В садах Лицея. На брегах Невы - Марианна Басина

Александр Иванович разделял мнения брата. Они жили, что называется, душа в душу, хотя и были очень разные.

Александра Тургенева приятели в шутку окрестили «рыскун»: он не любил сидеть дома.

Его можно было увидеть везде: в зале благочестивого Библейского общества и в будуаре модной красавицы, на дружеской пирушке и на заседании «Арзамаса». Там, умаявшись за день, он с улыбкой дремал. Был он прекрасно образован, все на свете знал, но всерьез не занимался ни литературой, ни наукой. По службе ему везло. В тридцать лет Александр Иванович уже звался «ваше превосходительство», управлял целым департаментом. Его неистощимой энергии хватало на все. «Он вставал рано и ложился поздно. Целый день был он в беспрестанном движении, умственном и материальном. Утром занимался он служебными делами… Остаток дня рыскал он по всему городу, часто ходатаем за приятелей и знакомых своих, а иногда и за людей, совершенно ему посторонних… Список всех людей, которым помог Тургенев, за которых заступался, которых восстановил во время служения своего, мог бы превзойти длинный список любовных побед, одержанных Дон-Жуаном», — вспоминал об Александре Ивановиче хорошо знавший его Петр Андреевич Вяземский.

«Арзамасский опекун» — неутомимый Тургенев выхлопотал пособие Жуковскому, чтобы тот мог спокойно заниматься литературой, добился для Батюшкова дипломатической службы в русской миссии в Неаполе, для Вяземского — назначения на службу в Варшаву.

Друг семьи Пушкиных, он помог в свое время поместить двенадцатилетнего Александра в Царскосельский Лицей. И квартиру на Фонтанке в доме Клокачева Пушкины сняли по его, верно, рекомендации: владелица дома — племянница адмирала Клокачева — была замужем за двоюродным братом Александра Ивановича.

Второй из Тургеневых, Николай, или, как его называли за хромоту, «хромой Тургенев», ничем не напоминал своего старшего брата. Он мало где бывал, к развлечениям не имел склонности. Экономика и политика — вот что поглощало его. Он обладал выдающимся государственным умом и, несмотря на молодость, занимал важные должности. Те, что требовали ума.

Когда русские войска освободили Германию, Николай Тургенев представлял там русское правительство. Вернувшись в Петербург в 1816 году, он получил назначение в Государственный совет.

Одна идея всецело владела этим человеком. Везде и всюду, письменно и устно он доказывал необходимость отменить в России рабство. Он внушал это всем своим молодым знакомым. «Они молоды, необразованны, — думал я, — но они помещики, имеют крепостных людей. Разговаривать с ними для меня скучно, но разговоры мои могут иметь последствием несколько отпускных!» Так объяснял Николай Тургенев свое поведение.

После смерти Александра I в его кабинете в Царском Селе был найден донос на тайное политическое общество «Союз Благоденствия». В доносе говорилось:

«Кажется, что наиболее должно быть обращено внимание на следующих людей:

1) Николая Тургенева, который нимало не скрывает своих правил, гордится названием якобинца, грезит гильотиною и, не имея ничего святого, готов всем пожертвовать в надежде выиграть все при перевороте. Его-то наставлениями и побуждениями многим молодым людям вселен пагубный образ мыслей».

Одним из таких молодых людей был Александр Пушкин.

Живой, непоседливый, ребячливый Пушкин как-то сразу взрослел в присутствии «хромого Тургенева». Почитал его как учителя. А учитель твердил: стыдно тратить свой дар на элегические ахи и охи, воспевать мнимые горести, несчастливую любовь, когда на всем необозримом пространстве России раздается стон народа.

Пушкин пробовал защищаться:

К чему смеяться надо мною,Когда я слабою рукоюНа лире с трепетом брожуИ лишь изнеженные звукиЛюбви, сей милой сердцу муки,В струнах незвонких нахожу?

Но слова Тургенева западали в душу. Он был прав.

Как раз в это время брат Тургеневых Сергей, который был за границей, сделал такую запись в своем дневнике: «Мне опять пишут о Пушкине как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешат ему вдохнуть либеральность и, вместо оплакиваний самого себя, пусть первая его песнь будет Свободе».

Николай и Сергей Тургеневы были единомышленниками.

Запись Сергея Тургенева сделана 1 декабря 1817 года. А меньше чем через месяц случилось следующее.

