Стеклянные куклы - Инна Бачинская

– Тонечка, не нужно бояться, я с тобой. Сядь, я хочу тебе что-то сказать. Сядь! – повторил он.

Тоня опустилась на табурет.

– Тонечка, я должен тебе признаться, мой брат – Вадим Устинов, его обвиняют в убийствах девушек. Я ничего не знал, богом клянусь! Помнишь, в Посадовке нашли двух женщин, весь город до сих пор гудит. Я присутствовал, потому что Вадима не нашли, а я хозяин, у нас дом на двоих. И меня допрашивали, называли имена… имя твоей сестры, Юлии Бережной, тоже. Понимаешь, Тонечка, ее больше нет! Она была там, в яме!

Он больше не улыбался, лицо его перекосила мучительная гримаса, последние слова он выкрикнул. Тоня в ужасе смотрела ему в лицо, не понимая, не желая понимать и принимать…

– Я ни в чем не виноват! – Максим кричал, голос его был резок и тонок, как у раненого животного. – Мы даже не близки с ним, он страшный человек! Он бил меня в детстве! Он искалечил меня… Этих женщин, их было много, очень много! Ему нравится убивать! Картинки в Интернете – его работа. Он убивал и фотографировал… Он их ненавидел! Он надевал на них платья из сказок… Золушки, Красной Шапочки… ненастоящих! Прекрасных и удивительных, создавал их заново… послушных… Неживых!

Тоня пристально вглядывалась в лицо Максима, в его шевелящиеся губы, с комочками слюны, выбрасывающие ей в лицо страшные слова. Она машинально вытирала ладонью щеку, с трудом понимая, что он говорит; в ней нарастал ужас, от которого меркло в глазах. Сознание выхватывало отдельные страшные слова: «неживых», «убивал», «ненавидел»

– Он делал из них кукол, запирал внизу, они плакали… Понимаешь? Кукол! Неживых! Он мстил! – Речь его становилась все более бессвязной, он кричал, ненавидя и обличая брата. – Он убогий, жестокий, они боялись… Над ним смеялись! Он мстил! Я ничего не знал! Прости меня, Тонечка, я виноват… Мы должны быть вместе! Да! Да! Да! Ты должна мне верить… верить… Мы теперь связаны… Мой брат и твоя сестра связали нас, так решила судьба! Твоя сестра и мой брат… ничего уже нельзя изменить! Не прогоняй меня! Ты все, что у меня есть! Мы ее никогда не забудем, мы будем приносить ей цветы… Тонечка!

Он вдруг повалился на пол, обнял ее колени, прижался к ним лицом и разрыдался.

Тоня, оттолкнув его, оперлась руками о стол, пытаясь удержаться на ногах. Покачнулась, чувствуя, как предметы вокруг рванулись навстречу, и, теряя сознание, ударившись лицом о край стола, стала проваливаться в черную дыру…

Глава 33

Ночной рейд

Трубку взяла Ирочка и заявила, что Коля спит и будить она его не будет, потому что они не разговаривают. Уже третий день. Поэтому она положит телефон на подушку и пусть он сам просыпается, хотя она не уверена, так как он страшно храпит.

– Ириночка, – взмолился Федор, – это очень важно! Вопрос жизни и смерти! Разбуди его!

– Ага, разбуди! А потом мне же и достанется! Ты что, Кольку не знаешь?

– Ирина! Пожалуйста!

– Ладно, ладно, Федя, успокойся, я сейчас. Только потом сам будешь виноват! Он пришел злой, голодный… – добавила она шепотом, – а я не успела приготовить, и вообще, мы в ссоре. Ладно, сейчас, Федя, не отключайся.

Федор услышал, как Ирочка звала Колю, потом звуки возни, возмущенный голос капитана, бубнение Ирочки. Он терпеливо ждал.

– Какого черта! – заорал наконец разбуженный капитан Астахов. – Ты, Федор, вообще! Ты знаешь, который час?

– Коля, послушай. Мы с Савелием…

– И Савелий там?! Ну, знаете! Ты и Савелия втравил…

– Савелий дома, – перебил Федор. – Коля, я знаю, что Устинов искал в доме! Одевайся, нужно спешить!

– Что он искал?

– Коля, я здесь, у твоего дома. Спускайся!

Недовольный капитан спустился через пятнадцать минут. Федор сидел неподвижно, положив руки на руль; он был полон сомнений, идея, к которой подтолкнул его Савелий своими замечаниями, уже казалась ему, мягко говоря, странной и фантастичной. Ему не всегда удается правильно толковать озарения Савелия, и тут уж ничего не попишешь. Савелий местами «темен» как вода в облацех или древняя рукопись на мертвом языке. Как ни трактуй, получаются тычки пальцем в небо. Федор потер затылок, чувствуя, как возвращаются пульсирующая боль и тошнота. Уверенности, что капитан поведется на его «мутную философию», у него не было. Коля – практик; пальчики, улики, свидетели – материя, одним словом. А он, Федор, мыслитель, ему подавай дух… Ха! Хорош мыслитель!

