Власть в Древней Руси. X–XIII века - Пётр Толочко

Как и годом раньше в Киеве, Изяслав обратился к новгородскому вечу за поддержкой в походе на Юрия Долгорукого, который чем-то обидел новгородцев. «И рече имъ: „Се, братье, сынъ мой и вы прислалися есте ко мнѣ, оже вы обидить стрый мой Гюрги, на нь есмь пришелъ сѣмо, оставя Рускую землю, васъ дѣля и вашихъ дѣля обидъ“».[500] Вечники выразили полную готовность идти на Долгорукого, заявив при этом Изяславу: «Ты нашь князь, ты нашь Володимиръ, ты нашь Мьстиславъ, ради с тобою идемъ своихъ деля обидъ».[501]

Из содержания данного свидетельства отчетливо видно, что военный поход, в котором должно было принять участие большое число воев, требовал согласия вечевого собрания. Его решения оказались обязательными не только для новгородцев и псковичей, но, оказывается, и для карелов, представители которых в вече не присутствовали.

Еще одно вече, содержательно близкое киевским 1068, 1146 и 1147 гг. состоялось в Новгороде в 1161 г. Недовольные тем, что князь Святослав Ростиславич посадил в Новом Торжке своего брата Давыда, новгородцы потребовали лишить последнего стола. Святослав выполнил волю новгородцев, но они, как пишет летописец, не удовлетворились этим. Собрав новое вече «на Святослава», они преступили «хрестьное цѣлование к Ростиславу (великому князю киевскому — П.Т.) и къ сынови его Святославу».[502] Князь находился на городище, когда к нему прискакал гонец и объявил о волнениях в городе и о намерениях людей пленить его. Что в действительности и случилось. Восставшие новгородцы «емше князя запроша в истопкѣ, а княгиню послаша в монастырь, а дружину его исковаша, а товаръ его разъграбиша и дружины его».[503]

Ю. Гранберг отнес эти собрания новгородцев к категории веч-мятежей, утверждая, что для составителя Ипатьевской летописи одним из значений слова «вече» был мятеж или события с ним связанные.[504]

Вряд ли это корректно. Веча действительно нередко заканчивались мятежами, но, определенно, не были тождественны им. Сначала сходка, обращение к вечникам и объявление им какого-то решения, а затем уже взрыв народного негодования. Такая последовательность имеет место даже тогда, когда веча как бы заранее запрограммированы на злонамеренные действия. Как, к примеру, полоцкое 1159 г. «Том же лѣтѣ светъ золъ свещаша на князя своего полочане на Ростислава на Глѣбовича, и тако приступиша хрестное цѣлование».[505] На этом совете был обсужден план: пригласить князя на братчину и там его пленить. Он не удался, поскольку из города отправился навстречу князю его детский и предупредил об опасности. «Не ѣзди, княже, вѣче ти въ городѣ, а дружину ти избивають, а тебе хотять яти».[506]

Из летописного текста следует, что совет зол или вече собрали не рядовые полочане, а имущие, которые предполагали пленить князя на братчинном пире. В том совете были не только противники князя, но и сторонники («бяху приятеле Ростиславу»), которые предупредили его (видимо через его детского) о надвигающейся опасности.

Кроме больших общегородских вечевых сходок в летописи содержится значительное число известий о вечах менее масштабных, собиравшихся во время военных действий, будь-то осада города или военный поход. Таким, в частности, было владимиро-волынское вече 1097 г. Оно собралось во время осады Владимира войсками Володаря и Василька Ростиславичей для того, чтобы потребовать от Давыда Игоревича выдачи галицким князьям его злых советчиков Туряка, Лазаря и Василия. Как и в Новгороде, созвал их на вече колокольный звон. «И созвониша вѣче, и рекоша Давыдови людье на вѣчѣ: „Выдай мужи сия“».[507] При этом они пригрозили князю, в случае отказа, открыть «ворота городу».

Из этого можно сделать вывод, что вечники, обозначенные словом «людье», в действительности были теми, от кого зависела судьба осажденного Владимира. Предполагать здесь широкое представительство простых горожан вряд ли обосновано, поскольку город не находился в критическом положении, что могло бы вызвать их особую активность.

