Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь - С. Шумов

Эти обещание привлекли немало швейцарцев в государство Фридриха, где всегда находилось для пришельцев и место, и дело. Король направил новых колонистов на восток, в герцогство прусское и в Литву. Здесь тоже приходилось заглаживать следы множества ужаснейших бедствий, еще более страшных, может быть, чем те, картину которых мы видели! В войне, разразившейся к концу XVII столетия между Польшей с одной стороны и Швецией и Бранденбургом — с другой, поляки обратились за помощью к татарам: 50 000 этих дикарей наводнило прусские провинции. Меньше чем в год татары и поляки сожгли 13 городов и 249 местечек и деревень. Они перебили 23 000 человек, а 34 000 увели в плен. Но еще ужаснее была явившаяся после войны чума: Кенигсберг в 8 месяцев потерял 10000 жителей, а Инстербургский округ 66 000. В общем число жертв превзошло 200 000, так что провинция эта приняла вид пустыни. Чтобы заселить все эти опустевшие места, нужно было бы, чтобы из Швейцарии явились настоящие полчища эмигрантов, но их пришло всего только 6 000 или 7 000, часть которых осела в Бранденбурге. Для того, чтобы увеличить это слишком недостаточное число, Фридрих стал искать в Швейцарии колонистов другого рода.

В Бернском и Цюрихском кантонах проживала тогда горсточка учеников Менно, этого современного Лютеру своеобразного реформатора, который хотел, чтобы его последователи не довольствовались исповеданием чистого религиозного учения, а сверх того раскрывали миру глаза на всю извращенность управлявших им законов и подготовляли людей к введению лучших. Ни в каком случае они не должны были прибегать к насилию; вперив взоры в идеальное государство, где не будет ни лжи, ни несправедливости, ни ненависти, они противопоставляли злоупотреблениям только пассивное сопротивление, отказываясь от присяги, которая предполагает ложь, и от военной службы, которая предполагает ненависть. Такое поведение было не по вкусу государям. Многие из них обратились к Лютеру, спрашивая его мнение о том, как следует поступать с этими нововводителями. Реформатор, ссылаясь на ап. Павла, отвечал, что их нельзя терпеть, и с XVI е. меннонитов стали преследовать в Швейцарии, но они все таки продолжали там существовать. В конце XVII в. цюрихское правительство хотело принудить к военной службе тех из них, которые жили в его территории: они отказались. Оно потребовало у меннонитов, чтобы вместо присяги они отвечали, по крайней мере, «да» или «нет» на предлагаемые на суде вопросы: они не согласились и на это. Оно приказало им выселиться: они остались на месте. Тогда началось преследование. В то же время в Берне были изданы против меннонитов указы, обрекавшие их на изгнание, клеймение, галеры и смертную казнь. Наконец, Фридрих I вступился за них; но он встретил соперничество в генеральных штатах Голландии, которые тоже предлагали у себя убежище меннонитам. Оба государства тщательно следили друг за другом, ибо каждое из них охотно приняло бы на свое попечение богатых колонистов, предоставив бедняков благотворительности другого. Наконец, меннониты прибыли в Восточную Пруссию, где они могли чтить Бога, как хотели, не опасаясь королевских вербовщиков. Число этих переселенцев в точности неизвестно, но во всяком случае их было немного, и прибытие их мало в чем изменило положение дел в несчастной провинции.

У Фридриха I не было достаточно последовательности и энергии в характере, чтобы помочь бедам, от которых страдала Пруссия. После его смерти страна осталась в прежнем положении; огромные пространства земли лежали невозделанными, сорные травы привольно разрастались на обширных кладбищах, тянувшихся на необозримые расстояния всюду, где свирепствовала война и чума, и громадные леса, существующие и до сих пор, высоко поднялись там к небу, опутав своими корнями кости так злополучно погибшего поколение.

В самый день коронование Фридриха-Вильгельма I стало ясно, что новый государь намерен царствовать совсем не так, как покойный. Вместо того, чтобы тратить на коронацию 6 миллионов талеров, как Фридрих I, Фридрих-Вильгельм израсходовал на нее только 2547 тал. 9 пф., да и то, вероятно, ему показалось дорого. Прусский двор сию же минуту преобразился. Дорогие наряды исчезли: король их не носит и не терпит их вокруг себя. Любимая его мода — это короткое платье и длинная шпага. Он не восхищается, как Фридрих, своим королевским достоинством, но можно ли найти короля, более проникнутого сознанием своих обязанностей? Для него нет мелочей, и он хочет все видеть своими глазами. Его прогулки являются ревизиями, и на берлинских улицах трость его тоже прогуливается по спинам праздношатающихся. Зато к труженикам он проявляет по своему настоящую нежность. Так, например, он лично интересуется крестьянками, которых он допускает в заведенную им в Кенигсгорт школу маслоделия: если они были прилежны и послушны в течение двух лет ученья без заработка и оказывались на его взгляд способными распространять приобретенную «науку» в деревнях, то он отсчитывал им 100 талеров на приданое, чтобы они могли выйти замуж за «добрых парней». Этот деятельный и трудолюбивый человек не разменивался, однако, на такую мелочь: он отдал себе точный отчет в нуждах своих государств, обдумал лучшие средства их удовлетворения и, раз приняв решение, сообразно с ним расположил всю свою жизнь.

