Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

Успокаиваемся мы резко, как-то вдруг. Застываем в объятиях друг друга, и каждый думает о чём-то своём. Ловлю себя на том, что вовсе не удивлена тому, что сейчас лежу в одной кровати с куратором, словно так и должно было случиться, словно иначе и быть не может. А ведь никого другого рядом с собой я никогда не видела. И пусть для всех он строгий куратор Молибден, для меня он всё тот же солнечный Данилка, мой Данька- хулиган.

Время становится густым и вязким, и кажется, что в мире больше ничего не осталось, кроме этой южной ночи, комнаты, качающихся за окном деревьев, лунного света и нас двоих.

— Какими способностями нужно обладать, чтобы остаться на кафедре? — спрашиваю, рисуя зигзаги и линии на обнажённой мужской груди.

— Необходимо быть архимагом. одинаково хорошо владеть как материальной, так и нематериальной видами магии. Уметь открывать пространственные порталы и, хотя бы в общих чертах предсказывать будущее, — Данила ловит мою руку, целует в центр ладони. — Плюс ко всему, стараться казаться идеальным студентом. Другими словами, лизать задницы — льстить, угождать, быть полезным в нужное время и в нужном месте. Кстати, это тоже особый талант, не каждый на такое способен.

— И ты лизал задницы? Ты — хулиган авантюрист, такой гордый и независимый? — спрашиваю, а в памяти всплывают слова Анатолия:» Кто-то лижет и входит во вкус, а кто-то лижет, а потом моет язык с мылом. Главное, знать, ради какой цели ты это делаешь и быть уверенным, что эта цель стоит того».

— Всё ради тебя, моё сокровище, — на губах улыбка, но в глазах мелькает какая-то тревога. Мелькает, и пропадает, словно её и не было вовсе.

— А предскажи что-нибудь мне, хотя бы размыто? — прошу и замираю в ожидании.

Данила смеётся, наваливается на меня сверху, закрывая, льющийся из окна лунный свет, сжимает с такой силой, что трудно дышать.

— Твоё будущее рядом с одним очень сильным магом, преподавателем в академии. Он будет тебя оберегать, заботится о тебе, и никуда не отпустит. Теперь ты в полной его власти.

Он покрывает моё лицо, шею и грудь поцелуями, и я чувствую, как в низу живота вновь распускается огненный цветок желания.

— Это не предсказание, — смеюсь и сжимаю в ответ крепкую, массивную шею.

— Ты права, — губы Молибдена спускаются ниже, рёбра, живот, лонный бугорок. — Это неоспоримый факт.

И снова я в сладком плену его одурманивающей нежности, плавлюсь, растворяюсь, снова двигаемся в одном ритме, и снова одно дыхание и одно сердцебиение на двоих.

Просыпаюсь от яркого потока света, втекающего в распахнутое окно. С наслаждением потягиваюсь, блуждаю взглядом по комнате, которую в пылу страсти, так и не успела разглядеть. Светло-зелёные стены, огромная кровать, таких же размеров шкаф, комод, занавески, на два тона темнее стен, и картина, великолепно гармонирующая со скромным убранством комнаты — яблоневая ветка, облитая золотистым светом зари. Похоже, куратор Молибден фанат зелёного. Почему-то этот факт вызывает невольную улыбку. Однако, стоит вспомнить прошедшую ночь, щёки вспыхивают жаром. Чёрт! Стыдоба-то какая! Да, он ничего не сказал, не выказал удивления, но думать-то ему никто не запрещал? Какие выводы он сделал, поняв, что я девственница? И это в двадцать три года? Не счёл ли синим чулком, дурой, берегущей себя для мифического того самого, который увидит в толпе и влюбится без остатка? Не показалась ли я ему слишком вялой, безынициативной? Не отпугнула ли его моя неопытность?

Утро за окном чирикает, шелестит и благоухает. Запах цветов и солнца смешивается с дразнящим ароматом кофе. Звенят чашки, и совсем тихо, словно таясь, беседуют двое — мужчина и женщина, Молибден и Милевская. Твою ж мать! Ей-то что здесь понадобилось?

Встаю, чувствуя прохладу деревянных половиц под ногами, подхожу к окну, слегка отодвигаю тюль, опускаю взгляд в сторону говорящих.

Небольшая беседка, обвитая лозами винограда, окружена фруктовыми деревьями, тут и там разбросаны клумбы с пестреющими мелкими цветочками. Клумбы весьма аккуратны, скорее всего подвергаются ежедневной прополке, газон подстрижен. Вряд ли Данила вручную ухаживает за своим садом, наверняка использует магию. К чему архимагам рученьки в земле пачкать?

