Введение в литургическое богословие - Протоиерей Александр (Шмеман)

значительно уступая периодам предшествующему и последующему»[202]. Между тем, для нашей работы именно этот период представляет особый интерес, поскольку в нем совершился синтез первоначального христианского lex orandi с новыми «ударениями» литургического благочестия, их «переваривание» церковным сознанием. Поэтому, оговаривая неизбежно гипотетический характер нашего общего построения, именно на этом периоде становления византийского синтеза мы и сосредоточим наше внимание.

Методологический принцип, которому мы будем следовать, естественно вытекает из всего нашего предшествующего анализа как происхождения, так и развития устава. Если из Типикона, каким он дошел до нас, выделить все то, что было внесено в него после IX–X веков, то есть в эпоху уже завершенной общей его формы и структуры (а это сделать не трудно, поскольку процесс этого внесения сравнительно хорошо засвидетельствован в многочисленных дошедших до нас рукописях), то остаются три основных пласта, соответствующих трем проанализированным нами пониманиям или восприятиям «закона молитвы». Это, во-первых, устав, восходящий, как мы пытались показать, к синагогальной, иудеохристианской первооснове христианского культа. Во-вторых, это те элементы, которые связаны с новым «мирским» литургическим благочестием и так или иначе укоренены в новом соотношении Церкви и мира, созданном обращением Константина. И это, наконец, пласт монашеский. Задача историка состоит в том, чтобы, с одной стороны, определить каждый из этих пластов в отдельности, а с другой, раскрыть соотношение их в конечном синтезе, в одном замысле или уставе. Задача трудная, потому что эти три пласта были не просто «сцеплены» один с другим в некоем механическом соединении, а претворены в подлинный синтез и, значит, изменены в соответствии с общим замыслом, общим богословием устава. Однако без хотя бы гипотетического решения этой задачи и историческое, и богословское изучение устава лишается какой бы то ни было перспективы.

2. На первом месте стоит, таким образом, вопрос о первохристианском, или доконстантиновском, пласте нашего устава. В самой общей форме вопрос этот можно сформулировать так: что в современном «законе молитвы» Церкви должно быть отнесено к этому первоначальному пласту? В главе, посвященной происхождению устава, нам важно было показать укорененность самой идеи (то есть структуры, строя) устава в изначальном lex orandi, а также самую общую связь этого строя с синагогальным литургическим преданием. Теперь мы можем уточнить это описание на основании памятников III века, то есть эпохи, когда литургическую жизнь ранней Церкви можно считать достаточно определившейся, но когда еще не началось действие в ней факторов, связанных с переломом IV века. Наш краткий анализ естественно распределить по уже знакомой нам схеме, рассматривая три цикла богослужения времени, – с одной стороны, их соотношение с Евхаристией, Таинством Церкви – с другой.

В богослужении суточного круга нужно выделить две основные службы: вечерню и утреню, как относящиеся несомненно к доконстантиновскому пласту устава и по своему месту в общем строе богослужения, и по своей литургической структуре. О первоначальном ядре этих служб мы знаем теперь гораздо больше, чем во времена Дюшена и Батиффоля. Знанию этому помогли больше всего методы сравнительной литургики, а также все углубляющееся изучение синагогального богослужения. По словам автора одного из последних исследований истории утрени Ж.-М. Хансенса, «теорию об их монашеском и местном происхождении в IV веке следует признать неприемлемой»[203]. В современном строе вечерни и утрени к этому первоначальному пласту относятся, прежде всего, те три основных элемента, сочетание которых и составляет их устав: это а) псалмопение, б) материал евхологический и в) пение гимнов. Эти три элемента в той или иной мере восходят к синагогальному богослужению. От синагоги был заимствован, прежде всего, сам принцип литургического употребления Псалтири с его выделением определенных псалмов и их приурочиванием к тем или иным моментам богослужения. Можно думать, что заимствованы были также и некоторые группы псалмов – например, «хвалитные» псалмы на утрене, «самый универсальный из всех обычаев», по выражению отца сравнительной литургики А. Баумштарка[204]. По свидетельству памятников, утреннее и вечернее богослужение Церкви развилось вокруг некоторых псалмов или групп псалмов. На утрене это 62-й псалом (утренний), а на вечерне – «вечерний» 140-й. К ним можно прибавить уже указанные «хвалитные» псалмы (148-й, 149-й, 150-й) на утрене и «светильничные» (14-й, 141-й, 161-й, 129-й) на вечерне. Эти псалмы до сих пор составляют скелет неизменных частей суточных служб. В том, что касается способа исполнения псалмов, то здесь еще не закончен спор между сторонниками теории музыкальной зависимости ранней Церкви от синагоги и теми, кто думают, что первоначально псалмы читались (наряду с пророчествами) и только позднее, в начале III века, в результате борьбы с гностической гимнографией, стали восприниматься как «песнь Церкви»[205]. Так или иначе, но наличие псалмопения как основы суточных служб в доконстантиновском уставе не подлежит сомнению.

К тому же первоначальному ядру относятся и молитвы. В современном уставе и утренние молитвы, и светильничные стали тайными и читаются предстоятелем подряд во время чтения Псалтири. Но уже из их текста видно, что первоначально они относились к разным моментам богослужения и чередовались с псалмами и гимнами[206]. Об этом свидетельствуют их надписания в ранних рукописях – «молитва пятидесятого псалма», «молитва на хвалитех» и т. д. И по содержанию эти молитвы близки к tephillâ – ходатайственно-молитвенной части синагогального богослужения, что указывает на их раннее включение в устав суточных служб[207]. Как важную часть службы их упоминают «Сирская дидаскалия» и связанные с нею памятники[208].

Уже у апостола Павла мы находим упоминание псалмов, гимнов и песней духовных (Еф. 5:19; Кол. 3:16), и этот перечень, по словам Э. Веллеса, «в настоящее время понятен каждому, кто занимается сравнительной литургикой. Три эти группы соответствуют трем родам пения, обычным в византийском ритуале. Они происходят от еврейского богослужения синагоги, которое ученики Христа ежедневно посещали»[209]. Перечень первых гимнов, употреблявшихся в Церкви, сохранился в александрийском кодексе V века[210], но есть все основания думать, что они употреблялись в христианском богослужении и до Константина[211]. Этот перечень включает в себя наши теперешние десять ветхозаветных песней, которые позднее составят канон, а также Великое славословие, песнь Симеона Богоприимца, молитву царя Манассии и др. Пользуясь сравнительным методом, Баумштарк показывает постепенное «становление» этой ранней гимнографической традиции, в которой первичной он считает песнь Трех Отроков. Для нас важен сейчас только факт наличия гимнов в уставе первоначальных суточных служб. В том же, что касается термина «песни духовные», то, по мнению Веллеса, они относятся к песнопениям так называемого «мелизматического» типа, главный тип которых представляют «Аллилуиа»[212]. Для всякого, знакомого с современным строем нашего богослужения, ясно, что теперешнее употребление аллилуариев несомненно предполагает,