Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

На следующее утро он приходит голый по пояс, мокрый, растрёпанный, с блестящими каплями воды на загорелых плечах, свёрнутая жгутом белая рубашка болтается на шее.

— Купался в море, — заявляет он, натужно улыбаясь, уже готовый к моему молчанию. — Сегодня слегка штормит.

— Где я нахожусь? — спрашиваю, а в пальцах возникает зуд, настолько сильно мне хочется дотронуться до кубиков на его животе.

— В сердце острова, — Данила усаживается на бортик соседнего корыта, раскрывает книгу, с деловитостью принимается перелистывать страницы. Чувствую его радость, облегчение от окончания моего молчаливого бунта. — В этом месте происходит привязка к Корхебелю. Маг становится неотъемлемой частью острова, а тот, в свою очередь, питает мага своей силой, хранит от болезней, дарит долголетие, увеличивает магический потенциал. Это должно было произойти с тобой после сдачи экзамена. Вашу группу проводили бы сюда под торжественную музыку и аплодисменты, сказав много всяких напутственных пафосных слов. Но тебе пришлось совершить ритуал раньше остальных.

— Путь на материк для меня закрыт навсегда. И никто даже не поинтересовался, хочу ли я такой судьбы, нужна ли мне эта привязка. Ты просто всё решил за меня, притащил, швырнул в это корыто. Ну да, правильно, что с мусором церемониться? — обречённо шепчу, а перед внутренним взором возникает лицо сестры, бледное, заплаканное, растерянное. Лицо, запомнившееся мне в день ареста матери.

Никто в тот день не кричал, не тянул руки друг к другу, не молил инквизиторов. Трое человек в чёрных плащах вошли в наш двор, один из них зачитал протокол и велел матери собираться. Бабка что-то беззвучно шамкала губами, отец продолжал рубить дрова, так, словно ничего не происходило, и во дворе не стояли трое чужаков, мы же с сестрой молча плакали, глядя на выпрямленную спину матери и потёртую, видавшую виды коричневую сумку на её плече.

— Ты была похожа на кусок сырого мяса, разодранная в клочья, окровавленная. Привязка к острову — единственное, что могло тебя спасти, Мелкая.

Отбрасывает книгу, и она со шлепком падает на сырые камни пещеры. Взгляд цепляется за название, крупно краснеющее на обложке «Толкование сновидений»

Куратор, одним прыжком, преодолевает расстояние между нами, садится рядом, обхватывает моё лицо горячими ладонями, сжимает, впивается в меня взглядом. Застываю, не зная, как реагировать, боясь дышать.

— Мелкая, — едва шевеля губами произносит он. — Я же чувствую, что твоё тело принимает меня. Так не гони, не отталкивай. Иначе, вся моя жизнь потеряет смысл.

Его губы осторожно, мягко, касаются моих. И я понимаю, что больше не могу без него, что готова принять его любым. Ведь со мной он не такой, за мою жизнь он борется, оберегает и спасает меня. А все остальные? Плевать, на целый мир плевать, ибо мир — это он, Данила Молибден! Подаюсь ему навстречу, позволяю чужому языку проникнуть в мой рот и сплестись с моим языком. Поцелуй медленный, тягучий и сладкий, с лёгкой горчинкой, словно рябиновая настойка. Время замедляется, исчезают посторонние звуки и запахи. Нет больше ни зелёных бликов на мокрых камнях, ни капель, срывающихся сверху, ни книги, распластанной на полу возле корыта. Есть лишь штормящее море в распахнутых, глядящих в самую мою душу глазах, горячие, влажные губы, отдающее мятой дыхание и пальцы, гладящие щёки, шею, зарывающиеся в волосы. А ещё ноющая, сладкая, томительная боль во всём теле, завидующему коже лица и губам, так же жаждущем прикосновений.

— Пока нельзя, ритуал ещё не завершён, — Данила грустно улыбается, в последний раз проводит ладонью по моим волосам и отстраняется. Поднимает книгу, садится на бортик соседней ванны.

— Не будем терять время, и начнём занятия. Ты слишком много пропустила, и нужно нагонять.

В груди, колючим ежом ворочается обида. Ну, как он может думать об учёбе, когда я вся пылаю от желания коснуться его? Пытаюсь испепелить вредного препода взглядом, но тот, словно не замечает этого, листает учебник, что-то в нём выискивая.

