Блудные дети - Светлана Замлелова

Таня удивительно похожа на обнажённую Маху! Достаточно было бы перенести Маху на свой холст, и даже неумелая копия сошла бы за портрет Тани. А передо мной всё время была фотография. И я, как мог, старался передать Махе Танины чёрточки. Теперь же, любуясь оригиналом, я только кое-где тронул лицо, заставив Маху улыбаться самыми уголками губ, как это делает Таня.

Вышло неплохо. Я смог показать эту особенную Танину улыбку. Во всяком случае, рисунок мне здорово удался. Помню, ещё в школе я боялся линии, я ужасался перед мыслью, что не выведу её. Потом это прошло, я перестал заботиться о форме. Теперь форма удаётся сама собой. Линия точно играет, увлекая меня. И мне остаётся послушно следовать за ней...

– Готово! – сказал я Тане.

Она загадочно улыбнулась, помедлила, потом, не одеваясь, подошла к мольберту. Бросила взгляд на портрет, потом заглянула мне в глаза и тихо сказала:

– Спасибо...

Всё это ужасно походит на историю с Липисиновой, а потому отвратительно вдвойне. Не знаю, зачем я это делал? Ничего, кроме омерзения всё равно не получил. Стыдно перед Рэйчел и обидно за неё. Она так радовалась моей открытке, глупышка.

Что я за чудовище такое? Тридцати лет ещё не прожил, а столько наворотил, что вспоминать противно! И зачем я здесь, в Англии? Рэйчел я не люблю и, нечего себя обманывать, не полюблю никогда. Пишу картины. А зачем? Что, для вечности? Да через пятьдесят лет меня будут воспринимать так же, как того шотландского художника, который писал прабабушку Дика! Пишу на потеху! Потому что я потешатель, я шут! Художник я никудышный, мастерства своего у меня нет, интеллект куриный, фантазия скудная. И странное дело! Ничего, кроме живописи, делать я не хочу да и не умею! Значит, придётся всю жизнь потешать публику портретиками. А честнее-то было бы посуду мыть! Но нет! Я развращённый, падший человек с рабской психологией. Скотина я, подленький червяк...

Таня ушла, оставив на журнальном столике деньги. Так в кино оставляют деньги проституткам.

А я ничего не сказал ей, я не смог отказаться от денег. Единственное, что меня утешает, это то, что я не прикоснулся к ним. Вечером, когда Рэйчел пришла с работы, я сказал ей:

– Это Таня оставила за портрет. Возьми, я тебе должен.

Впрочем, это слабое утешение.

Ура! Сегодня получил второе письмо от Макса! Правда, письмо довольно странное, и мне ещё предстоит поломать над ним голову. К примеру, Макс пишет: «Это хорошо, что ты вернулся к живописи. Но как стать настоящим художником? Говори с умными, неиспорченными людьми, читай новости из газет о состоянии мира, сочувствуй страждущим и несчастным, разделяй ужин в семейном кругу. Каждый день проводи за мольбертом часы упражнений... »

Или вот ещё: «...Возвращайся лучше домой. Ибо в России твой крест стоит, а ты его оставил стоять как-то просто так. А Европе я шлю своё проклятье – там вонь цинизма, плесень тщеславия, жажда славы, богатства, гниль душ и иллюзия жизни...»

Это ужасно! Либо он обнюхался кокаином, либо вступил в какую-то секту и теперь призывает птиц небесных к публичному покаянию. Особенно мне понравилось «Европе шлю своё проклятье».

Правда, насчёт «часов упражнений за мольбертом» он, конечно, прав. Завтра же отправляюсь на этюды! Чем бы я ни занимался здесь, живопись скрасит мой досуг.

Воображаю себе Макса, читающим «новости из газет» и разделяющим «ужин в семейном кругу»!

А может, он женился?!

Нет, он бы написал.

Бред какой-то!

Надо будет позвонить ему. Хотя, какой смысл звонить, если рассказать он ничего не успеет. Рэйчел обижается, когда я часто звоню в Москву или разговариваю подолгу. А вчера я как раз звонил родителям. Так что на звонок Максу денег не остаётся.

Ладно, разживусь немного – буду каждый день звонить в Москву!

С недавних пор меня донимает один и тот же сон. То есть вижу-то я разные картины, но все они связаны с ощущением близости кого-то невидимого и незнакомого и с запредельным страхом, вызванным этой близостью.

