Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

— Но ведь ей ничего не стоит завалить меня на экзамене. Тем более, особо и стараться не придётся.

Произношу, и тут же ловлю себя на том, что начинаю бояться. Я самая слабая на курсе, боевая магия — вовсе не мой конёк, поблажек здесь никому не делают. А значит, ждёт меня таинственный подвал. От нахлынувших воспоминаний тело встряхивает, кожа покрывается гадкими холодными и колючими мурашками. Да, я готова принять Даньку таким, какой он есть, закрыть глаза на всё плохое, и любить только хорошее. Но сможет ли он защитить меня, отстоять моё право на жизнь, пойти против правил и Крабича?

— Что ты сделаешь со мной, Данька, если я всё же солью сессию? — спрашиваю прежде, чем успеваю обдумать вопрос.

Реакция преподавателя оказывается непредсказуемой. Он опрокидывает меня на кровать, удерживая одной рукой запястья и принимается покрывать моё лицо поцелуями. Задыхаюсь от такого напора. Внутри возникает странное ощущение падения с высоты. Так бывает на весёлых горках, когда, поднявшись на самую верхнюю точку, обрушиваешься вниз. Тебе и страшно, и весело одновременно.

Дождевые капельки его поцелуев по всему телу и такое же нежное, невесомое касание свободной ладони, от чего я млею, блаженно закрывая глаза, отдаваясь этим мучительным ласкам, желая большего. Однако Молибден не торопится. Гладит пальцами щёки, обводит надбровные дуги и контур губ, слегка прикусывает кончик носа, спускается к шее, затем ниже и ещё ниже. Его язык рисует на мне кружочки и спирали, а по венам устремляется жидкое пламя. Тучи в глазах Данилы сгущаются, и он вдавливает меня в себя, расплавляя в жаре своего тела.

— Никому не отдам, — рычит он. — Если понадобится, спрячу от всех, запру на сотню замков. Я буду беречь тебя, моя Мелкая, моя Илона.

Плавлюсь от каждого прикосновения, теряюсь во времени и пространстве, дрожу, подаваясь навстречу, звенят, натянутые до предела нервы. Всё моё существо жаждет слияния.

Когда он входит в меня, я кричу, но не от боли, а от дикой, какой-то сумасшедшей радости. Перед глазами взрываются разноцветные салюты, внутри всё ярче и ярче разгорается алый цветок. Блики на морской глади, солнечные пятна в изумруде сочной травы, отражения зари в каплях росы, всё это я. Я свет, я — чистая энергия.

Наш день вдвоём мне кажется очень длинным и невероятно прекрасным. С начала, мы пьём кофе в беседке, болтая обо всём и ни о чём конкретном, потом, поливаем цветы, без всякой магии, дурачась и брызгаясь друг в друга из шланга, затем, направляемся на прогулку по острову. Аккуратные одинаковые белые домики с красными крышами, окружённые пёстрыми клумбами и фруктовыми деревьями, швейные, гончарные, деревообрабатывающие мастерские, пасека, птичник, а ещё поля с аккуратными посадками и фруктовая роща. Всё идеально ухоженное, везде командуют маги, и трудятся мупы. Мупы-трактара, мупы- поливалки, мупы-уборщики.

Пару раз, мимо, деловитой походкой проходит инквизиторский патруль в неизменных чёрных плащах, что, разумеется, слегка омрачает картину, правда, ненадолго.

— Здесь всё делается с помощью магии, — поясняет Молибден. — Маги-садоводы заряжают растения своей энергией, что позволяет культурам расти и плодоносить. Танцоры управляют погодными условиями, по тому, на острове никогда нет ни засухи, ни проливных дождей.

— А это что? — указываю на высотное здание из розового камня. Слишком обычное для этих мест, слишком казённое. Жалюзи на окнах, стеклянные двери с дурацкими надписями «Вход» и «выход», крутые ступени и мужчина в форме охранника.

На мгновение возникает ощущение, словно я на материке, и нахожусь в центре города, где вот таких строгих зданий полным- полно.

— Целительская, — отвечает Данила, и я улавливаю в голосе какое-то напряжение, словно ему неприятно говорить. — Здесь лечится императорская семья и приближённые к ней. Ты же знаешь, простой народ магическими штучками не балуют. Помнишь, чем нас в детском доме лечили?