— Давай повторим пройденный материал. О чём свидетельствует преобладание определённого цвета в сновидении?

— Любой цвет указывает на перегруженность или болезнь определённого внутреннего органа. Если в сновидении преобладают красные цвета и их оттенки, то можно говорить о заболевании сердца, если зелёные — о болезни органов дыхания, а жёлтые — страдает желудочно-кишечный тракт.

— Отлично, — Молибден одобрительно кивает. — Второй вопрос: «На что указывает нагота или появление в неподобающей одежде в сновидении?»

Боже! Как же хорошо даже просто так сидеть с ним рядом! Просто чувствовать его близость, слышать голос, говорить что-то в ответ. Знать, что я ему дорога так же, как и он мне, и не в мечтах, ни в сновидениях, а наяву, в реальной жизни.

— Сон, в котором спящий видит себя голым говорит о его неудовлетворённости положением в обществе, о неуверенности в своих силах и низкой самооценке.

А ведь ещё там, на материке, мне часто снились подобные сны. То я появлялась на педсовете в грязных вонючих лохмотьях, то приходила в гости к Полькиным друзьям в костюме Евы. Эти сны оставляли после себя неприятный осадок, заставляя мучиться неясной тревогой несколько дней подряд.

— Погасли, — будничным тоном произносит Данила, и я с начала не понимаю, о чём он говорит. — Хорош валяться, Мелкая! Поздравляю, ты стала частью острова, пусть и без торжественных клятв и не по своей воле.

Вылезаю из каменного корыта, встаю босыми ступнями на влажный пол пещеры, поджимаю пальцы, застываю в удивлении. Затем делаю шаг, ещё один и ещё. Ни хромоты, ни привычной ноющей боли. Я иду ровно, как ходила когда-то, до дурацкой ссоры с деревенскими детишками.

— Здорово? — спрашивает Молибден, подходя сзади, набрасывая мне на плечи свою рубашку. — Только ради этого стоит остаться на острове, ты согласна?

Ещё бы! Чёрт побери! Да сколько я натерпелась по вине своей хромоты. Сколько насмешек, презрительных взглядов, снисходительных вздохов, ограничений как в труде, так и в развлечениях. Понять мою радость сможет только тот, кто пережил всё это. Для кого гололедица на дорогах не просто неудобство, а настоящее испытание, кто стоял у стены, когда все танцевали в свете празднично-сверкающих огней, кто не имел возможности надеть короткие шорты или юбочку, кто краснел на уроках физкультуры, кто был лишён походов, езды на велосипеде. Для кого, подняться на третий этаж своего дома не обыденное дело, а настоящий подвиг.

— Согласна, — отвечаю сквозь слёзы, быстро оборачиваюсь к своему Крокодилу, утыкаясь носом в голый, пахнущей морем, торс. — И ради тебя.

Данила смеётся, одной рукой вжимает меня в себя, другой, что-то рисует в воздухе. Пространство вокруг нас потрескивает, как от статики, в темноте пещеры вспыхивает розовое кольцо, и мы одновременно шагаем в открывшийся портал.

Глава 22

Ночь дышит душной фруктовой сладостью, горечью морской соли и терпкостью эвкалипта. В распахнутое окно, сквозь тёмные прорехи яблоневых и абрикосовых крон, втекает жидкое серебро луны. Я в крепком, горячем кольце мужских рук, слабая, покорная и безоговорочно, абсолютно счастливая. Кто сказал, что в первый раз всегда больно? Ничего подобного! Было наслаждение, неудержимое желание раствориться, расплавиться в теле любимого человека, были слёзы, вызванные невероятной, сводящей с ума нежности, а вот боли не было. Ни боли, ни страха, ни сомнений. Неужели так бывает? Неужели я в одной постели с куратором Молибденом, Данилой, моим детдомовским дружком Крокодилом? Плыву в мягких облаках истомы, тону в живом тепле родных рук, смотрю на совершенный, самый дорогой на свете профиль, облитый сиянием луны. Провожу пальцами по надбровным дугам, скуле, обвожу контур губ. Данила прикусывает меня за палец, и я шутливо хнычу:

— Крокодил пупырчатый! Откусишь.

Данька рычит и принимается покусывать кончики пальцев рук, ладони, затем, хватает левую ногу, кусая пальцы ног. Визжу, стараясь отползти, как можно дальше. Но куда там? Молибден держит крепко, так что мне остаётся лишь одно — извиваться и хохотать.