Сегодня мне снилось, будто Макс, я и Вилен сидим в какой-то комнате. У Вилена на голове огромная кепка, он что-то рассказывает, и Макс увлечённо слушает его. Я пытаюсь что-то возражать Вилену, но так робко и неуверенно, что никто из них не обращает на меня внимания. Вилен, глумливо ухмыляясь, поглядывает в мою сторону и предлагает Максу куда-то пойти. А Макс, точно давно ожидая этого приглашения, поспешно встаёт и идёт за Виленом. Я, чувствуя своё бессилие, пытаюсь как-то остановить Макса, я взываю к нему, но они только смеются и уходят. И вот я уже вижу себя возле какой-то реки. Это очень странное место: вокруг нет ни души, ни деревца; тихо кругом. Солнце утомительно-яркое, река голубая, не очень широкая, но вода в ней стоячая, мёртвая. Берега высокие, крутые, песчаные, тоскливого грязно-жёлтого цвета. Я медленно иду вдоль кромки воды и вдруг вижу впереди над рекой дом. Коричневый двухэтажный дом с плоской крышей и большими окнами, так что непонятно чего больше – кладки или стекла. Я захожу в дом, в доме нет ни души. Я брожу по комнатам, залитым солнечным светом, поднимаюсь и спускаюсь по лестницам и не нахожу никого. И вдруг я начинаю чувствовать что-то странное. Я не вижу и не слышу ничего особенного, но я именно чувствую, что он здесь и смеётся надо мной. Кто он я не знаю, но ужас от ощущения этого присутствия, парализует меня.

Наконец я проснулся. Но сон как будто перетёк в реальность, и, даже проснувшись, я ощущал, что он где-то здесь, рядом, и боялся пошевелиться.

Ночной кошмар – это не только страшный сон. Иногда моё пробуждение среди ночи подкарауливают уродливые помыслы. И то вдруг вся жизнь моя покажется мне жалкой и ничтожной. И тогда ужас от безысходности и невозможности изменить что-либо сдавит мне сердце. То вдруг вспомнится что-то из прошлого, и стыд заставит ворочаться с боку на бок.

Прошлой ночью я уличил себя в обмане. Мне было страшно и хотелось, чтобы кто-то оказался рядом. Но Рэйчел не было дома. В компании Тани и Наташи она уехала в какой-то клуб. Мне не привыкать, они довольно часто по выходным отправляются в клубы. Сначала мне казалось это странным: собралась быть моей женой, а продолжает жить отдельной от меня жизнью. Выходит, что наша семья – это общее хозяйство. А по-моему, супруги должны до такой степени быть близки, что собственных желаний не остаётся – всё общее.

И вдруг среди ночи я совершенно отчётливо понял, что страх и тоска – это то, на что я сам себя добровольно обрекаю. Ведь женюсь-то я не по любви, а в погоне за сладкой жизнью. И рассчитывать на что-то большее, чем общее хозяйство, никакого права я не имею.

А свобода? Тусовки, косяки – этого было мне мало. Декларации, законы – это тоже было не то. Я искал большего, я хотел воспарить, я мечтал об абсолютной свободе. И что же я получил? Страх, одиночество и тоску.

Живу с нелюбимой женщиной, потому что расчётлив. Называю себя художником, потому что тщеславен и корыстен. Работы своей стесняюсь, потому что нет в ней никакой правды. Трясусь над каждой копейкой, даже другу не могу позвонить, потому что суетен и труслив. Этой свободы я искал? О ней мечтал? Нет. Тогда почему?!

Потому что я не искал свободы. Я искал сладкой жизни.

Всю неделю ходил на этюды. Пожалуй, один-единственный картон я бы согласился считать удачным. Всё остальное никуда не годится. Может быть, причиной тому зарядившие дожди, которые навевают скуку и мешают работе на пленэре?

Удачный картон я сделал в Kensington Gardens. Был хороший вечер: тихий и серый. По дорожкам сада неспешно прогуливались люди. Город казался спокойным и умиротворённым. Наверное, это небо, укрывшееся неподвижными желтовато-серыми облаками, делилось покоем и тишиной и передавало городу особенную, неяркую и неуловимую красоту.

И мне так захотелось ухватить эту красоту! Чтобы никогда уж больше не отпускать её от себя, чтобы сохранить в себе это ощущение покоя и передать его каждой своей работой.

Вчера у нас в гостях были Таня с Диком.

Я просто возненавидел Таню. Нет, какова мерзавка! Она ведёт себя так, как будто между нами ничего не было: спокойно говорит со мной, и в её взгляде нет ни малейшего намёка на то, что мы теперь чем-то связаны. То ли она презирает меня, то ли эта связь для неё ничего не значит.

Они приезжали по делу. В субботу племяннику Дика исполняется 11 лет, и Дик, желая устроить мальчишке сюрприз, пригласил меня на праздник художником. Я должен буду сделать порядка десяти набросков – по одному с каждого ребёнка.

Приглашению я чрезвычайно обрадовался. И тут же разволновался: что дарить новорожденному, удадутся ли мне наброски.

Странно. Уже больше недели у Макса никто не подходит к телефону.

Вчера ровно в пять тридцать мы с Рэйчел подъехали к дому сестры Дика, что в Richmond`е. Кажется, это деревушка в черте Лондона. Именно так я всегда и представлял себе Англию: забавные старинные домишки, роскошные современные виллы. Газоны, постриженные кусты, аккуратные дорожки. Так чисто, точно местные жители всё своё время проводят за уборкой улиц.