— Ага, зелёнкой, содой и тумаком, — соглашаюсь, заставляя себя улыбнуться, как можно безмятежнее. Тщательно-скрываемая нотка напряжения, продолжает царапать слух. Но ведь не станешь же спрашивать, лезть в душу, если человек всеми силами пытается что-то скрыть? Да и к чему? Захочет — расскажет сам. Не стоит наступать на старые грабли, своей навязчивостью, желанием знать всё-всё, отмечая каждый жест, каждый взгляд, любое изменение в голосе, я умудрилась испортить отношения с сестрой. Необходимо научиться соблюдать чужие границы, если я не хочу, чтобы от меня шарахались, как от чумы.

— Ну вот, а сильные мира сего лечатся с помощью магии, это и быстро, и эффективно.

— А сейчас там кто-то есть, или здание пустует?

— Там сейчас находится его величество. Он очень болен, и прилетает на остров каждые две недели. Но болезнь слишком запущена, и думаю, даже магам-целителям с ней не справиться.

— Так что же наш правитель так поздно спохватился? Ведь у него столько возможностей и обследоваться, и лечиться.

Лицо Данилы искажается, как от болезненной судороги, глазах вспыхивает бессильная ярость, но лишь на одно мгновение, затем, преподаватель берёт себя в руки, словно странной метаморфозы вовсе не было, и спокойно, со всем возможным равнодушием, произносит:

— Есть такие яды, Мелкая, которые будут разрушать твой организм медленно и незаметно. А когда человек начинает чувствовать что-то неладное, уже поздно. И запомни, студентка Жидкова, магия — сильное оружие, и она существует не только в Конгломирате, но и в других, враждебных нам, странах.

Возвращаемся домой за полдень, и принимаемся вместе готовить обед на светлой, просторной кухне. Нет, не с помощью мупов, а сами. Мупов, как оказалось, в доме Молибдена никогда не водилось. Ловлю себя на том, как же весело, легко и тепло на душе вот от этой нехитрой возни на кухне. Шкварчат на сковороде ломтики рыбы, варятся золотистые брусочки картофеля, пестреют, летя в прозрачный салатник, нарезанные кубиками овощи.

— А нельзя было мою ногу вылечить сразу, как я только прибыла на остров? — спрашиваю Данилку, смешно вытирающего луковые слёзы.

Вредный овощ красиво ложится на доску ровными колечками, мужские пальцы держат нож уверено и как-то сексуально. Чёрт! Неужели любое его действие будет теперь вызывать у меня сладкую тягучую боль внизу живота и впрыскивать раскалённую лаву в вены?

— Знаешь, как проходит инициация, Мелкая? — Данька озорно улыбается, откладывает нож в сторону, обнимает за плечи. — Крабич, в присутствии студентов старших курсов и других преподавателей, выстраивает первокурсников в одну шеренгу, произносит всякую пафосную муть, мол какие вы молодцы, как нужны империи и бла-бла- бла. Затем, все отправляются праздновать окончание сессии, а первокурсников ведут в пещеру, укладывают в ванны, и куратор в присутствии Крабича, разумеется, взрезает студентам вены, чтобы камни пропитались их кровью. Остров принимает жертву и даёт свою силу. Ты умираешь и возрождаешься вновь. От одной только мысли, что я сознательно причиню тебе боль, у меня нутро переворачивается.

— Но тебе всё равно пришлось бы это сделать, — с неохотой освобождаюсь от его рук, переворачивая кусочки рыбы. — Как я понимаю, без этого дальнейшее обучение невозможно.

— Да, и я боялся этого момента, — поцелуй в макушку, от которого всё тело пронзает острым, щемящим, прохладным, словно родниковая вода, чувством восторга. — Ведь многие так инициацию не проходят. Впадают в истерику, стараются сбежать, выкрикивают проклятия. И вот таких, остров, почему-то, отказывается принимать, будто слышит, будто понимает. А бывает и так, что люди просто не выходят из пещеры. Кровь впиталась, жертва принята, но человек всё равно умирает.

— Может, если бы вы давали студентам всю информацию, было бы гораздо проще и честнее?

Молибден берёт из моих рук лопаточку, отодвигает меня от плиты, сам накладывает в тарелки рыбу.

— Самая умная, да? — улыбается он. — Раньше предупреждали, чтобы, как раз, всех этих истерик избежать. И знаешь, сколько было тогда самоубийств? Люди боялись и самой инициации, и привязки. Поэтому, до поры до времени, молчим, и заставляем молчать старшекурсников.