Власть в Древней Руси. X–XIII века - Пётр Толочко

Конечно, ни о каком общегородском народном собрании в данном случае не может быть и речи. Вече собрали те киевляне, которые отправились с Всеславом к Белгороду сражаться с силами Изяслава. Следовательно, сторонники полоцкого князя, которые и признаются в своем клятвоотступном грехе перед Изяславом. Как предполагал М. Д. Приселков, в вече, возможно, принимали участие и представители крупного киевского купечества, в пользу чего говорит угроза зажечь город и уйти в Греческую землю.

О том, кто верховодил в киевских вечах 1068–1069 гг., можно заключить на основании расправ, учиненных Изяславом над виновниками своего изгнания. Как свидетельствует летописец, посланный для усмирения киевлян сын Изяслава Мстислав «исѣче кияны, иже бѣша высекли Всеслава, числом 70 чади, а другыя слѣпиша, другыя же вез вины погуби, не испытавъ».[464]

Под термином «чадь» или «нарочитая чадь» в летописи всегда подразумевается дружина или вооруженная личная охрана князя, боярина. Владимир Святославич после принятия христианства велел «поимати у нарочитые чади дѣти, и даяти на ученье книжное».[465] В летописи упоминается «Ратиборова чадь» — дружина киевского боярина Ратибора, «Мирошкина чадь» — личная охрана новгородского посадника Мирошки. М. Н. Тихомиров, а вслед за ним и Л. В. Черепнин, чтобы подчеркнуть классовый характер восстания 1068 г., предположили, что в данном случае под словом «чадь» подразумевается народ, широкие круги населения.[466]

Думается, что аргументировать направленность движения 1068 г. столь сомнительным предположением о том, кто скрывается под термином «чадь», вряд ли возможно. Вернее думать, что здесь речь идет о какой-то части дружины Изяслава, принявшей сторону восставших и участвовавшей в освобождении Всеслава. Представителей же широких слоев киевского населения следует видеть в ослепленных и погубленных. Но как раз они, по свидетельству летописца, возможно очевидца событий 1068–1069 гг., пострадали без вины.

Как известно, расправы Изяслава не избежал даже такой влиятельный церковный деятель Руси, как Антоний — основатель Киево-Печерского монастыря, что также свидетельствует, по-видимому, об особой роли в событиях 1068 г. полоцко-черниговской партии.

Согласно Ю. Гранбергу, собравшиеся в 1068 и 1069 гг. горожане не принимают никаких политических решений, а действуют спонтанно.[467] Если бы сказанное относилось только к простым горожанам, принимавшим участие в вечевых сходках, то с ним можно бы и согласиться. Но исследователь определенно имеет ввиду всех участников веча, что не позволяет безоговорочно признать отсутствие в их решениях политического смысла. В 1068 г. он свелся к тому, что Изяслав вынужден был покинуть Киев, а на великокняжеском столе киевляне посадили Всеслава. Главным вечевым решением 1069 г. было не допустить оккупации Киева поляками, с чем участники веча обратились к Святославу и Всеволоду.

В описании событий 1068–1069 гг. имеются две подробности, неизменно привлекающие внимание исследователей. Это свидетельства о разграблении великокняжеского двора и о переносе Изяславом торга на гору. Для многих они неоспоримые аргументы в пользу того, что в вечевых собраниях и мятеже принимали участие демократические низы Киева.

В свое время я высказал предположение о возможно литературном происхождении версии о разграблении княжеской резиденции. Оно вызвало резкое неприятие со стороны И. Я. Фроянова, полагающего, что нет оснований ставить под сомнение свидетельство летописца. Правда, при этом никак не прокомментировал не очень естественную ситуацию практически одновременного прославления Всеслава на княжем дворе и грабеж его новой резиденции.

Вот как об этом пишет летописец. «Изяслав же се видѣвъ со Всеволодомъ побѣгоста з двора, людье же высѣкоша Всеслава ис поруба, въ 15 день семтября, и прославиша и средѣ двора къняжа. Дворъ жь княжь разграбиша, бесчисленое множьство злата и сребра, кунами и бѣлью».[468] Буквальное прочтение текста показывает, что грабеж княжеской резиденции совершился после посажения Всеслава на киевском столе. Киевляне сначала прославили Всеслава, а затем принялись грабить место его посажения. Но даже если последовательность описываемых событий была и обратной, она все равно порождает сомнения в адекватности изображенной летописцем картины.

