Блудные дети - Светлана Замлелова

– Ты мог бы нарисовать? – робко тронул меня за рукав Пол, указав пухлым пальчиком на показавшийся впереди пруд; и так смутился, что даже шея у него покраснела.

Чёрной ручкой я сделал набросок в блокноте и, вырвав листок, передал его Полу.

– Спасибо, – прошептал Пол, принимая двумя руками рисунок.

Дети больше не задирали Пола. Они окружили его и какое-то время молча рассматривали набросок. Потом кто-то из них сказал:

– А мне можно?

И тут же все оживились, запрыгали и закричали:

– И мне, и мне...

Пока я рисовал, они молча стояли рядом и наблюдали за мной. Но как только лист освобождался от скреп блокнота, дети принимались спорить, кому из них должен достаться рисунок. Так второй рисунок захватил Питер на правах новорожденного. Но чем дальше, тем тише становился спор, и двенадцатый рисунок я, с молчаливого согласия всей компании, передал Мэри – той самой девочке, что подавала мне мяч и коробку с жетонами.

Всю дорогу домой дети несли рисунки в руках. То шли молча, а то вдруг начинали говорить все разом, подпрыгивая, перебивая друг друга и всё сравнивая свои картинки.

А когда мы прощались у ворот дома родителей Питера, дети махали мне ручонками и кричали:

– Good bye, Ken!.. Good bye, Ken!..

Вот такой необычный у меня выдался день. Как будто лучший из тех, что я провёл в Лондоне.

Это ад, мама!

В двух словах: я избил Тима.

И теперь мне угрожают судом из-за какого-то извращенца только лишь потому, что я не дал себя изнасиловать. Чёрт возьми! Я искренно считал, что русские не доросли до свободы. Я хотел на преступление ради свободы пойти, чтобы показать всему человечеству, а точнее всей России путь к освобождению. Потому что я хотел свободы, не навязанной законом, а изливающейся из души. Я воображал, что здесь, в Европе, не нуждаются в освобождении. По правде, я ничего о них не знал. Но мне воображалось, что они давно цивилизовались, и потому настолько свободны, что преступление им ни к чему совершать. И что же я встретил?..

Итак, в прошлую субботу отмечали день рождения Джеффри. Был заказан большой стол в ресторане «Moro». Собралась вся наша компания и какие-то богемного вида дружки Джеффри.

Дружки эти мне сразу не понравились: вели они себя жеманно, бесцеремонно поглаживали друг друга. А один из них – худощавый брюнетик с причёской полового из московского трактира, в узеньких очёчках, оправленных чёрным пластиком и в массивных серебряных перстнях, по два на каждой руке, – так нежно и заинтересованно смотрел на меня, что, ей-богу, мне сделалось страшно. Я вдруг ощутил себя точно в компании призраков или вампиров. Вот сейчас они поймут, что среди них чужой, и то-то начнётся!

Слава Богу, всё обошлось! Из друзей Джеффри меня никто не гладил и не приглашал танцевать. Брюнетик так и не осмелился подойти ко мне. После ресторана он бросил на меня долгий плотоядный взгляд, сел в чёрное такси и уехал в неизвестном направлении.

Джеффри объявил, что расходиться рано и предложил перенести вечеринку в клуб «Turnmills». Предложение поддержали не все. Даже Тим признался, что устал и хотел бы поехать домой. Наташе, познакомившейся в ресторане с каким-то скульптором, тоже не терпелось оказаться в спокойном и уединённом месте. А я, выпив с перепугу лишнего и осовев, давно уже мечтал только об одном: добраться поскорей до постели.

И вот тут-то неутомимому Джеффри пришла в голову совершенно бестолковая и бессмысленная идея, которая в тот момент почему-то показалась всем нам спасительной: пускай желающие веселиться едут в клуб, а желающие отдыхать поедут на квартиру Джеффри и Тима. Тем более что живут они где-то недалеко от «Turnmills».

– Мы немного потанцуем, а вы нас ждите. Мы приедем, ещё посидим у нас.

Итак, Джеффри, Рэйчел, Таня, Дик и несколько дружков Джеффри отправились в «Turnmills». Меня и Наташу со скульптором Тим повёз к себе.

Тим оказался заботливым и гостеприимным хозяином: Наташу со скульптором проводил в спальню, мне предоставил вельветовый диван в гостиной. А сам решил принять душ и выпить кофе.

Не раздеваясь, я с удовольствием вытянулся на мягких диванных подушках, укутал ноги лежавшим тут же красным магрибским пледом, успел подумать, что нелепо по ночам пить кофе и провалился куда-то в темноту и тишину.

Проснулся я оттого, что в комнате кто-то был. Каким-то непонятным образом я ощущал это присутствие, и во мне раздувалось беспокойство. Было темно. С улицы доносились редкие звуки. Пахло кофе. Я лежал на боку, лицом к спинке дивана. Проснувшись, какое-то время я оставался неподвижен, прислушиваясь и вчувствоваясь. Потом резко повернулся и лёг на спину. Рядом со мной на диване сидел Тим и смотрел на меня.