Как и Великий Курфюрст, он видит, что лучшее лекарство против недугов его государства составляет колонизация; но он не хочет пускать к себе кого ни попало и от тех, кого принимает в число своих подданных, требует труда и послушание. От него пошел девиз прусской монархии: Nicht raisonniren— «не рассуждать»! Меннониты, на его взгляд, рассуждали слишком много, и вообще эти искатели идеала были совсем не по нем. Известна страсть «короля-сержанта», как его прозвали, к солдатам великанам, которых он называл своими «дорогими длинноногими молодцами». Никакие власти в мире не могли защитить от его наглых вербовщиков несчастных, которых природа наградила высоким ростом. Раз эти его агенты схватили в Италии одного проповедника у подножия церковной кафедры. Они промышляли и на больших дорогах, где однажды захватили имперского посланника. Возможное ли было дело, чтобы они при этом стали смущаться религиозными сомнениями меннонитов? Конечно, они готовы были уважать чувства существ среднего роста, но полагали, что свобода совести исчезает на высоте шести футов над уровнем земли. Напав на след одной меннонитской семьи великанов, они проникли ночью в дом, где она проживала, натворили там грубых насилии и увели шесть прекрасных молодцов в Потсдам. Там этих бедных философов поставили во фронт и приказали им учиться строевой службе; только один сдался; пятеро других стояли на своем так упорно и долго, что их пришлось, наконец, отпустить. Оскорбленный в своей задушевнейшей привязанности и обиженный тоном полученных им протестов, король велел меннонитам удалиться из королевства, чтобы очистить место «другим добрым христианам, не считающим греховной военную службу». Потом он отступился от такого строгого решение, когда ему написали из Кенигсберга, что сбор податей пострадает от выселение меннонитов. Он не мог оставаться нечувствительным к такого рода аргументу: недаром он называл себя министром финансов и военным министром прусского короля. Министр финансов образумил военного министра; но в глубине души Фридрих-Вильгельм никогда не простил этим христианам, не хотевшим вступить в его гвардию.

Он требовал, чтобы колонисты, поселившись в указанных им местах, и не думали больше о возвращении на родину. Отъезд в его глазах был дезертирством. Когда несколько пограничных литовских крестьян по наущению поляков ушли в Польшу, захватив туда с польской помощью свои стада и всю утварь, вплоть до дверей и окон своих домов, то король пришел в ярость против всей Польши и отдал приказ не допускать более в число колонистов ни одного поляка «под страхом смертной казни». Впрочем, ему и вообще казалось неудобным принимать в пограничную с Польшей страну, которая не была еще онемечена, колонистов, не говоривших «на хорошем немецком языке»! Он также сильно опасается евреев, «ибо они не могут уживаться на одном мест и всюду учат дурному». Он мечет громы своих указов против «этих бродяг и других дурных людей», обвиняя их в подстрекательстве крестьян к дезертирству. Всякому, кто схватит одного из таких евреев, говорит он, должна быть сейчас же выдаваема большая награда».

Фридрих-Вильгельм понимал, что лучшим средством удержать колонистов в стране было добросовестное исполнение тех обещаний, которые их привлекли. Горе тому, кто провинился какой-нибудь несправедливостью к гостям Прусской монархии! Один военный советник позволил себе вымогать деньги у переселенцев: он был схвачен и немедленно повешен. Чтобы заботы его принесли желанные плоды, король учредил особую колонизационную комиссию и издал в виде жалованных грамот своего рода кодекс прав и обязанностей колониста. Все до подробностей регламентировано было в этом кодексе для переселенцев всех категорий, и щедрой рукой дарованы были им вольности и привилегии. Для них этот скупец становился расточительным. В то время, когда все доходы его государства не превышали 7 400 000 тал., он тратил по миллиону в год в течении шести лет на одну Литву. Умственные и нравственные интересы его новых подданных заботили короля не менее материальных. Он уважал их свободу совести, так как в нем сохранился дух терпимости его предшественников: он праздновал столетнюю годовщину рождение Лютера наравне с годовщиной обращение в кальвинизм Иоанна Сигизмунда. Устроив оружейные заводы в Шпандау и Потсдаме, он дал католических священников выписанным из Люттиха рабочим: ему мало было нужды, что они были папистами, раз они умели делать хорошие ружья. Только рационалисты и атеисты не находили у него пощады: их сажал он в тюрьму; но он не считал невежества оплотом веры. Он открыл множество школ в тех провинциях, куда призвал всего больше колонистов. «Много ли мне было бы пользы, говорил он, если бы мне удалось заселить страну землепашцами, да не удалось сделать из них добрых христиан». Несмотря на всяческие затруднения, он основал в Литве и в Восточной Пруссии 1380 школ. Труд этот получил свою награду. В 1725 г. 9539 новых поселенцев явилось в Пруссию; было основано много городов и 460 деревень. Но это было только начало; религиозная нетерпимость готовилась еще раз доставить Пруссии многочисленных сынов.