Он сглатывал тягучую слюну с привкусом крови, чувствуя себя в темной машине охотником в засаде, и охота шла на крупного зверя – капитана Астахова, который, возможно… явится на водопой. Федор невольно хмыкнул, представив Николая в виде носорога, явившегося на водопой. Или мамонта. Явится! История «стеклянных куколок» и беглый чучельник сидят у капитана в печенках, и он согласен даже на «мутную философию», при условии, что она поможет. И на дурацкие озарения Савелия. История доктора Джекиля и мистера Хайда повторяется снова и снова. Никто не может предугадать, что полезет из человека в некий роковой момент, какая муть поднимется со дна его души, недаром говорят, чужая душа потемки. И никакой психологический портрет тут не поможет, так как не желает укладываться в рамки. Сначала все идет гладко, правда, слишком гладко, они выходят на убийцу, и психологический портрет убедительный, а потом лезут всякие непонятки и разночтения, которые безмерно сердят прямолинейного капитана Астахова – в смысле: «Не мучайтесь дурью, господа! Тебе, Савелий, простительно, ты жизни не нюхал, бабские книжки давят на психику, а ты, Федор, бывший оперативник, так что не надо тут изображать из себя доктора Ватсона!» «Шерлока Холмса», – возразил он. «Один черт! – ответил капитан. – Оба с вывертами. И ты туда же. Знаешь про черную кошку? То-то. Вы с вашими озарениями… Какая разница, делал он игрушки или не делал? Какая, на хрен, разница, почему эта твоя балерина, как ее? Корда? сказала, что он «бедный человек»? Сказала и сказала, они вообще много чего говорят… лишнего. Деньги с девчонок не взял и не убил, ах, какое благородство! Настроения подходящего не было, вот и не убил. Поймаем и спросим. Понятно?»

Он еще назвал их занудами, вспомнил Федор. Его и Савелия. Зануды! Зануды – неплохие ребята, если разобраться, в смысле, доходят до сути вещей и понятий, хотя, если честно, иногда зарываются и видят черную кошку там, где ее отродясь не водилось, а с другой стороны, глубоко не правы те, кто считает, что жизнь достаточно проста и понятна и нечего тут! Возможно, возможно. Но только до тех пор, пока не случается нечто, после чего все идет вразнос. Какая, казалось бы, разница, что он не тронул девушек, о которых никто не знал? И вообще, что значит никто не знал? Да эти самые девушки растрезвонили о фотосессиях на весь город! Все знали! А не тронул он их по одной-единственной причине – мистер Хайд спал, умиротворенный убийством накануне. И капитан скорее всего прав. Вот так-то, господин мыслитель. И не надо тут. Не надо тут, и точка.

Капитана все не было, и Федор представлял себе гнев человека, у которого собачья жизнь и которого к тому же будят посреди ночи и требуют немедленных действий, невнятно объясняя все это «мутной философией».

Завидев Астахова, выходящего из подъезда и на ходу застегивающего куртку, Федор почувствовал облегчение. Он провернул ключ зажигания, двигатель мягко заурчал; недовольный Николай рванул дверцу, не здороваясь, плюхнулся рядом и буркнул:

– А где второй?

Федор оценил его сдержанность, он ожидал большего. Еще он подумал, что капитан, несмотря на ворчание, верит его чутью… Чутью или аналитическим способностям, хотя высмеивает их, утверждая, что он, Федор, подгоняет факты под свою… э-э-э… «мутную философию»… тьфу, вот прицепилось!

– Отвез домой, – сказал он.

– Ну и?.. – нетерпеливо повторил капитан.

– Понимаешь, Коля, Савелий высказал потрясающую мысль…

– Он может, – хмыкнул капитан. – Ну?

– Он сравнил Вадима Устинова с доктором Джекилем и мистером Хайдом…

– С кем?!

– Был такой литературный персонаж, в нем сидело два человека – хороший и злодей, так и в нашем случае…

– Ты вытащил меня из дому, чтобы впарить эту муть? – возмутился капитан. – Ты сказал, что знаешь, зачем приходил Устинов! Зачем? И где он сейчас?

– Знаю, Коля. Уверен, что знаю. Он приходил, чтобы уничтожить улику, которая его изобличает…

– У нас достаточно улик, которые его изобличают!

– Достаточно, – согласился Федор. – Будешь слушать?

Капитан промолчал…

…Они подъехали к дому Устиновых в два ночи. «Свои!» – прокричал капитан, выбравшись из машины. К ним подошел оперативник, наблюдавший за домом, поздоровался.

– Все спокойно? – спросил капитан. – Мы войдем, ты постоишь у двери. Если что, стреляй на поражение. Пошли!

Федор уже шарил над дверью в поисках ключа. Они вошли в дом. Лучи фонариков обежали сенцы, пустую стылую комнату с двумя дверями. Федор безошибочно определил дверь на кухню. В отличие от кухни на половине Вадима Устинова здесь царил беспорядок. Рассыпанный сахар из перевернутой сахарницы на столе, несколько пахнущих гнилью немытых тарелок, скомканное грязное кухонное полотенце…