Мертвая зыбь - Лев Никулин

Второй инсценировкой была встреча Арапова с главным руководителем "Треста", бывшим генералом Андреем Медардовичем Зайончковским. Его инструктировал Артузов.

Андрею Медардовичу эта встреча не доставила много хлопот. Она произошла на Тверском бульваре. Арапов был совершенно растерян. Представительная наружность генерала, несколько доброжелательных слов, которые он обронил, потрясли Арапова. Он почувствовал себя младшим офицером перед высоким начальством.

Затем Арапов был представлен Потапову, который говорил, что евразийство выросло на британской почве и потому может быть использовано англичанами во вред патриотической русской организации "Трест".

Ланговой рассказал гостю об отношении "молодежи" - евразийской фракции "Треста" - к Политическому совету. "Извечный спор между отцами и детьми был наглядно показан на совещании фракции. В переписке с зарубежными евразийцами фракция "молодых" придерживалась такого стиля:

"Наш "дид" (Николай Николаевич) окружился только падалью... Народ требует живого человека в мундире и штанах, а не бесплотную идею. У нас нет денег, и мы не видим способа их достать, а между тем время не ждет..."

Несмотря на ералаш в головах эмигрантов-евразийцев, Ланговой подметил, что Арапов с любопытством присматривался к жизни в советской столице, интересовался финансовой реформой, укреплением курса червонца, восстановлением промышленности, работой Советов. Правда, до эволюции в его сознании было еще далеко, но Ланговой все же почувствовал, что Арапов не окончательно погряз в эмигрантской трясине. Он с сожалением и смущением вспоминал о гражданской войне и жестокости белых.

Предположения Лангового о возможном переломе во взглядах Арапова оправдались. Арапов впоследствии по-иному воспринимал то, что увидел в Советской стране, и осуждал белую эмиграцию.

42

Якушев и Потапов часто были в разъездах, и тогда Алексею Зубову приходилось нелегко. На его долю выпадали заботы о Захарченко и Радкевиче, наблюдение за Стауницем и другими монархистами. Правда, он старался чаще видеться со Старовым и Пилляром, получал нужные инструкции и сумел внушить к себе доверие убежденным монархистам. Даже Мария Захарченко им стала восхищаться и обещала доложить о нем Кутепову.

- Если бы нам найти сотню-другую таких краскомов, переворот был бы обеспечен, - однажды сказала она Стауницу. - Якушев все-таки штатский, а Потапов - барин.

Через "окна" доставлялась белоэмигрантская литература. Зубов получал ее в ларьке, где дежурила Захарченко, и уносил якобы для распространения среди курсантов. Образцы этой литературы он передавал Артузову, а остальным топил печку-буржуйку, когда были перебои с топливом.

Личная жизнь у него как-то не налаживалась. Лена замещала заведующего отделом партийной жизни газеты, и у нее редко выдавались свободные вечера. Зубову приходилось возиться с "племянниками". Стауниц по-прежнему занимался коммерцией и, как мог, старался использовать знакомство с Кушаковым и его клиентами.

А тут опять вышло недоразумение. Кто-то из знакомых Лены увидел Зубова с Марией Захарченко, которая считала полезным проявить в отношениях с ним некоторую долю женского обаяния.

Лена не то чтобы ревновала Алексея, но у нее возникли подозрения: неужели он опять связался с "вредным элементом", как тогда называли нэповскую публику. "Отсюда недалеко и до контрреволюции", - думала Лена. А Зубов, конечно, не мог объяснить ей секрета отношений со Стауницем и компанией.

Однажды он позвонил ей в редакцию, и вечером они встретились. Именно в этот вечер Лена решила поговорить с ним серьезно о его странных знакомствах и подозрительных исчезновениях. Но он положил перед ней пригласительный билет.

- Это куда? - спросила она сухо. - Небось опять в оперетту? - Но, рассмотрев билеты, удивилась: - Это на Лубянку?

- Да. В клуб ОГПУ. Я ведь служил в погранвойсках. Товарищи не забывают. Первомайский вечер, доклад Луначарского, а потом концерт.

Лена посмотрела на него: никогда он не говорил ей об этих товарищах. Она даже как будто повеселела.

А произошло вот что: Зубов рассказал о своих сложных отношениях с Леной Артузову, и тот посоветовал пригласить ее в клуб на вечер.

- Она увидит, что ты, так сказать, в кругу своих... Девушка, видимо, умная и сообразит, что к чему. А в клуб никакие стауницы не проникнут, они Лубянку за две версты обходят.

