Интервенция - Иван Алексин

равно бы княгиню не простил. Очень уж она ему своим признанием подгадила. Голландия далеко, но всё же это не конец света. Пообещал бы вознаграждение за её голову, охотники среди латинян нашлись бы. А так я Романовым руки окоротил. Теперь ему до вас добраться труднёхонько будет.

Литвин кивнул, вроде бы согласившись с моим доводом, вот только в его глазах я себе прощения не находил.

Разливаю по кубкам остатки вина, жадно пью, собираясь с духом перед исповедью.

— Я должен был тебе всё рассказать. Но я тогда как раз только что себе московский престол вернул. Казалось, горы теперь свернуть могу. Все задумки воплотить по силам, любое дело могу свершить. Людей за своими прожектами замечать перестал, — покаялся я. — Вот и ту опасность, что Лизе по пути из Ростова грозила, в расчёт брать не стал. Тогда казалось, что невелика она — опасность эта. А оно вон как вышло…

— Но теперь Елизавете ничего не грозит?

— Не знаю, — честно признался я. — Филарету сейчас точно не до неё. Вот если Сигизмунд победит и его на патриарший стол посадит, тогда может и вспомнить. Ну, и про иезуитов забывать не нужно. Княгиня их ордену тоже изрядно насолила. Переждать вам в безопасном месте нужно, пока не уляжется всё.

— Я думал самое безопасное место в Москве, рядом с тобой, — удивился Литвинов. — Или опять за границу пошлёшь?

— Говорю же, польское войско к Москве идёт. Отобьёмся ли, нет, не ведаю. А тебя с княгиней я в Астрахань пошлю, — твёрдо заявил я. — Мне Хворостинин недавно письмо прислал. Голландский мастер на Джомбайском острове верфь уже достроил и флейт и фрегатом заложил. Дело то, конечно, не быстрое. Остров хоть от Астрахани и недалеко, но всё туда добираться хлопотно. Зато ногаи дотянутся не смогут. Вот ты за строительством кораблей и проследишь. Чтобы заминки никакой при строительстве не было да всё что нужно для этого, на тот остров исправно поставлялось. Ну, что, возьмёшься?

— Возьмусь, Фёдор Борисович, — кивнул мне в ответ литвин. — Вот только не сразу. Сначала Москву от ворога обороним, а после и в дорогу можно будет собираться.

* * *

* * *

— Вот, значит, как…

Василий Григорьевич Грязной разжал пальцы, позволив измятому листку упасть на одеяло, устало закрыл глаза.

— Квасу дай.

Матвей Лызлов, вскочив с лавки, зачерпнул из стоящей в углу кади, поднёс ковшик к губам боярина. Василий пил долго, небольшими глотками цедя влагу, затем провёл рукой по слегка подмокшей бороде, вновь потянулся к листку.

Эх, тяжка государева служба. Тяжка. Сначала единственного сына потерял, теперь одного из внуков к лютой смерти собственноручно приговорить придётся. И ничего тут не поделаешь. Нельзя иначе! Он по другому служить не умеет, потому и Ивану Васильевичу на глаза попал. Теперь надежда только на другого внука, Васятку, осталась. Пусть хоть он род продолжит. Иначе зачем всё это?

— Что за человек, ведаешь?

Вопрос был задан так, для проформы. Не очень то бывшего опричника интересовала личность посланника, что письмо от отца Барча ему принёс. Наверняка один из рядовых членов общества Иисуса (иезуиты), которого святым братьям было не жалко отдать на растерзание государеву псу. Да и откуда он может быть ведом Матвею? Мало ли людишек по Руси бродят? Этим вопросом, вдаваясь в несущественные подробности, бывший опричник просто оттягивал момент принятия решения, которое обернётся неминучей смертью любимого внука.

— Ведаю, Василий Григорьевич, — неожиданно заявил Лызлов. — Я его в Ярославле, когда государю весточку об его отлучении Гермогеном привозил, видел. То Понкрат, пушкарский полуголова.

— Тот самый, что свейскому королевичу отравленную книгу принёс? — не поверил своим ушам царский ближник.

— Он, господине.

— Храбёр!

Грязной стиснул кулаки, представляя как сдирает кожу проклятому слуге схизматиков, как ломает рёбра, выдирая их вместе с мясом раскалённым крюком. Вор, что на самого государя худое замыслил, лёгкой смерти не заслуживает!

Нельзя! Нельзя этого Иуду даже пальцем тронуть! Кто тогда его ответ латинянину отвезёт?

— Пусть его, — со вздохом отказался от соблазна Грязной. — Пусть латинянин думает, что я его угрозы испугался. Борису потом не несдобровать, зато волю государеву выполним. И ты, глядишь, во главе приказа сядешь. Одному Черкасскому веры не много будет. Иное дело если королю о том же самом, его духовник скажет.

Матвей кивнул соглашаясь. Очень непростое задание ему царь-батюшка дал; польские отряды в нужное место заманить. Решится Сигизмунд на штурм Поклонный горы или просто блокирует войско Скопина-Шуйского, не так уж и важно. И в том, и в другом случае, удара интервентов по самой Москве не избежать. Ведь по мнению польских полководцев, все основные воинские силы сосредоточились под рукой князя Михаила, а в Москве большая часть защитников состояла из ополчения и немногочисленных стрелецких и казачьих отрядов. Одним решительным ударом захватить столицу московитов, уничтожить ставшего костью в горле Годунова, посадить на трон младенца-Шуйского, объявив регентом одного из предателей-бояр или самого короля; соблазн слишком велик. Получится, и все московиты склонят голову перед новым правительством, а там, со временем, младенец может умереть, освободив престол либо для королевича, либо для самого Сигизмунда.

Вот государь и хотел, раз вражеской атаки на город не избежать, чтобы поляки нанесли главный удар через Чертольские ворота, где их будет ждать горячий приём. И будущего главу тайного приказа этой проблемой озадачил. Что хочешь, мол, делай, хоть сам перебежчиком становись и польского короля убеждай, а результат вынь да положи.

Впрочем, Матвей унынию предаваться не стал, тем более, что его бывший хозяин, боярин Василий Грязной, несмотря на болезнь и немочь, в стороне от этого дела оставаться не пожелал, найдя выход из трудной ситуации.

Князь Иван Борисович Черкасский, племянник самого Филарета, ещё в конце прошлого века будучи деятельным участником заговора Романовых, едва не погиб, чудом не оказавшись в Пелыме в одной избе с сидевшими на цепи Иваном и Василием Романовыми. С тех пор Черкасский (как и Иван Романов), ни в каких заговорах больше не участвовал, стараясь не отсвечивать. Не предавал Бориса Годунова, никак не отреагировав на появление ЛжеДмитрия I, не участвовал в свержении самозванца на стороне Шуйских, не отъезжал в лагерь второго самозванца, отклонил призыв к восстанию Богдана Бельского. Тихий такой, в общем, товарищ, не проблемный, что, впрочем, не мешало мне относится к племяннику Филарета с большим подозрением и по карьерной лестнице не