Альманах «Российский колокол» №2 2020 - Альманах Российский колокол

бы никогда не сдался. Кормили супом, сваренным из «лушпаек». Больше ничем. Здоровых гоняли на работу. Осенью 1941 года переправили в тюрьму в Барановичи. Тюрьма была набита битком. Тьма тьмущая! Пошли сильные дожди. На земле было спать невозможно, многие залезали на крыши. Пленных начал косить тиф. Ослабевших людей просто выбрасывали. Под утро громоздились кучи из трупов, человек по сто пятьдесят. Люди в них еще шевелились. Часто приходили немцы и просто упражнялись на пленных, избивая до изнеможения. Фашисты прежде всего искали коммунистов и евреев. Как-то сосед по нарам, уроженец Казахстана, принял меня за татарина. Заросший густой щетиной, с густыми бровями, широкими скулами и чуть припухшим носом, покрытый черной нечесаной шевелюрой, я и впрямь походил на татарина. Я вырос в Крыму, и, когда учился в Учительском институте, в общаге в одной со мной комнате жили два татарина. Понимал татарский и немного говорил на обиходном. Знал манеры поведения. И это меня спасло…

Когда однажды на построении в тюрьме в Барановичах ко мне подошел полицай и по-немецки спросил: «Даст ист юде?» («Ты еврей?»), у меня защемило сердце. Но, не подав виду, что я понял (а я немного понимал немецкий), ответил, когда мне перевел переводчик: «Нет, татарин». Повели в камеру и приказали снять штаны. «Еврей?» Потерял сознание. Минут через пять очнулся. Только пришел в себя, говорят: «Считай до десяти по-немецки». – «Нет!» Стали избивать. «Признавайся!» Били жестоко. Это была уловка, и я о ней уже знал: если ты еврей, то при счете обязательно проявится акцент. «Я не умею». – «Как не умеешь?» – «Не умею я считать по-немецки». – «Тогда повторяй». Меня бьют, а я повторяю, стараясь искажать слова. Потом опять били, били. Затем заволокли в карцер. В небольшой с низкими потолками комнате нельзя было лежать, только стоять или слегка присесть. Лишь коммунисты, евреи и штрафники (после неудачной попытки побега) были собраны немцами в этой зловонной и душной комнате смертников. Находясь в самом углу, у параши, я продвигался к выходу по мере того, как кого-нибудь выводили на расстрел или отпускали, что было крайне редко. Думал, это конец.

Передо мной промелькнули годы моего детства: отчий дом со слегка покосившейся крышей в выжженном солнечном степном районе Крыма; мать, чуть свет доившая Зорьку, чтобы нас с братом и сестрой напоить перед школой парным молоком; сверстники, односельчане, нередко собиравшиеся в нашем доме, среди которых были представители различных национальностей: евреи, караимы, татары, крымчаки, греки, болгары, русские и даже две семьи приволжских немцев-переселенцев. Колхоз наш был основан евреями в 1925 году с помощью «Агро-Джойнта». Хозяйство велось успешно, и постепенно в него вливались люди других национальностей. Все были дружны и помогали друг другу, делились своими проблемами. Вспомнились годы учебы в институте, где также обучались студенты различных национальностей, как и преподаватели. Мой любимый учитель физики Арон Лейбович был евреем, у химички Агнессы Августовны были смешаны две крови – немецкая и польская, биологию преподавал азербайджанец.

Как могло так случиться, что Германия, родина Гете, Шиллера, Гейне, страна, в которой жили и работали выдающиеся ученые-евреи (и среди них Альберт Эйнштейн, подвергнувшийся гонению), страна великих и культурных традиций, дошла до такого кощунства? Мои мысли прервал вызов очередного смертника, возвративший меня к реальным ужасам плена. Вот она – просвещенная, цивилизованная нация! Многих расстреляли.

Когда смрадная комната стала полупустой, нас по приказу коменданта лагеря выстроили во дворе. Суд был расстрел, беспощадный и скорый. Пришла и моя очередь. Вызвали на середину площади. Вопрос коменданта: «Кто ты?» Чувствую на себе внимательный взгляд коменданта. «Вроде похож». Переводчик переводит. «Татарин», – отвечаю. «Позовите кого-нибудь, кто по-татарски говорит». Привели молодого татарина, тот спросил, как фамилия, имя, откуда. Я ответил. «Да, он понимает по-татарски». Отпустили.

Валентин и Павел, двое моих знакомых ребят, привели в санчасть. Постригли, отмылся, побрился (я так зарос, что многие меня даже дедом называли). Преобразился. Те, кто со мной служил и попал со мной в плен, рассеялись по лагерю. Боялись друг друга. Я изменил фамилию.

Нас перевели в Польшу, в Лодзь. А когда появилось первое весеннее солнце, повезли Балтийским морем в Финляндию. Трюм набили, словно бочку сельдью. Болтало, бомбили беспрестанно. Три ночи мотало нас в трюме. От баланды, которую давали есть, рвало. На меня смотрели безумные от ужаса глаза моих соседей по трюму. На исходе вторых суток, когда была болтанка баллов шесть, один из пленных сошел с ума и начал кричать во всю глотку: «Тонем!» Поднялась страшная паника. Люди метнулись вверх по трапу. Немцы, подумав, что на корабле восстание, стали молотить из пулеметов в трюм. Никто не считал, сколько людей погибло от пулеметных очередей, а сколько было передавлено отпрянувшей от трапа толпой. Трупы выкинули в море. На следующий день пароход прибыл в финский порт Турку. Дальше в вагонах повезли на Крайний Север, туда, где заканчивалась железная дорога. По пути у одного больного пленного помутился рассудок. В городе он выскочил на остановке и стал кричать. Закончил свою жизнь, сраженный автоматной очередью здоровенного фашиста. Жили в бараках, дожидаясь, когда сойдет снежный покров, откроются дороги для автотранспорта и нас отправят за полярный круг, на каменоломни. Но и здесь без ЧП не обошлось. В целях светомаскировки окна бараков завешивались плотной черной бумагой: боялись, что будут бомбить русские и англичане. Один из пленных, слезая с нар, случайно сорвал бумагу. Охрана, увидев свет в окне, посчитала, что это сделано намеренно, чтобы привлечь английские или русские самолеты.

Нас согнали с нар, вывели во двор, построили по одному и стали гонять вокруг барака. На каждом углу стоял немец и бил пробегавшего изо всей силы шлангом. А на ногах были деревянные колодки. Многие спотыкались и падали. Обезумевшие, каждый из нас пытался бежать быстрее, чтобы сила удара была меньше, и так до самого рассвета. От испуга и боли люди затаптывали лежащих на земле. Хотелось упасть. Но желание выжить и недюжинное здоровье деревенского парня помогли и на этот раз. Через месяц нас отправили на каменоломни. Добывали щебень для прокладки дорог. Взрывали скалы. Камень отвозили на дробилки, а крупные глыбы разбивали кувалдой. Ставили на кувалду тех, кто проштрафился, и заставляли дробить камень вручную целый день без передышки. Рядом стоял конвоир и подгонял прикладом. А после окончания работы немцы устраивали развлечение. На берегу речки складировали штабеля с лесом. Бревно до восьми метров в длину, шестьдесят-семьдесят сантиметров в диаметре шесть-семь человек несли на плечах до землянок, где жила охрана. От речки до