– Тим? – удивился я. – Что ты здесь делаешь? Ты меня напугал...

– Не спишь? – мягко спросил Тим и улыбнулся, поблёскивая зубами в бродивших по комнате пятнах уличного света.

– Спал, – промурчал я и зевнул.

Но Тим как будто и не заметил моего недовольства.

– Наташа тоже спит, – сказал он.

– А этот... ушёл?

– Дэниел? Нет, он с ней.

Помолчали.

– Наши ещё не приехали? – спросил я, чтобы не молчать.

– Знаешь, – мечтательно проговорил Тим, не слыша моего вопроса, – в этот день ровно шесть лет назад я познакомился с одним человеком. Я возвращался из Эдинбурга, и мы оказались в одном купе. Он был красив как бог. Я сразу влюбился в него. Он тоже был лондонец и дал мне свой телефон. Я позвонил, мы встретились у него и целую ночь занимались любовью...

Меня передёрнуло. Во-первых, рассказы об однополой мужской любви не находят во мне сочувствия. А во-вторых, зачем он заговорил об этом?

– А потом, – продолжал Тим, – потом он меня бросил.

Я лежал на спине, подложив правую руку под голову и уставившись в потолок.

Опять помолчали.

– Лондон – очень прогрессивный город, – сказал вдруг Тим.

– Угу, – ответил я.

– Уже в XVIII веке в Лондоне было что-то около двадцати Гей-клубов!

Тьфу!.. Опять за своё!..

– Для того времени, я думаю, это большая редкость. Нет, был, конечно, закон, который запрещал. Но разве можно запретить любовь! – Тим тихонько засмеялся. – Присяжные всегда оправдывали геев, – он упёр на слово «всегда».

Тим замолчал, звонко шмыгнул носом и продолжал:

– Здесь, в Bloomsbury... здесь была «Bloomsbury Group»... Ты знаешь?..

Я насторожился. Что-то происходило с Тимом, в нём что-то менялось.

– Многие из них имели любовников обоих полов. Знаешь, у тебя красивые ноги... такие длинные...

– Ты что, охренел? – в голос по-русски сказал я и приподнялся на локте.

Наверное, он не понял меня и в темноте не видел моего лица, потому что в следующую секунду я почувствовал его руку на своей ляжке.

– Виржиния Вульф... – хриплым, сдавленным голосом пробормотал он.

Не помня себя от бешенства, я рванулся, кое-как освободился от пледа и, вскочив на ноги, ударил Тима кулаком в лицо.

Тим повалился на диван, простонал глухо и попытался подняться. Но я, охваченный злобой, азартом и какой-то дикой радостью – радостью, что наконец-то можно поквитаться с кем-то – ударил его ещё раз. Потом приподнял за свитер с дивана, развернул к себе лицом и снова ударил.

– Виржиния Вульф ему... – бессмысленно цедил я.

Тим не сопротивлялся. Он был слабым и лёгким, так что я без особого усилия управлялся с ним. Он только тихонько постанывал и прикрывал руками лицо. «Рожу бережёт, сволочь!..», – промелькнуло у меня.

После третьего или четвёртого удара я остановился.

Всё прошло. Я вдруг охладел. Мне не было жаль Тима, скрючившегося и неопределённо шевелящегося на диване. Но бить его больше я не хотел. В темноте я заметил на диване тёмные пятна и понял, что это кровь. Я, не спеша, оделся в прихожей, и ушёл, не думая, куда и зачем.

В каком-то безлюдном переулке, не доходя Great Russell Streat, я увидел двух молодых особ, нарядных и подвыпивших. Отчаявшись отыскать уборную, они без церемоний присели на мостовой. Одна из них, темнокожая, придерживая трусики, делала своё дело и без умолку трещала о чём-то над ухом своей белокурой подружки. Та смеялась навзрыд, всхлипывала и никак не могла усидеть на месте, то падая на колени, то раскачиваясь из стороны в сторону.

Поддавшись какому-то звериному любопытству и не успев сообразить, как следует вести себя, я остановился в нескольких шагах и уставился на них. Темнокожая заметила меня, кивнула подружке и громко, обращаясь ко мне, сказала:

– Эй ты! Ты что, никогда не видел чёрную женщину?

Блондинка захрюкала от смеха.

– Писающую на мостовой – никогда, – очнулся я и, отвернувшись, прошёл мимо.

Они захохотали и что-то крикнули мне вслед. Но я уже не слушал.

С Great Russell Streat я свернул на Charing Cross. Я шёл в Soho, чтобы найти такси – они там дежурят прямо на улице. Усевшись в первую же машину, я поехал домой.

Дома, выйдя из душа и погрузившись в душистую прохладу постели, я испытал неописуемое блаженство. Растягивая удовольствие, я полежал на спине, поёрзал, поёжился, потянулся, потом повернулся на бок и тут же уснул.