Интервенция - Иван Алексин

что простить то я его может и простил, но склерозом покуда не страдаю, и те события прекрасно помню. Тут уже и то, что его в чине сотника над стрелками восстановили, большой милостью является. О большем, покуда, можно не мечтать. И вдруг сам мне у входа во дворец дорогу заступает. Наверняка что-то важное произошло, раз он на такое осмелился. Уж точно не цены на капусту обсудить решил.

— Чего тебе, Федька? — сделал я знак Никифору притормозить. Тот, в отличие от меня, ничего прощать Косарю не собирался и бывшего ренегата терпеть не мог.

— Не за себя прошу, государь, — было видно, что слова сотнику даются через силу, но и отступать он был не намерен. — За Агафью, вдову Кердыбы.

Кердыбы⁈

Я задумался, ошарашенный услышанным. Стало стыдно. Я ведь о семье погибшего соратника даже не вспомнил. И дело тут не в том, что раз погибший воевода сильно накосячил, то и его семья моего внимания не заслуживает. Просто известие о гибели Тимофея очень быстро отошло на второй план, затерявшись в череде более важных событий и там и осталось, придавленное грузом навалившихся проблем. А ведь у него, вроде, и детишки есть.

С другой стороны, Кердыба не бедствовал: я его и богатым поместьем под Ярославлем наделил, и жалованьем не обидел. Не должна была Агафья после гибели воеводы «по миру» с детьми пойти.

— И чего ей нужно? Тимофей, помнится, её с детьми из Ельца в своё поместье перевёз. Почему там не осталась?

— Так выгнал их с поместья князь Барятинский, — сокрушённо развёл руками Косарь. — Сказал, что Кердыба — изменник. Город Ходкевичу сдал, войско погубил. А раз так, то и семейству его поруха и бесчестие. С тем и выставил Агафью за ворота; насилу до Москвы добралась.

— И правильно сделал, — встрял в разговор, вышедший из дворца дьяк Семёнов. Вот же! И как только умудряется каждый раз моё возвращение не прозевать? Наверняка кого-то из челяди подрядил за въездом в Кремль присматривать и ему своевременно сообщать. — Экую поруху государю свершил! — зло продолжил глава царской канцелярии. — Город ворогам без боя отдал, все свои полки понапрасну погубил, гетмана опять же дальше пропустил, отчего царёву войску конфуз да поруха вышли. Этой Агафье лучше бы радоваться, что в Сибирь вместе с детишками на вечное поселение не сослали, а она ещё в челобитный приказ с прошением лезет!

— Это когда же от вдовы челобитная была? — оглянулся я на него.

— Намедни, государь, — в голосе Ивана не было даже и тени сомнения в правильности совершённого им поступка. — Из челобитного приказа принесли. Ну, я то прошение обратно в приказ и вернул, велев передать, что де по заслугам наказание получили и царь-батюшка-то одобряет.

Я закусил губу, не зная как поступить. Очень уж хотелось Семёнову хороших звиздюлей за самоуправство дать. Вот только самоуправства в его действиях как раз и не было. Я ведь для того и создал царскую канцелярию, отдав под руку Ивану трёх подьячих, чтобы хоть как-то всё возрастающий поток корреспонденции, поступающей на моё имя, отрегулировать. Буду самолично каждую бумажку читать, в них и утону. Вот и просматривают теперь служащие канцелярии всю поступающую документацию, передавая Ивану самое важное, а уже Семёнов выжимку из поступивших документов делает и мне докладывает. Вот только, похоже, критерии отбора он для себя немного неправильно уяснил. Так что немного вправить мозги всё же нужно.

— А скажи мне, Ваня, кто в нашем государстве вправе поместья да вотчины жаловать?

— Дык, ты, государь, — Семёнов замялся, мгновенно сообразив, что ласковые нотки в моём голосе не сулят ему ничего хорошего. — Ну, отец Иаков ещё может жалованную грамоту на патриаршие земли выдавать.

— Правильно, — добавил я в свои слова ещё больше патоки. — А воеводе даровать или лишать поместий по чину будет?

— Не по чину, царь-батюшка, — тоскливо оглянулся по сторонам дьяк. Он уже и сам был не рад, что высунулся навстречу мне из дворца. Вон уже и стремянные возле коней застыли, со злорадством наблюдая, как царь устраивает выволочку всесильному секретарю. — Этим не воевода, а дьяки в приказе ведают.

— А вот и нет, — ехидно возразил я ему. — Вон Федька Барятинский восхотел да и отобрал своей волей дарованное мной поместье. Вместо меня теперь решает, кого из моих воевод жаловать, а на кого опалу возложить, — наябедничал я ухмыляющемуся Никифору. — Как думаешь, Никифор, может мне князя в Москву позвать да вместо себя на трон посадить? Вон, и Ваня его хвалит.

— Можно и на трон, — прохрипел, подъезжая Грязной. Матвейка, шустро соскочив с коня, помог боярину слезть на землю, сунул в руку посох. — Помнится, государь Иван Васильевич Семёна Бекбулатовича вместо себя на Москве сажал. А можно и повыше да вместе с теми, кто самоуправство покрывает, князя подсадить. На всё твоя воля, Фёдор Борисович.

Я бросился к Василию, не дав отбить поклон. Совсем сдал старик. На одном упрямстве держится. Вон как рука с посохом дрожит. Но Москву по-прежнему в кулаке держит. Вон и Семёнов совсем с лица сбледнул. Не удивлюсь, если он государева слугу намного больше чем самого государя боится.

— Челобитную мне принесёшь, — решил я завершить воспитательную процедуру. Теперь дьяк самоуправство какого-нибудь воеводы нипочём без внимания не оставит. — Хотя, — я поискал глазами Косаря. Тот уже успел затесаться промеж стремянных, стараясь больше не отсвечивать. — А где сама, Агафья, Фёдор? И чего это ты за неё просить удумал?

— Должок у меня перед Тимофеем, государь, — пробормотал тот, внимательно разглядывая мостовую под ногами. — Он меня в Калуге приветил. Даром, что в большие люди вышел, чиниться не стал. Ещё и головой рискнул, охрану царского обоза вору доверив. А я, значит, его вдову с порога прогоню? — всё же поднял он на меня глаза. — А Агафья с детьми покуда у меня живёт. Не успел Тимофей в Москве собственным домом обзавестись.

— Завтра поутру ко мне приведёшь. Как-нибудь да найдём на Барятинского управу. Ступай, — и отпустив сотника, повернулся к Грязному. — Зачем приехал, Василий Григорьевич? Просил же с постели не вставать, раз недужится! Нужно что, Матвея бы ко мне с весточкой послал.

— Поговорить нужно, Фёдор Борисович, — прохрипел боярин, опираясь на посох. — Ты уж