Разноречивые мнения вызывает и свидетельство о переносе торга на гору. В. Т. Пашуто полагал, что этой акцией Изяслав преследовал цель затруднить влияние купечества на черных людей,[469] что представляется вполне корректным. Мысль эту впоследствии повторили и другие исследователи, правда, некоторые как собственные откровения.[470]

Принципиально отличную трактовку летописного известия предложил И. Я. Фроянов. Согласно ему, это была уступка Изяслава, вынужденного принять как реальность политическую мощь местной общины. Главное в переносе киевского торга заключалось не в перемещении собственно торжища, а в переводе веча поближе к собору св. Софии и княжеской резиденции — сакрально значимым местам города.[471]

Конечно, это достаточно вольная интерпретация. Если бы состоялся перенос места вечевых собраний, то летописец так бы и сказал. Но сказать этого он не мог по той простой причине, что Торговище не являлось местом постоянных вечевых сходок. Это следует уже из летописного уточнения, что прибежавшие в Киев вои «створиша вече на Торговище». Если бы последнее являлось традиционным местом веча, в такой привязке не было бы смысла. Но в том-то и дело, что в Киеве не было строго определенного места для веча, а поэтому перевести то, чего не существовало в реальности, невозможно. Из целого ряда вечевых собраний в Киеве, о которых имеются сведения в летописи только о двух можно сказать, что они состоялись на подольском Торговище. Причем, о втором, собравшемся в 1146 г. у Туровой божницы, с определенной долей условности.

Закончилась ли операция Изяслава Ярославича успехом, сказать сложно. Если и да, то очень временным. В событиях 1147 г. летопись упомянет Бабин торжок вблизи княжего двора, но, судя по всему, это торговая площадь в Киеве была всегда. Возможно, именно ее объявил Изяслав основным местом киевской торговли в 1069 г., но запрет подольского Торговища, скорее всего, не имел длительного действия. В том же 1147 г. оно вновь упомянуто в летописи.

М. Н. Тихомиров считал, что летописный рассказ о последовавшем за вечем 1068 г. народном восстании обнаруживает определенные симпатии к восставшим киевлянам и объяснил это догадкой, что повествование возникло в среде горожан.[472] Разумеется, кроме исследовательской интуиции оно ни на чем не основано. Скорее всего, симпатии к восставшим выдают в авторе этого повествования сторонника партии Всеслава, которая осталась недискредитированной в глазах современников принадлежностью к ней Антония Печерского.

В целом, вечевые собрания 1068–1069 гг. в Киеве, как и события им сопутствовавшие, свидетельствуют о том, что в правящих киевских кругах имели место серьезные противоречия. Для их разрешения была привлечена третья сила — торгово-ремесленное население, которое представляло собой социальный фон вечевых сходок и серьезную силу мятежа против князя и представителей его администрации. И определенно ничего революционного в этих событиях, как это представлялось М. Н. Покровскому и И. Я. Фроянову, не было. И ничто не свидетельствует о том, что после 1068 г. «киевская городская община превращается в доминанту политического бытия, а вече (народное собрание) — в верховный орган власти, подчинивший себе в конечном счете княжескую власть».[473]

Следующим проявлением прав и компетенции киевского веча, как полагали многие исследователи, было приглашение на киевский стол Владимира Мономаха в 1113 г. На первое приглашение киевлян он ответил отказом, поскольку по решению Любечского княжеского съезда не имел права на Киев. Чтобы вынудить его перешагнуть через крестное целование, киевляне сопровождают повторное приглашение сообщением о начавшемся в Киеве восстании и о возможной картине полной анархии в случае нового отказа. Мономах внял настойчивым просьбам киевлян и занял Киев по крайней необходимости, как народный избранник. Именно так оценил поступок переяславского князя В. И. Сергеевич.[474] Согласно И. А. Линниченко, после смерти Святополка киевляне собираются на вече и посылают звать Владимира на великокняжеский стол, а сами между тем расплачиваются по старым счетам с приверженцами умершего князя.[475] Аналогичный вывод поддержал также и М. Н. Тихомиров.[476]