Стеклянные куклы - Инна Бачинская

И где же он прячется? И каким боком тут брат? Или прав Савелий, и Вадим сумел удрать из города? Вопрос: куда?

Что же он за человек? Чем больше копаешь, тем меньше понимаешь. Нестыковки. Хотя кто поймет человека психически ущербного… То ли дело вначале: эпилептик, лунатик, неуверенный в себе, отвергнутый. Убийца. Тем более во дворе обнаружили могилу жертв… Классика. А теперь черт его знает! И психологический портрет убийцы, такой четкий вначале, расплывается на глазах: нос растет, рот заезжает на затылок, правый глаз больше левого, а ухо вообще одно и почти оторвано. А в руках с шестью пальцами зажата фотокамера. Капитан сказал бы, кончай дурью маяться… А что, интересно, скажет Савелий?

Федор сбросил плащ и отправился на кухню варить кофе. Было у него чувство, что он вязнет в деле о «стеклянных куколках», как муха в сиропе, или сражается с драконом: отсекает одну голову, вырастает две. Вопросы, вопросы, а как толковать ответы? И самое главное: а так ли они нужны, ответы? Разве и так не ясно? Дважды два всегда четыре…

Он, Федор, умеет толковать словеса Савелия, но, если честно, вкладывает в них свое видение и понимание, зачастую ничего общего не имеющие с мыслями Савелия. А с другой стороны, Савелий и сам не знает хорошенько, что имеет в виду. Просто ляпает. Савелий – катализатор, каким-то образом подталкивающий мыслительный процесс Федора в нужном направлении, причем, что самое интересное, вполне бессознательно. И что из этого следует? Или «а что теперь?», как любит говорить Савелий.

А теперь нужно завершить «Что нужно сделать», позвать Савелия, огласить весь список и послушать, что он скажет. Как-то так. Причем ввиду того, что история затянулась, проделать это нужно в темпе. Пока он, Федор, на больничном, а то потом занятия, семинары, зачеты. Новый год на носу. Он потрогал затылок, прислушиваясь к ощущениям, – боли, кажется, не было. Что у нас дальше в программе, спросил себя. Тоня Бережная… Это просто – заскочить вечерком, сегодня же, соврать, что проходил мимо, напроситься на чай. Захватить торт. Он вспомнил толстый семейный альбом и ожидающие глаза девушки, полные надежды, и вздохнул…

Засим отбой по свидетелям. Надо бы, конечно, еще раз поговорить с Максимом, но не хочется. Парень травмирован, задерган, тем более его «пасут», так что никаких неожиданностей. Отставим пока.

Не забыть позвонить капитану, спросить, какие новости. А вдруг…

Не забыть позвонить Савелию, спросить, как жизнь, и соврать, что диета, а как же? Никакого кофе, режим и здоровый детский сон. Савелий поверит и обрадуется. После этого на всю ночь засесть аналитически размышлять… с чувством исполненного долга, с любимой кружкой. Ночные бдения хороши тем, что индивид способен додуматься до черт знает каких идей, взлететь до черт знает каких высот и копнуть до черт знает каких глубин. Ночью! Потому что на рассвете демоны воображения и озарения улетят прочь и мысли станут сиюминутными, банальными и мелкими…

Глава 30

Финальные аккорды

Тоня Бережная открыла дверь, снова не спросив кто. При виде Федора она вспыхнула, в глазах промелькнул страх.

– Тонечка, примете нежданного гостя? Был в вашем районе, решил забежать. Холодно сегодня! Это вам! – Он протянул девушке несколько блеклых парниковых цветков в целлофане и торбу с вишневым пирогом – тортов в гастрономе не оказалось.

– Да, да, конечно! Заходите, Федор! – Она тревожно вглядывалась в его лицо, прижимая к груди букет и торбу.

Федор снял шляпу, пристроил ее на вешалке, размотал бесконечный шарф, снял плащ.

Он уселся, как и в прошлый раз, на диване, девушка примостилась на кончике кресла напротив; цветы и пирог она все еще прижимала к груди, не догадавшись положить на журнальный столик. Она смотрела на него, словно приготовилась к худшему.

– Тонечка, еще ничего не известно, – взмолился Федор. – Честное слово! Я нагрянул просто так, без всякого повода. Пролетал мимо… Может, чайку? Хотел принести торт, но в вашем гастрономе торты закончились, и девушка сказала, что пирог свежий и даже лучше торта, пахнет хорошо, и я подумал, что если выпрошу у вас чаю… – Он натужно придумывал, что сказать, лишь бы не молчать, мельком взглядывая на печальное и тревожное лицо Тони. – Тонечка, мы ищем, честное слово! Хотите, я помогу приготовить чай… или кофе. Я спец по кофе, без ложной скромности.

– Да! Извините! – Она вскочила растерянно, сунула ему цветы и торбу и исчезла.

Федор достал из серванта вазу, развернул целлофан – сразу запахло травой. Он опустил цветы в вазу; взял торбу с пирогом и пошел на поиски кухни.

