Опасная тишина - Валерий Дмитриевич Поволяев

уха Емельянова, а одна прошла около виска, едва не опалив сукно утепленной ватой буденовки, было его великое везение. Видать, ангел охранял Емельянова.

Снег под ногами визжал противно, уплывал куда-то вбок, сопротивлялся, идти было трудно, но Емельянов не падал, цеплялся руками за воздух, шел и шел вперед. Иногда ему казалось, что ноги у него совсем перестали двигаться, отказали окончательно, но это было не так.

На ходу он вытащил пистолет. Маузер Усмана, заткнутый за пояс, он обронил. Даже не заметил как. Пространство перед ним двоилось, фигуры, видневшиеся впереди, тоже двоились, можно было попасть в Женю, поэтому Емельянов в следующую минуту, чтобы случайно не нажать на курок и не выстрелить, опустил ствол и ощутил себя совершенно беззащитным перед мужиком, завернувшимся в кавказскую бурку и чувствовавшим себя, надо полагать, надежно – не то что начальник заставы.

Емельянов стиснул зубы, накренился, сильно накренился, одолевая ветер и снег, – теперь он пластался почти параллельно земле, пытаясь ускорить свой бег хотя бы на чуть-чуть, но не ускорил – сил не было, он помотал головой и неожиданно ощутил идущее откуда-то тепло. Ну будто бы от громко гудящей печки пахнуло пламенем, Емельянову разом сделалось покойно, даже посветлело, кажется, вокруг, и пространство образовалось, хоть пляши в нем… Но двигаться по-прежнему было трудно.

Легкие в груди смерзлись, что-то стучало в них, глотку обметала боль, сердце громко стучало в висках, норовя проломить их, в ушах полоскался гнетущий протяжный звон. Он опять поднял пистолет – в который уж раз – и опять опустил его – мешала Женя. Эх, Женя, Женя… Отодвинься чуть в сторону, голубка. Или рухни в снег, чтобы тебя не было видно. Иначе Емельянову не справиться с этим бандитом, скорее бандит справится с ним.

Подпустил бы этот человек ближе к себе, сошлись бы, как сходятся мужики на родине Емельянова, на реке Сосне, в кулачном бою, померялись бы силами… Но нет, человек этот не таков, не подпустит ни за что, искрошит Емельянова пулями, а подойти не даст.

– Эй! – прохрипел Емельянов едва слышно, нехорошо подивился тому, каким слабым стал у него голос – даже сам не разобрал, что произнес, собрался с духом, крикнул посильнее и опять не услышал себя.

И вновь ощутил тепло, исходящее от промороженной каменной земли, словно от печи. В горле возникла тугая пробка, перекрыла путь воздуху, дышать сделалось совсем нечем. Но тепло обязательно должно победить холод.

Ведь когда холод, например, вползает в хорошо протопленный сухой дом, то прямо от порога улетучивается, его съедает тепло. Так будет и здесь. Емельянов распрямился, сделался выше – ему надо было преодолеть себя, прибавить бега, хотя движение его нельзя было назвать бегом – это было убогое, перепадающее с боку на бок, словно человек шел сразу на двух костылях, преодоление пространства… Судя по неровной кривости шагов, Емельянов должен был уже свалиться от усталости, затихнуть, вмерзнув головой в снег, но он не падал, держался, ковылял и ковылял, и хрипел, хрипел, хрипел… Хоть и выдохся он, но все равно двигался вперед.

– Эй! – вновь он вытолкнул сквозь зубы изо рта смятое, на человеческую речь не похожее, но все-таки различимое – на этот раз Емельянов услышал самого себя. – Бросай оружие! Кому сказали, бросай! – начальник заставы поднял пистолет, увидел, что конец ствола нацелен точно на тоненькую фигурку, кутающуюся в знакомую дошку.

Емельянов захрипел досадливо и опустил оружие – он не мог стрелять…

Женя видела и одновременно не видела мужа – все заслонял Чимбер, закутанный в громоздкую теплую бурку, он вообще занимал половину ночного пространства, бурка загораживала обзор, и Женя все норовила выйти из-за нее, выглянуть, как из-за забора, – иногда ей это удавалось, иногда нет.

Она всхлипнула. Ей хотелось к мужу, хотелось как можно скорее встать рядом с ним, быть может, даже прикрыть его, но она не могла обойти эту огромную, густо обсыпанную снегом бурку, оглушенно топталась на месте, ежилась от холода и переживала за Колю – вдруг этот человек убьет мужа?

Страшный человек этот, правда, стрелял уже несколько раз из револьвера, но, слава богу, не попал и, даст Всевышний, не попадет и впредь, поскольку стрелок он криворукий, ветер сносит его пули в сторону, а Коля – воин ловкий, знает, как вести себя в подобных случаях, Коля обязательно должен одолеть его.

Женя всхлипнула вновь, втянула сквозь зубы воздух в себя, закашлялась. Чимбер услышал ее кашель, раздраженно дернул одним плечом, привычно вобрал голову в кокон бурки и замер, выставив перед собой револьвер, зажатый обеими руками.

А Коля находился уже совсем близко, охлесты снега не перекрывали его, не загораживали, и лицо Колино, помороженное, с белыми пятнами на скулах, было видно, и рука с опущенным пистолетом, и то, как вымотался он в этой погоне, обессилел – все это тоже было хорошо видно. Женя опять всхлипнула, не удержалась: ей было жаль мужа.

Чимбер, держа револьвер обеими руками, ждал – патроны у него были на исходе, он теперь должен был стрелять наверняка. Женю неожиданно охватил страх – еще несколько секунд назад этого страха не было, а сейчас появился.

– Коля-я! – закричала она отчаянно, изо всех сил, оглушая саму себя.

Чимбер вздрогнул и выстрелил. Промахнуться он не мог уже никак – слишком близко подошел к нему Емельянов, и пуля всадилась начальнику заставы в грудь. Было видно, как она ударилась о металлическую пуговицу со стертым царским орлом (Емельянов хорошо поработал напильником, чтобы ничего не оставить на пуговицах от «темного прошлого»), вышибла длинную тусклую искру и вошла в тело. Емельянов дернулся, открыл на ходу рот, Женя увидела, как сквозь распахнутые губы брызнула тонкая струйка крови…

Емельянов сделал еще несколько надломленных скособоченных шагов, развернулся лицом к невидимым в ночи горам, с усилием выпрямил голову, чтобы рассмотреть и запомнить навсегда лицо жены, улыбнулся жалобно, прощально и упал на тропу.

– А-а-а! – зашлась было в крике Женя, но в следующее мгновение смолкла, а крик ее продолжил Чимбер – он буквально забился в радостных конвульсиях, загоготал так, что в недалеком ущелье сошла лавина, а земля под ногами невольно задрожала.

Это была его победа – победа Чимбера, его друзей и соратников, и совсем неважно, что они погибли. Главное не смерть, главное, что дело их торжествует. Женя, давясь слезами, скорчилась скорбно, прижала одну руку к лицу, другой уперлась в снег – ей было плохо.

– Коля-я… – выдавила она с трудом, выдавила вместе со слезами, прикусила зубами язык. – Коля-я…

Под грудную клетку ей, в низ ребер уперлось что-то твердое, неудобное, она приподняла голову – вспомнила, что это нож, среднеазиатский пчак, подарок мужа.

– Коля-я-я, – прошептала она, отерла пальцами глаза: она знала, что сейчас сделает.

Коля, распластавшись, лежал на едва видимой, наполовину занесенной снегом тропе, неудобно подломив под себя