Натабелла сидит прямо, словно к её спине привязали палку, пальцы рассеяно гладят край белоснежной чашки, губы сжаты в тонкую, недовольную полоску.

Кольнуло неприятным предчувствием. Она явилась не случайно, да и, как не крути, у них с Молибденом роман. Что я знаю о их отношениях? Поссорились они или расстались окончательно? Любят ли они друг друга, или просто проводят вместе время? Ну и дура же я! Неужели не могла всё заранее выяснить, расставить точки, подложить соломку на случай болезненного падения? Нет! Расползлась, расквасилась, вывернулась на распашку, сомлев от нескольких поцелуев, как какая-то шалава?

— Глупо! — резко швыряет Натабелла, словно огненный снаряд на уроке боевой магии. — Ладно, откинем тот факт, что она страшненькая и без слёз на неё не взглянешь, как говорится, любовь зла… Но её потенциал! Вообще удивляюсь, как инквизиторы её смогли вычислить с такими-то жалкими показателями. Наверняка, девочку кто-то сдал.

В каждом слове физручки, в каждой ноте её спокойного голоса звучит снисхождение и призрение, от чего становится обидно, и почему-то стыдно за себя, свою непривлекательную внешность. Ох, лучше бы она скандалила, била посуду и пинала мебель! Да, я такая, Натабелла права, и сейчас Данька рассмеётся, и скажет, что просто хотел утешить девочку, которая, оказывается, ещё и с мужчиной никогда не была, что не мудрено при её внешних данных и хромоте.

Провожу ладонью по бедру выздоровевшей ноги. Кожа тёплая, гладкая.

— Вот это самое важное, — уговариваю себя мысленно. — Моя нога. А всё остальное — мишура. Если прогонит — уйду, и найду другой способ выбраться с острова.

— Нет, я понимаю, вы знакомы с детства, взыграли былые чувства, — продолжает Натабелла, зачем-то разглядывая дно своей опустевшей чашки. — Но с её показателями, у вас ничего не получится. Она провалится на первом же экзамене. Какого чёрта ты попёрся за ней в джунгли? Если бы она там сдохла, и тебе, и ей стало бы легче.

— Она сдаст, — Молибден кажется расслабленным, однако грозовые тучи в его глазах, готовы разразится молниями. — Позанимайся с ней, Нат ещё и физкультурой, ведь боевую, если я не ошибаюсь, принимать будешь ты. А я натаскаю её по другим предметам.

— Ну ты и нахал, — Милевская хохочет, изображая веселье, на самом же деле, в её смехе я ощущаю едкую обиду и отчаяние. Тихонько отхожу от окна, бреду к шкафу. Собственная нагота стала казаться неприличной. Нужно позаимствовать у куратора хотя бы футболку, а то, чего доброго, заглянет сюда Натабелла. С неё станется. В шкафу, в одном ряду с бежевыми, белыми и светло-зелёными рубашками висят мои сарафаны и студенческая форма, на полке среди туфель сорок пятого размера, красуются мои босоножки. Да уж, преподаватель Молибден подготовился заранее.

Слышу, как физручка сухо прощается, как Данила убирает со стола, звеня чашками и блюдцами. Ясное, многоголосое солнечное утра теряет свою прелесть, радость пробуждения гаснет. Смех Натабеллы осел на дне души неприятным, маслянистым осадком. Она не из тех, кто прощает поражение, а иметь физручку в числе своих врагов мне не хочется.

— Я слышала ваш разговор, — выпаливаю без обиняков, как только Молибден переступает порог комнаты. — Не думаю, что преподавателю Милевской доставит удовольствие заниматься со мной.

Как не крути, а я перешла ей дорогу.

— Какой же ты ещё ребёнок, Мелкая, — смеётся Данька, плюхается на кровать и усаживает к себе на колени.

В глубине серебристых глаз скачут весёлые чёртики, и весь он сам светлый, солнечный, тёплый. Прижимаюсь всем телом, вдыхая, ставший таким родным запах, желая впитаться ему под кожу, стать одной из многочисленных клеток его большого тела, потерять себя.

— Мы с Натабеллой просто коллеги и друзья по сексу. Ну, теперь, разумеется, бывшие друзья, ведь секс у меня отныне будет только с тобой. Ната не пустоголовая девчонка, она- зрелая женщина, и строить козни тебе точно не станет.