Интервенция - Иван Алексин

— Ну, пошли, коли так.

Пока неспешно шли к кабинету (Грязной шёл с трудом, бережно поддерживаемый Матвеем), всё гадал, что заставило старика подняться с постели. Видимо, понимает, боярин, что скорее всего не оправится от навалившейся на него хвори, что-то важное перед смертью сказать хочет.

— Чего тебе? — оглянулся я на Семёнова уже перед входом в кабинет, заметив свиток в руке. Обычно глава канцелярии заходил ко мне с докладом вечером и утром. — Что-то срочное?

— От главы волжского приказа, думного дьяка Кузьмы Минина послание гонец привёз.

— Что там?

— На самоуправство волжских воевод жалуется; мол, его слушать перестали, каждый по своему свершить норовит. И оттого всему делу поруха великая.

Ну, вот. И тут воеводы своевольничать начали. Хотя здесь как раз ожидаемо всё. И так Годуновы, благодаря моему внушению, полтора года примерно себя вели; водный путь по Волге от воров и татей очистили, города на её берегах укрепили, ещё две крепости на месте современных Ульяновска и Балахово возвели. Но любые внушения постепенно забываются и им на смену постепенно приходит чувство безнаказанности и значимости собственной власти, превращая засидевшегося на одном месте воеводу в местного царька.

Ладно, пусть ещё немного «поцарствуют». Эти хотя бы преданы и мою руку держат. Не время им замену искать и тем более уездную реформу проводить. Сначала нужно польско-литовское нашествие отразить.

— Позже почитаю. Иди, покуда.

В кабинет вошли втроём. Матвей помог боярину сесть на лавку, отступил в сторону, застыв возле двери. Я сел напротив, пытливо поглядывая на старика. Грязной облокотился на стену, облечённо вздохнул, вытерев дрожащей рукой пот со лба.

— Умру я скоро, Фёдор, — впервые по-простому назвал меня Василий. — С каждым днём сила на убыль идёт. Сегодня с постели едва поднялся. Видимо пришло время перед Господом ответ держать.

Я промолчал, не найдя слов для ответа. Да и что тут скажешь? То, что бывший опричник плох, невооружённым взглядом видно. Убеждать старика в обратном; лукавить. Да и не нуждается боярин в моей жалости. Не тот типаж. Он наверняка и грядущей смерти не страшится, особенно теперь, когда род свой возвысил, рядом с троном поставив. Вот разве что насчёт этого ещё раз пообещать?

— На всё воля Божья, Василий Григорьевич. Но если призовёт тебя Господь, знай: внуки твои у меня в чести будут.

— Бориску из плен вызволи, Фёдор Борисович.

— Вызволю. То моя вина. Всех дворян, кто к ляхам в плен попал, выкуплю; казны не пожалею.

Старик кивнул, принимая на веру мои слова, оглянулся на замершего соляным столбом Матвея.

— Борис с Василием тебе верными холопами будут, государь, в том не сомневайся. А только службу свою им передать не могу. Не по силам она им будет, — признался он. — Потому и хочу возле тебя ещё и Матвейку Лызлова поставить. Холоп он верный да расторопный. Во всех моих делах помощником был. Обо всём ведает.

Теперь уже я оглянулся на холопа Грязнова. Вот, значит, зачем боярин его с собой притащил. Замену себе готовит.

— Сдюжит ли?

— Сдюжит, государь, — заверил меня боярин. — Я и так многое его руками вершил. Так что спуску твоим ворогам не даст. Только нужно Матвейку уже сейчас, пока я жив, из грязи поднять. Из холопов я его вывел. Теперь, если ты его, государь, хотя бы в московские дворяне пожалуешь, совсем хорошо будет.

Я мысленно кивнул соглашаясь. Уже неделю назад, когда слёг мой ближник, понял, что пора на его место преемника искать. Пусть будет Лызлов, раз его сам Грязной рекомендует. А там посмотрим. Не потянет, кого другого найдём.

— Сам что скажешь?

— Не подведу, царь-батюшка, — грохнулся на колени, Матвейка. — Зубами твоих ворогов грызть буду!

— Так тому и быть, — решился я. — Но для начала, я тебя, Матвейка, испытаю. Свершишь, что скажу, быть тебе главой тайного приказа.

Глава 14

16 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Массивные створки Петровских ворот нехотя разошлись в стороны. Стрельцы, выглянув за стену, шикнули, согнав с десяток груженных мешками телег на обочину, замерли истуканами вдоль стен деревянной арки. Я слегка прищурился, всматриваясь в уходящую в даль дорогу, шумно выдохнул, стараясь погасить поднимающуюся в душе тревогу.

— С Богом!

Архип кивнул, разворачивая коня, тронулся, выезжая в авангард конной полусотни.

— Федя!

Соскакиваю с коня, прижимаю к груди выскочившую из возка сестру.

Опять всё сначала! Да сколько же можно мне сердце рвать⁈ Я и так её из Москвы уехать полдня уламывал. Всё поверить не могла, что мы город можем не удержать. А когда поверила, в другую крайность кинулась. Теперь сестре в голову втемяшилось, что меня непременно убьют и она снова одна остаться. А тут ещё и молодой жених в самое пекло первым голову сунет. Есть отчего заистерить и в родного брата мёртвой хваткой вцепиться.

И это ещё хорошо, что её наперсницы из возков нос высунуть боятся. Всё же допекли они меня вчера, выступив единым фронтом с царевной: одна мужа бросать не хочет, другая всё время в Козельск рвётся (туда Валуев из полусожжённого Брянска перевёз Якима), третья вообще непонятно чего хочет и только глазками в мою сторону зыркает.

Хотя, чего я себе вру? Чего Мария хочет, как раз понятно. С тех пор как Иван Годунов о предстоящем осенью смотре невест объявил, мне Ксения с Настей весь мозг вынести успели, свою подругу на все лады расхваливая.

Впрочем, чего я на девушек грешу? Тут хоть понять можно. Скучно им. А вот потянувшиеся со всех сторон в Москву дворяне с дочерьми, это уже отдельный разговор. На дорогах, по-прежнему, не спокойно, с Запада польское войско над городом нависает, а они всё равно со всех сторон прут и прут. Даже из тез южных городков, что мою власть признавать не спешат, представители есть. По Москве даже байки пошли, что одного из этих папаш с дочерью панцирные самого Жолкевского задержали, так мой «будущий тесть» так разорался, что гетман велел пропустить, решив не связываться, «от греха». Выдумки, конечно. Но дыма без огня не бывает. Во всяком случае, даром, что до озвученного события ещё месяца три есть, подковёрная борьба уже сейчас разгорелась нешуточная. Вон, даже Грязного посулами и взятками завалили, (не дают старику поболеть спокойно), а Ивана Годунова