Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь - С. Шумов

Много выводов просится здесь из-под пера, но с ними лучше повременить, пока мы не познакомимся с историей колонизации в царствование Фридриха II, который шел по тому же пути, как и его предшественники, только более смелыми и крупными шагами. Однако и сейчас уже история прусской монархии выступает перед нами в новом свете, и мы ясно видим по крайней мере одну из причин необыкновенных успехов этого государства, которое, начав с самого малого, вскоре поднялось на степень великой державы наперекор Франции и Австрии, предписывавших тогда самовластно законы на континенте. Ошибки, которые делали обе эти страны, все до одной шли на пользу их будущей сопернице. Как поучительно сравнить религиозную политику Пруссии и Австрии!

А сколько неоценимых услуг оказал Великому Курфюрсту Людовик XIV! И какой контраст между королем-сержантом и Людовиком XV! В том самом 1732 году, когда Фридрих-Вильгельм приостановил по дороге в Пруссию зальцбургских изгнанников для того, чтобы научить их новому псалму, французский двор был занят вопросом, удастся ли мадам де-Мальи сделаться признанной фавориткой короля; архиепископ амбренский Герен де-Тенсен, явный клятвопреступник и святокупец, и епископ ланский Лафар, про которого Барбье говорит, что «он считался бы сорвиголовой среди мушкетеров», гремели против янсенистов; парламент защищал права светской власти от притязаний епископов и папы наперекор королю, который начал с мер крайней строгости против него, а кончил капитуляцией, и весь Париж бегал на кладбище при церкви Св. Медарда смотреть, как на могиле одного диакона-духовидца паралитикам возвращалась способность владеть руками и ногами. « Не следует отворачиваться от этих воспоминаний, как бы ни были они для нас печальны. Кто хочет понять последующий ход событий, все чудеса правление Фридриха II и весь позор царствования Людовика XV, тот должен ясно представить себе Фридриха-Вильгельма, одетого рабочим и всецело поглощенного созиданием прусского государства в то время, как распущенное парижское общество, разодетое в шелк и бархат, шутя готовится справить тризну по вековому порядку, с которым, по счастию, судьба нашей страны вовсе не была неразрывно связана.

ФРИДРИХ ВЕЛИКИЙ

Царствование Фридриха Великого открывает собой новый период в истории государей-колонизаторов Пруссии. В самом деле, тогда как Великий Курфюрст, Фридрих I и Фридрих-Вильгельм I для приобретения себе новых подданных пользовались только счастливым стечением внешних обстоятельств, Фридрих II организует правильную иммиграцию в свое государство по заранее составленному плану. Ученик школы физиократов, имевшей в XVII столетии столько знаменитых последователей, он признает, что «крестьяне — отцы-кормильцы общества», и чтобы увеличить число их в своих провинциях, он не щадит усилий с первого дня своего царствования до последней минуты своей жизни. При нем колонизация становится чисто экономическим предприятием. Его предшественники играли на религиозном рвении: он находить это совсем лишним. В его письмах, записках и заметках на полях бумаг не найдется ни одной библейской метафоры: его государство является уже не обетованною страною, а землей, пущенной в эксплуатацию, и так как он до копейки знает, во что ему становится каждый колонист, то никогда и не толкуете об особенной милости Божией к королевскому Бранденбургскому дому. Конечно, предшественники его много потрудились для колонизации монархии, но и ему осталось еще много дела. При вступлении Фридриха на престол его государство обнимало 2145 кв. м. и считало около 2 500 000 душ населения: между тем теперь в одном Бранденбурге, площадь которого равна всего 734 кв. м., живет 2 900 000 человек. Таким образом, много пробелов оставалось пополнить в старых провинциях, да немало их оказалось и в новых — в Силезии и Восточной Пруссии, завоеванных Фридрихом: население их было так редко, и славянский элемент в нем так силен, что необходимо было ввести в их жилы много германской крови. К этому надо еще прибавить войну за австрийское наследство и Семилетнюю, которые унесли у короля такое множество подданных. Идя вразрез с работою Фридриха и истребляя ее плоды, он заставили его удвоить усилия, чтобы загладить следы причиненных ими бедствий и довести до конца дело, начатое его предками.

