Когда она искушает - Габриэль Сэндс

возможное, чтобы сохранить господство клана. Де Росси не один из нас. Кто-нибудь из вас знает, почему он никогда не осмеливался бросить мне вызов до этого?

Вито скрещивает руки на груди. — Его сестра.

— Она — его слабость, — говорит Сэл. — Теперь у него тоже есть жена, но она менее привлекательная цель из-за ее связи с кланом Гарзоло в Нью-Йорке. Нам не нужны американцы, обнюхивающие нашу территорию. Как только у нас появится Мартина Де Росси, эта война закончится.

— Ты действительно думаешь, что он просто бросит все ради нее? — спрашивает кто-то.

— Я знаю это. Он спрятал эту маленькую сучку…

Моя осанка укрепляется. Какого хрена он только что назвал ее?

— Но скоро я ее найду. — Он поворачивается ко мне. — Джорджио — один из многих людей, с которыми я работаю над отслеживанием Мартины. Вы все знаете, насколько он талантлив, поэтому я не сомневаюсь, что поиски будут завершены очень скоро.

Образ меня, сжимающего кулаки, летящего через комнату и бьющего его по лицу, пока все, что остается, это кровавая мякоть, играет в моей голове. Но ни намека на фантазию не проникает наружу. Я одариваю его расслабленной улыбкой. — Я с нетерпением жду возможности привести ее к вам.

Он кивает и переключает внимание на Калисто, что-то шепча ему на ухо.

Еще через пятнадцать минут собрание завершается. Когда я выхожу из здания, я в состоянии повышенной готовности, поэтому, выезжая с парковки, я сразу же замечаю машину, преследующую меня.

Каззо.

Сэл подозревает меня.

Я сжимаю челюсти и провожу следующие десять минут, теряя хвост, прежде чем, наконец, отправиться в Неаполь.

* * *

Как только я ступаю на тротуар Секондильяно, запахи окрестностей обрушиваются на меня, как ударная волна.

Пиццерия на первом этаже многоквартирного дома, в котором живет мой отец, печет пироги с семидесятых годов, когда был построен комплекс. Запахи жира, сыра и томатного соуса работают сверхурочно, чтобы скрыть запах мочи, которым пропитаны тротуары. Прямо перед главным входом в здание есть две длинные скамейки, и после восьми вечера они забиты наркоманами, колющими фентанил, которым удается набрать несколько улиц. Гражданские не ходят сюда в нерабочее время, если только у них нет желания умереть или нездорового любопытства, побуждающего их посмотреть, как далеко могут пасть человеческие существа.

Шеф-повар видит меня через окно и коротко кивает. Я отвечаю тем же, прежде чем пройти через парадную дверь. За последние несколько лет закаленное стекло треснуло, и, кажется, никто не слишком стремится его починить. В чем смысл? Это продлится всего несколько дней, прежде чем кто-то снова сломает его.

Квартира, в которой я провел первые шестнадцать лет своей жизни, находится на верхнем этаже.

Блок 404.

Я стучу.

Звякнула цепь. Потом щелкнул замок.

Дверь распахивается, открывая Нино Жирарди, и одного взгляда на его желтовато-белую классическую рубашку и обвисшие брюки достаточно, чтобы мне захотелось развернуться и уйти.

Я мог бы назвать этого человека своим отцом, но я никогда не чувствовал к нему семейной привязанности.

Он вызывает у меня отвращение.

Сколько себя помню, я всегда говорил себе, что никогда не буду таким, как он.

— Джио, — говорит он хриплым от сигарет и возраста голосом. — Я был рад, когда ты позвонил. Входи.

Я следую за ним в квартиру, и это похоже на возвращение в машину времени. Ничего не изменилось с тех пор, как я ушел в шестнадцать, просто все постарело. Интересно, что бы обо мне подумала Мартина, если бы увидела, в какой дыре я вырос.

Может, мне стоило взять ее с собой. Это был бы верный способ убить ее влечение ко мне.

Тусклый верхний свет, облупившийся линолеум на полу, текстурированные обои, вышедшие из моды несколько десятилетий назад, и громоздкая, изношенная мебель. Все здесь, кажется, находится в состоянии распада, включая моего отца.

Там есть фотография меня и мамы, когда мне было около восьми, висящая над телевизором с приколотыми пластиковыми цветами. Это единственная фотография во всей квартире, и она похожа на святыню.

Сейчас Нино говорит о ней так, как будто она была любовью всей его жизни, но, когда она была жива, он точно не обращался с ней так. Как он обидел ее…

Я сглатываю и сжимаю челюсти.

У него были женщины с тех пор, как мама умерла. Мужчина не знает, как позаботиться о себе. Последняя ушла без записки и объяснений, и он жаловался мне на это, пока я не сказал ему, что мне похуй. С тех пор он нанял горничную, чтобы она приходила и убирала его беспорядок.

Он предлагает мне воды, от которой я отказываюсь, так как не собираюсь долго оставаться, и мы садимся в гостиной. Он стонет, садясь на диван.

— Как дела, сынок?

Я игнорирую его вопрос. — Когда вы в последний раз разговаривали с Сэлом?

— Давненько ты не приходил. Я говорил тебе, что хотел бы видеть тебя чаще, не так ли? Соседи в конце коридора съехали, и теперь там живет семья с тремя детьми. Эти сопляки никогда не затыкаются. Я собирался пойти и поговорить с ними. Может быть, они не знают, кто я такой, новички и все такое. Предыдущие соседи знали, что мне нравится моя тишина, и уважали это, но эта пара молодая, и мне не нравится, как этот муж смотрит на меня, как будто он лучше меня или что-то в этом роде.

Наверное, да, отец. Это чертовски не сложно.

— У меня мало времени, — говорю я ему. — Дон связывался с тобой за последние две недели?

Он упирается руками в колени. — Ага. Около недели назад.

— Почему?

— Твой дон ценит мое мнение, — говорит он, и на его лице появляется самодовольная ухмылка.

Иисус. Он, как всегда, заблуждается. Мой отец — один из подводных лодок клана — человек, которому поручено еженедельно доставлять стипендии пехотинцам низшего уровня и их семьям на данной территории. Должности невелики и обычно резервируются для мужчин, переживших свой расцвет, но мой отец получил эту работу, когда был еще относительно молод.

Он хотел этого так чертовски сильно, что был готов отказаться от единственной крупицы чести, с которой он родился, ради этого.

— Очень мило с его стороны заявиться. Он хороший человек, этот. Он уважает меня.

Мои глаза расширяются в искреннем недоверии. Он, блять, серьезно?

Ему требуется несколько секунд, чтобы заметить выражение моего лица, но, когда он это делает, ухмылка исчезает, и он неловко потирает колени. — Он изменился, ты знаешь? Он уже не тот, что был тогда.

На самом деле Нино не