал. Пускай бесогоны его испытают.

— Бесогоны? — переспросил отец Никодим голосом, наполненным ядом, непривычным для благостного даже во гневе священника. — Хорошо! Заодно скорбные братья и вас испытают, ведь то, что я вижу перед собой, очень похоже на массовую одержимость, а такое уже сатанинской сектой попахивает.

Всё. Шах и мат. Кстати, нужно попросить Диму научить меня играть в шахматы. Термины знаю, а как двигать фигуры, понятия не имею, и такая половинчатость дико бесит. За те пару секунд, пока я думал о древней игре, толпа вдруг растеряла единство, и каждый подумал о себе. Похоже, мысли эти были невесёлыми, так что биндюжники как-то разом вспомнили о более важных делах и начали расходиться.

Странное зрелище. Словно все вдруг забыли, зачем вообще пришли сюда, и озирались с некоторым недоумением. Неужели догадка отца Никодима насчёт массовой одержимости верна? Мысли в голове, радуя меня своей шустростью, суетно забегали и всё же привели к выводу, что вряд ли