В тот декабрьский вечер у Николая Тургенева собрались, как обычно, его друзья — «высокоумные молодые вольнодумцы». Был среди них и Пушкин.

И вот кто-то из присутствующих подвел его к окну и шутливо предложил написать стихи о Михайловском замке. Из окон квартиры Тургеневых замок был прекрасно виден. Братья жили на Фонтанке близ Летнего сада.

Михайловский замок… Последнее убежище сумасбродного тирана Павла I. История этого замка была зловеща и романтична. Вечно терзаемый подозрениями и страхами, Павел нигде не чувствовал себя в безопасности. Поэтому и повелел он в самом центре Петербурга возвести замок-крепость, окруженный рвом. Проект начертил гениальный Василий Баженов, строил замок архитектор Винченцо Бренна. Но это угрюмо-величавое здание недолго служило убежищем Павлу. По странной иронии судьбы именно здесь, за неприступными стенами, был задушен тиран.

Тема тирана и народа. Пушкин думал о ней. Недавно, когда они с гусаром Кавериным проезжали ночью мимо Михайловского замка, Каверин тоже посоветовал написать о замке стихи. И теперь опять.

Ну что ж, он попробует.

Пушкин вскочил на длинный стол, что стоял у окна, растянулся на нем, взял перо и бумагу…

Беги, сокройся от очей,Цитеры слабая царица!Где ты, где ты, гроза царей,Свободы гордая певица?Приди, сорви с меня венок,Разбей изнеженную лиру…Хочу воспеть свободу миру,На тронах поразить порок.

Строки рождались как бы сами собой. Очевидно, они уже жили где-то в глубине его сознания и теперь лишь вырвались наружу. Это были уже не элегические вздохи. Гнев и возмущение водили его пером. Чем он дольше писал, тем сильнее воодушевлялся.

Увы! Куда ни брошу взор —Везде бичи, везде железы.Законов гибельный позор,Неволи немощные слезы;Везде неправедная властьВ сгущенной мгле предрассужденийВоссела — рабства грозный генийИ славы роковая страсть.

За каждой из этих строк — жизнь. Действительная жизнь Российской Империи. Пушкин видел безжалостные лица господ, тиранящих своих крепостных, жадные руки власть имущих, тянущиеся за взятками, и всюду — сверху донизу — всеобщее попрание законов.

Россия задыхалась в «сгущенной мгле предрассуждений», то есть предрассудков и религиозных суеверий.

Эта «сгущенная мгла» проникала и сюда, в квартиру братьев Тургеневых.

Бывая здесь, Пушкин постоянно слышал заунывное церковное пение, доносившееся со двора. Дом, где жили Тургеневы, принадлежал любимцу царя, министру духовных дел и народного просвещения князю Голицыну. Александр Иванович, служа под начальством Голицына, получил в этом доме квартиру.

Странное министерство, которое возглавлял Голицын, Карамзин метко назвал «министерством народного затмения».

«Затмевать» князь Голицын умел. «У князя Александра Николаевича, — рассказывал о нем Вигель, — была одна из тех камергерских пустопорожних голов, которые император Александр, наперекор природе и воспитанию, хотел непременно удобрить, вспахать, засеять деловыми государственными идеями. Это лужочки, которые весьма удобно покрываются цветами, но на неблагодарной почве их посади семена полезных овощей, и они почти всегда прорастут дурманом».

Александр I был не так наивен, как казалось Вигелю. Он прекрасно знал Голицына и знал, что тот, начальствуя одновременно над учеными и попами, заставит ученых подчиниться попам.

Министр просвещения был помешан на религии. В своем доме на Фонтанке он устроил настоящую церковь, богато украшенную и мрачную, где все имело особый таинственный смысл. Отсюда и доносилось в квартиру Тургеневых церковное песнопение.

Рядом с церковью помещалась личная молельня Голицына. Она состояла из двух каморок с наглухо заложенными окнами. Сюда не проникало извне ни единого луча света, но было слышно все, что происходило в церкви. В первой каморке сурово глядели со стен темные лики угодников и святителей, слабо озаренные огнями нескольких лампад. Во второй каморке лампад не было. Там горело сделанное из красного стекла изображение человеческого сердца. В нем пылал неугасимый огонь. Оно казалось раскаленным и кровавым светом освещало подобие гроба, которое стояло тут же у подножия огромного деревянного креста. Гроб, крест, кровавый свет — все было рассчитано на то, чтобы поразить воображение. Здесь с Голицыным, случалось, молился и царь.