Тоня стояла спиной к двери и плакала. Федор видел ее узкую спину, светлые завитки на шее. Он подошел, дотронулся до плеча и пробормотал:

– Тонечка, пожалуйста… – И запнулся. Что «пожалуйста»? Рассказать, что не сегодня завтра они найдут ее сестру? Труп сестры. Уж лучше неизвестность. Тогда хоть остается надежда… Или хуже. Ни оплакать, ни похоронить по-человечески.

– Извините, Федя. – Тоня вытерла слезы. – Я когда увидела вас, вдруг подумала, что вы узнали что-то… Извините. Не обращайте внимания, я совсем расклеилась в последнее время. Иногда теряю надежду, ругаю себя, но ничего не могу поделать.

– Тонечка, не нужно терять надежды, – сказал Федор. Он был противен самому себе, перед ним стояла плачущая девушка, а он ничем не мог ее утешить. Он привлек ее к себе, обнял. Они стояли, обнявшись, и это было само по себе утешением. И утешением, и соболезнованием, и сочувствием. Не было подходящих слов, но тепло рук и тел действовало так же сильно.

– Спасибо, Федя. – Тоня отодвинулась, не глядя на Федора; поправила волосы. – Чай? Кофе? – спросила, слабо улыбнувшись.

– Кофе. С пирогом! Можно, я сам сварю? Или у вас не дай бог растворимый?

– Не растворимый. – Она снова улыбнулась, и Федор обрадовался, что хоть как-то отвлек ее. Он не предполагал, что получится так натужно и печально, он представлял себе, как они дружески болтают ни о чем, пьют что-нибудь, а потом он невзначай спрашивает ее о новом знакомом.

– Варите! Вон кофейник. А я себе чай с жасмином. – Она достала из буфета большую плоскую тарелку, вытащила из коробки пирог. – Какой красавец!

– А если мы его подогреем? – предложил Федор. – Как будто только из духовки. Между прочим, я пью кофе из большой чашки. А еще лучше из керамической кружки или вазы, но не больше литра. Как говорила героиня одного английского автора, леди, между прочим: «Нет, нет, мальчики, три стаканчика виски мой предел!» Так и я, не больше литра.

– Спасибо, Федор, – сказала она невпопад. – Есть! Вот! – Она протянула ему здоровенную керамическую кружку.

– Супер! – обрадовался Федор. – То, что надо.

Он пил кофе, Тоня – жасминовый чай. Подогретый в микроволновке вишневый пирог слегка растекся, но запах был сумасшедший.

– Я видел вас в парке… в субботу, – соврал Федор, приступая наконец к делу.

– Я была в церкви. Я все время туда хожу. Поставлю свечку, потом сижу на скамейке напротив, смотрю. Там особая аура, что-то входит в душу, покой, надежда…

– Вы были с молодым человеком, кажется.

– Да! Это Максим, я с ним познакомилась в церкви. Славный парень. Очень переживает за брата…

– А что с ним?

– Его обвиняют в преступлении, но Максим считает, что брат ни в чем не виноват.

– Он арестован?

– Нет, его не могут найти. Максима все время вызывают на допрос, спрашивают, где брат. Он подозревает, что за ним следят. А он правда не знает, где брат, они не очень близки. Мы пили кофе, кафешка в парке была еще открыта. Они закрываются на зиму. – Она вздохнула. – Скоро Новый год, мы его всегда… вместе с Юлечкой…

Федору показалось, что сейчас она снова расплачется, но Тоня удержалась.

Печальным был этот вечер. Федор из шкуры лез, чтобы развеселить Тоню, понимая в то же время, что вряд ли ему это удастся. Через час он поднялся. Кофе был выпит, и пирог наполовину съеден.

– Приходите, Федор, я всегда вам рада, – сказала Тоня, и Федор неловко клюнул ее в щечку…

Он выскочил из подъезда, постоял на крыльце, переводя дух. К вечеру похолодало, поднялся ветер, и с неба посыпалась мелкая жесткая крупа – казалось, туча саранчи трется крылышками и на лету ударяет в лицо, заставляя жмуриться. Сунув одну руку в карман плаща – знаменитого белого плаща до пят, на меховой подстежке, из-за которого капитан Астахов называл его пижоном, – а другой придерживая широкополую шляпу, уворачиваясь от ветра, Федор танцевал по краю тротуара, выскакивая на проезжую часть при виде зеленого огонька такси. Но машины пролетали мимо, не обращая внимания на его призывную руку, и Федор, чертыхаясь, спешил дальше. С чувством корабля, заходящего в родную гавань, он влетел в свой двор. Около подъезда подпрыгивала и громко делилась впечатлениями небольшая группа молодых людей. До Федора отчетливо долетели слова: «фиговая погода», «отстой», «муйня» и разные другие. Ему также показалось, что он явственно услышал слова «философ, блин!». С удивлением узнал он в молодых людях собственных студентов.