Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров

высшего начальника, находилось постоянно в напряженном состоянии духа, ожидая день и ночь со страхом и трепетом грозы».

О том ужасе, который внушал великий князь своим подчиненным, красноречиво свидетельствует эпизод, приведенный Григоровичем в его «Воспоминаниях». Будучи воспитанником инженерного училища, Григорович пропустил однажды на улице великого князя, не ставши перед ним во фронт. На его грозный окрик он сломя голову бросился бежать и спасся в первом попавшемся магазине. Хотя этот эпизод кончился для Григоровича сравнительно благополучно, он так подействовал на его настроение, что Григорович уговорил мать подать прошение об его увольнении из училища.

Впрочем, как характеризует в своих «Записках» великого князя граф Бутурлин, Михаил Павлович скорее старался выглядеть грозным в глазах подчиненных, «он силился казаться зверем и достиг своей цели». «Верно вполне, — пишет граф, — что великий князь был добрейшей души человек», «в нем было две личности, противоречащие одна другой».

«Великий князь Михаил Павлович, — пишет граф Сологуб, — гроза гвардии и всего, что в Петербурге носило мундир, был в семейном быту и с приближенными к себе лицами не только добр и обходителен, по даже весел до малости». Многие современники вспоминают, как особенную черту характера великого князя, его склонность к остроумным выходкам, к каламбурам и бонмо. Он умел ценить эту способность в других и сам обладал завидным комическим талантом и остроумием. «Он, — пишет П. А. Вяземский, — свободно и часто с особою живостью и меткостью выражался на русском языке и на французском, пересыпая речи свои каламбурами не только французскими, но и русскими, и часто весьма удачными. Особенно был он мастер рассказывать. Память его была неистощима. Он обладал необыкновенным даром и искусством мимики. Выражение лица его, голос, ужимки, все в рассказе его олицетворяло личность». По свидетельству Вяземского, однажды великий князь с таким искусством представил в лицах известного своими чудачествами баварского короля, что только что приехавший из Мюнхена Тютчев почувствовал себя как бы вновь перенесенным в баварскую столицу.

Е. П. Ростопчина (1812–1858)

«Она имела черты правильные и тонкие, смугловатый цвет лица, прекрасные и выразительные карие глаза, <…> рост ее был средний, стан не отличался стройностью форм. Она никогда не поражала своею красотою, но была привлекательна, симпатична и нравилась не столько своею наружностью, сколько приятностью умственных качеств. Одаренная щедро от природы поэтическим воображением, веселым остроумием, необыкновенной памятью, при обширной начитанности на пяти языках, <…> замечательным даром блестящего разговора и простосердечною прямотою характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным», — писал о Евдокии Ростопчиной ее брат Сергей Петрович Сушков.

Е. П. Ростопчина (в девичестве Сушкова) родилась в 1812 году в Москве, на Чистых прудах близ Покровки, в доме своего деда с материнской стороны Ивана Александровича Пашкова. Здесь и прошли ее детские годы. В 1833 году Евдокия Петровна вышла замуж за графа Андрея Федоровича Ростопчина. Она живет в Петербурге, в своем имении в Воронежской губернии вместе с семьей, путешествует за границей, а по возвращении поселяется в Москве. В те годы она — уже известная поэтесса. Ее хорошо знают и она сама коротко знакома с очень многими писателями, поэтами, музыкантами.

Она встречалась с Пушкиным: в 1831 году в Москве; спустя шесть лет, в Петербурге, он был у нее накануне дуэли с Дантесом. После смерти Пушкина Жуковский прислал ей тетрадь поэта, предназначенную для черновиков, но так и оставшуюся незаполненной. Брат Ростопчиной учился в пансионе Московского университета вместе с Лермонтовым, и, естественно, Евдокия Петровна была знакома с поэтом. В 1840–1841 году, в последний год своей жизни, Лермонтов часто бывал у нее в доме. Перед отъездом на Кавказ он написал ей в альбом стихотворение:

Я верю: под одной звездою Мы с вами были рождены…

Во время путешествия за границей, в Италии, Ростопчина познакомилась с Гоголем и поддерживала отношения с ним вплоть до его смерти. Ей посвящали стихотворения Тютчев, Мей, Огарев. Ростопчину специально приглашает Погодин на чтение Островским своей первой пьесы — «Банкрот». К ней в дом приходили Писемский, А. Григорьев, Толстой. Она встречалась и состояла в переписке с Александром Дюма.

В ней ценили и обаятельную женщину, и талантливую поэтессу. «Она обладала редкою, замечательною легкостью сочинять стихи, — писал С. П. Сушков, — и многие из ее мелких стихотворений выливались у нее экспромтом <…> нередко случалось ей складывать в уме длинные стихи в несколько страниц, которые позднее, на досуге, она записывала быстро и без остановки, точно как бы под диктовку».

В самой легкости и непринужденности ее стиха было очень много от салонного разговора, не случайно лирику Ростопчиной современники называли светской. Уединение или семейные заботы не привлекают ее, во всяком случае, не в этом видит она свое предназначение. Блеск и шум бала занимают ее гораздо больше. В одном из своих стихотворений после идиллического описания уединенной семейной жизни (работа, воспитание детей) она восклицает:

Я женщина во всем значеньи слова, Всем женским склонностям покорна я вполне. Я только женщина — гордиться тем готова. Я бал люблю!.. Отдайте балы мне.

Впрочем, искренность всегда подчинена у Ростопчиной светским приличиям, она не хочет раскрывать себя полностью, а предпочитает намекать. Муза ее несколько суха и рассудочна, хотя и непринужденна. Легкость и импровизационный дар иногда подводят ее, и она допускает в своих стихах (в большинстве своем правильных и гладких) досадные и забавные ошибки и неловкости:

Я жду тебя! Уж спущены гардины, Свечи горят на столике резном. Часы пробили десять с половиной, А я стою в волненьи за окном…

К. Ф. Рылеев (1795–1826)

Все дети подполковника Федора Андреевича Рылеева и Анастасии Матвеевны Эссен умирали во младенчестве. 18 сентября 1795 года супруга Рылеева снова разрешилась от бремени. По старинному поверью, если дети в семье