Зубов и Лена шли по праздничной Москве. Еще не зажигалась иллюминация, скромная по тем временам, но радовали даже эти редкие, выкрашенные в красную краску лампочки и флаги.

Они поднялись в небольшой зал, и Лена близко увидела людей, которые наводили ужас на врагов советской власти. Это были ничем не отличающиеся от ее товарищей простые и скромные люди. У всех было праздничное настроение, слышались шутки, смех. Вокруг была молодежь, были и девушки - радостные и веселые, как те, кого в революционные праздники Лена видела не раз в рабочих клубах. Рядом с Алексеем сидел человек с темными красивыми глазами и небольшой бородкой. На его гимнастерке блестел значок в виде щита с римской цифрой V и мечом. Такими значками были награждены некоторые чекисты в ознаменование пятилетия ВЧК-ОГПУ, Алексей поздоровался с этим человеком и познакомил с ним Лену, назвав его "товарищ Артузов".

- Концерт, кажется, хороший, - добродушно заметил он.

"Да они такие же товарищи, как все. Ничего в них нет строгого, пугающего, - думала Лена. - И Алексея знают, и некоторые приветливо здороваются с ним... А какие глупости мне приходили в голову..." Она взяла руку Алексея и слегка пожала. Он улыбнулся.

Все стихло. Раздвинулся занавес, в президиуме появился Луначарский, его встретили рукоплесканиями, предоставили слово для доклада.

Лена не раз слышала Анатолия Васильевича Луначарского, и каждый раз ее поражало умение оратора с первых слов увлечь своих слушателей силой логики, целеустремленностью и яркой образностью речи. Он говорил о том, как возникла революционная традиция праздновать Первое мая - праздник пролетарской солидарности, как потомки коммунаров, парижские рабочие, в день Первого мая идут со знаменами к Стене коммунаров на кладбище Пер-Лашез, туда, где в 1871 году их дедов расстреливали солдаты версальского карлика Тьера. И хотя все знали, что Луначарский один из лучших ораторов партии, все же изумлялись тому, как он строил, казалось бы, очень сложную фразу, начиная ее не так, как другие ораторы. Каждая фраза его речи не только выражала глубокие мысли, но и звучала как-то по-особенному. Он говорил красиво в хорошем смысле этого слова. Мысль, облеченная в красивую форму, становилась еще более убедительной и ясной.

Луначарский напомнил, как в годы царизма сознательные рабочие мужественно и смело праздновали Первое мая. И хотя все это было известно, но докладчик говорил об этом так проникновенно, что подвиг русских рабочих осознавался каждым во всем величии. И вот Луначарский закончил:

- Советский Союз пока единственная в мире социалистическая республика, где в полном смысле свободно празднуется этот весенний праздник пролетарского единения, но мы мечтаем о будущем, когда все человечество соберется под знаменами победившего коммунизма.

Когда грянул "Интернационал", все встали. Сотни поющих голосов звучали вместе с трубами оркестра. Лена взглянула на Алексея и увидела его бледное от волнения лицо. А когда зал утих и они сели, он нежно погладил ее руку.

Начался концерт.

Квартет имени Страдивариуса исполнил анданте кантабиле, трогательную и всегда волнующую часть струнного квартета Чайковского. Все слушали с большим вниманием и потом долго аплодировали. Затем на сцену вышел светловолосый, стройный молодой человек - поэт Василий Каменский. Он расположил слушателей тем, что держался просто, непринужденно и прочитал сильным, звонким голосом отрывок из поэмы "Стенька Разин". После выступления Каменского певица из Большого театра исполнила сегедилью из оперы "Кармен". В конце артист Владимир Хенкин читал юмористические рассказы. Каждая его фраза вызывала взрыв смеха, в особенности когда он изображал сцену в танцклассе старого времени.

После концерта Алексей и Лена долго гуляли по Москве, озаренной иллюминацией. Они вслух мечтали о будущем. Лена забыла о своих подозрениях, а он старался не думать о том, что завтра ему придется вновь встречаться с теми, кого он презирал и ненавидел, вновь играть роль врага советской власти. Но что делать? Он солдат партии, посланный в разведку в стан врага. Когда-нибудь это кончится. Стауницы, кузены, захарченки будут стерты с лица земли, кончится его мучительная работа. Но разве это конец борьбы? Разве сложат оружие все тайные и явные враги его родины?

Он шел рядом с Леной, обнимая ее, старался думать о другом, о том, что эта майская ночь принадлежит им до рассвета.

- Что, помирились? - спросила мать у Лены, когда она вернулась.