Фридрих решил сделать колонизацию такой же отдельной отраслью прусской администрации, как сбор податей или набор ополчения. Палаты отдельных провинций, представлявшие собой административные учреждения на коллегиальном начале, должны были собрать точные сведения о нуждах своих областей, составить списки пустых домов и покинутых участков земли, определить число колонистов, которые могли найти себе место в их округах, и методически занести все эти сведения на столбцы особых подробных таблиц: образец этих таблиц был выработан самим королем, и он тщательно их изучал, так как он вообще держал под неослабным надзором эти провинциальные палаты. Следы его личного вмешательства встречаются на каждом шагу: сколько обещаний подписано его именем, но сколько и угроз! Нужно было возбуждать усердие чиновников. Они и без того были уже завалены делами бюрократической администрации, а теперь им приходилось еще отыскивать переселенцев, наблюдать за их передвижением, водворять их на местожительство и вдобавок изыскивать средства на покрытия этих новых издержек, так как король, не отказываясь помогать переселенцам и часто давая даже очень щедрые ссуды, все таки ставил общим правилом, что расходы по колонизации должны падать на те же провинции, которые должны были от нее выиграть. Немало просьб о деньгах было им безжалостно отвергнуто. «У меня нет ни гроша», пишет он на полях прошений; или: «я беден, как Иов»; а то еще: «Я сегодня что-то туг на ухо и хорошенько не могу разобрать, о чем вы толкуете». А между тем он требовал точного и неуклонного исполнения своих предписаний. Неутомимая деятельность этого новатора сбивала с толку его чиновников, привыкших к строгой рутине. Так как все новое казалось им пагубой, то эти старые служащие часто позволяли себе входить с почтительнейшими представлениями, где слова «бесполезно» и «невозможно» встречались на каждом шагу. Фридрих этого не выносил. Резкими замечаниями и неумолимой взыскательностью ему удалось, наконец, сломить всякое явное и тайное сопротивление. Но надо послушать, с каким негодованием король говорит об упрямцах: он не находит для них достаточно сильных слов; он обзывает их злыми и бессовестными людьми; он обвиняет их в том, что они вошли между собой в адское соглашение, чтобы угнетать призванных его патриотическими заботами переселенцев»; он приказывает им немедленно изменить свое «постыдное, безбожное и вредное для страны поведение». Когда такой государь, как Фридрих, начинал говорить подобным языком, то оставалось только повиноваться; так и было сделано — и тем, кто в глубине души ругался против королевских приказов, нередко приходилось получать замечание за излишнее усердие в их исполнении.

Переселенцы сами доставляли королю немало хлопот. Они стекались: со всех стран света. Это были не прежние степенные и набожные протестанты, которые выше всего ставили свою совесть и во имя покорности Богу сейчас же делались покорными слугами короля. Провинциальные палаты не без основание жаловались, что между колонистами встречалось немало проходимцев, пускавшихся на всякие плутни, чтобы поживиться насчет добрых намерений своего нового государя. Иные ухитрялись по два раза получать деньги на путевые расходы, другие по несколько раз уходили из Пруссии и опять в нее возвращались ради переселенческой премии. Многие наивно думали, что королю довольно их присутствия и что он с них ничего не потребует — разве детей. Вот хлеб поспел, — говорили они инспекторам, — кто же будет его жать?» Они напускали на себя важность, и когда бывали недовольны, то грозились уйти, подавая, так сказать, в отставку из колонистов. Как-то раз один из них, несмотря на все данные ему льготы, имел дерзость сказать в лицо королю, что собирается уйти со всей семьей куда-нибудь, где людям лучше живется. «И отлично сделаешь, друг мой», отвечал ему Фридрих. «Знай я какое-нибудь место, где бы мне было лучше, чем здесь, я сам туда ушел бы». Однако побеги поселенцев приводили его в ярость; но он ставил их на счет провинциальным палатам. Напрасно те старались внушить ему, что сбегают все пьяницы, от которых приятно отделаться: он выходил из себя, он предписывал удвоить строгость надзора и делать смотры два раза в неделю. Ему предложили было обязать поселенцев присягою. «Не к чему — отвечал он — плодить клятвы: их и без того довольно нарушают». Для предупреждения этих побегов он обратился к более верному средству: он обязал местные власти уплачивать суммы, израсходованные на беглецов. Когда ему жаловались на характер этих пришельцев, то он не спорил, замечая, что «часто первое поколение никуда не годится»; но он работал для будущего и хотел, чтобы и другие тоже вооружились терпением, в ожидании того дня, когда прусская дисциплина сделает свое дело.