При условиях близких к владимирским состоялось вече в Звенигороде в 1146 г. Город осадили войска великого киевского князя Всеволода Ольговича и его союзников. Буквально на второй день звенигородцы собираются на вече и принимают решение сдать город. «А въторый день створиша вѣча звенигородьчи хотяче ся предати».[508] Исполнить это решение помешал воевода галицкого князя Володимерка Иван Халдеевич. Он арестовал трех «мужей», убил их, а трупы выбросил за крепостные стены. «Тѣмъ и загрози имъ. И начаша ся звенигородьци оттолѣ быти безъ лѣсти».[509]

Из летописного сообщения видно, что судьба осажденного Звенигорода решалась на вече, которым руководили знатные звенигородцы Об этом определенно говорится в Московском летописном своде. «Изнима (Иван Халдеевич — П.Т.) у них 3 мужи, иже бѣша началници вѣчю тому, и пресѣкъ их на полы сверже съ града».[510] Согласно Ю. Гранбергу, решение о сдаче города не было спонтанно вечевым, но являлось инициативой небольшой группы людей, пытавшихся заручиться поддержкой горожан. Но достаточно было казнить трех человек, чтобы эта инициатива не имела продолжения.[511]

Любопытное свидетельство о вече содержится в статье 1185 г. Созвано оно было смоленскими воями, пришедшими с князем Давыдом Ростиславичем в помощь киевским князьям Святославу и Рюрику, готовившимся выступить в поход на половцев. Обнаружив, что непосредственной угрозы Киеву нет, смоляне на вече у Треполя решают вернуться в Смоленск. «Смолнянѣ же почаша вѣче дѣяти, рекуще: „Мы пошли до Киева, даже бы была рать, билися быхом; намъ ли иноѣ рати искати, то не можемь, уже ся есмы изнемоглѣ“».[512]

Ю. Гранберг, приведя сомнения исследователей о характере этого веча, склонился к мысли, что в статье 1185 г. возможно речь идет о том, что раздосадованные воины собирались группами и выражали неудовлетворение сложившейся ситуацией.[513] Из летописи такой вывод не следует. Скорее можно говорить об общем вече — военном совете, инициированном князем Давыдом Ростиславичем, который, судя по всему, и сам не склонен был надолго увязать в этой южнорусской антиполовецкой кампании. Находясь у Треполя и получив от Святослава приказ выступить в помощь переяславскому князю Владимиру Глебовичу, он не выполнил его. Не пришел Давыд со смоленским полком к объединенным дружинам Святослава и Рюрика и позже, из-за чего те также не смогли оказать должной помощи Владимиру Глебовичу. По существу, Давыд лишь прикрылся вечевым решением смоленской дружины.

Необычное вече состоялось в 1231 г. в Галиче. Его созвал Данило Романович, но было оно не общегородским народным собранием, а фактически советом ближайших сторонников князя. В летописи о нем сказано следующее. «В лѣто 6739. Самому же Данилу созвавшу вѣче, оставьшуся въ 18 отрокъ вѣрныхъ, и съ Дѣмьяномъ тысяцкымъ своимъ, и рече имъ: „Хочете ли быти вѣрни мнѣ, да изииду на враги мое?“»[514] Трудно сказать, имеем ли мы здесь исчерпывающую информацию об участниках веча. Ведь если на нем присутствовал тысяцкий, то реальное число участников могло быть и большим, чем об этом говорится в летописи. Но определенно оно не было общегородским народным собранием, как называл его М. Ф. Владимирский-Буданов.[515] Судя по продолжению этого известия, на вече не только было выслушано вопрошание Данила о верности, но и состоялось обсуждение того, как действовать в условиях жесточайшей боярской оппозиции. В пользу этого свидетельствуют слова сотника Микулы, обращенные к князю: «Господине! Не погнетши пчелъ меду не ѣдать».[516]

Ю. Гранберг полагает, что нет оснований видеть в этом вече некий орган, представлявший население города или земли. Скорее, это личная встреча князя и его приближенных, оказывавших ему поддержку.[517] Это действительно так, однако из этого не следует, что это собрание лишено политического смысла. Если бы это было так, Данило не собирал бы его. Оно понадобилось ему для того, чтобы заручиться поддержкой в предстоящем походе на двоюродного брата Олександра Белзского. Решение этого веча, по-видимому, оказало влияние даже на его недоброжелателей, которые вынуждены были принять участие в походе. «И Мирославу пришедшу к нему на помощь с маломъ отрокъ, невѣрнии же вси на помощь ему идяху, мнящеся яко вѣрнии суть».[518]