Мужчины Мадлен - Елена Арсеньева

– Может, и нет, – снова улыбнулась писательница Дмитриева, и Джоконда нервически вздрогнула на своем портрете в Лувре, а множеству посетителей почудилось, что им почудилось. – Но только, сами рассудите, откуда я тогда знаю, о чем шла речь в дневнике и в чем Мадлен собиралась признаться? Листок у меня. Я готова его отдать, но цена ему – знакомство с рукописью.

Павел вздохнул:

– Да я понял… Но как же быть? Рукопись у меня в Москве.

– Ага! – внезапно закричал Виталий. – Значит, все же ты ее украл!

– Кто бы сомневался, – сочувственно поглядела на него Алёна. – Я же вам все по полочкам разложила, хотя и в художественной форме. А, понимаю, для вас, как и для товарища Вышинского, признание обвиняемого – царица доказательств.

Виталий тяжело наклонил голову:

– Подлец… сам мне нож в спину всадил, сам же и рану перевязывал…

– Ах, какие увесистые гиперболы, какие убийственные метафоры! – обиделся Павел. – Хомо хомини люпус эст, что означает в вольном переводе с древнего: если владеешь сокровищем, нужно получше его охранять!

– Да я ведь нанял хваленого Рыжова, чтобы он за тобой следил! – окончательно вышел из себя Виталий. – Знал же, что с тобой ухо востро надо держать! А он тебя в аэропорту потерял или сам заблудился. Ни на что он не годен, ни на что! И за писательницей не смог проследить в Нижнем, якобы я поздно отдал приказ, она уже исчезла. Я его послал к черту и сам ездил в этот дурацкий город, искал ее, наконец случайно на милонгу их убогую забрел!

– Разумеется, москвичам каждый другой город дурацкий. Страшно далеки они от народа! – обиженно воскликнула Алёна. – А наша милонга по сравнению с некоторыми московскими – вообще верх совершенства, понятно? У нас хоть все со всеми тангуют, а у вас только с девушками из своих студий. Местничество такое, что приезжему человеку деваться некуда!

– А почему мы должны неизвестно кого приглашать? – оскорбленно выкрикнул Виталий. – Может, вы и танговать не умеете, а я на вас должен время тратить?

– Это я-то не умею танговать?! – так и взвилась Алёна.

– Э-э… – послышался вкрадчивый голос Павла, – прошу прощения, конечно, но, может, мы вернемся к основному вопросу повестки дня?

– Вернемся, – кивнула Алёна, с ностальгической грустью вспоминая, как ей прекрасно танговалось с Виталием. Ну вот взял и все испортил! Отсюда вывод – не всякий, кто танцует аргентинское танго, порядочный человек априори. И среди тангерос встречаются, увы, мелкие и крупные пакости. – Вернемся, конечно. Значит, я готова показать вам листок только после того, как прочту рукопись.

– Слушайте, а может, сговоримся? – не унимался Павел. – Мое издательство очень даже не бедное, мы готовы любые деньги…

– Нет, это же надо! – взвизгнул Виталий. – Они торгуют моей собственностью!

– Вашей? – вскинула брови Алёна. – Вы что-то упорно путаете. Рукопись – моя собственность.

– Что? Как? – воскликнули в один голос Виталий и Павел. А Коротков покачал головой:

– Ну, дает писательница!

– Вы, кажется, забыли, – надменно заговорила Алёна, – что картину купила я – вместе с рамой и всем ее содержимым. И это было единственное законное действие, которое совершалось по отношению к данной вещи. Виктор Пэнтр украл ее. Виталий тоже украл – у меня, Павел украл у Виталия… Все вы воры, а я – единственный законный владелец. Вернее, владелица.

Снова настала немая сцена, которую внезапно прервал Коротков:

– Да у меня уже уши вянут слушать, что она тут блекочет! Устроила тут аудиотеатр… Хватайте ее! Держите! Обыщем, заберем мои деньги, отнимем листочек – и пусть она потом тявкает сколько заблагорассудится, кто, мол, тут законный, а кто – незаконный!

Злая идея довольно часто быстрей и действенней овладевает массами, чем идея добрая, что, к сожалению, не раз и не два было отмечено психологами. И вот теперь настал черед Алёны Дмитриевой убедиться – причем на собственном опыте… Павел, Виталий, Коротков сомкнутыми рядами шагнули к ней с одинаковым выражением на лицах. В том выражении смешались угроза, страх, стыд, алчность, безрассудство, нежелание внять голосу рассудка… И руки их уже потянулись к ней…

Алёна брезгливо передернулась и швырнула на стол сумку:

– Нате, подавитесь.

Три пары рук вцепились в сумку и какое-то время тянули в разные стороны так ретиво, что Алёна всерьез забеспокоилась: выдержит ли итальянская кожа русский натиск? На счастье, кто-то нащупал «молнию», рванул – и на свет божий явилось все несусветное многообразие дамских сумочных радостей, а в числе их – потерто-коричневый бумажник и конверт с вложенным туда тоненьким листком.

– Ага! – радостно вскричал Коротков, хватая бумажник.

– Ага! – радостно вскричал Виталий, хватая конверт.

А Павел ничего не вскричал, потому что ничего не успел схватить.

Алёна, молча признав глупейшее поражение, собрала свои вещи и снова повесила сумку через плечо.

«Ну что ж, – философски сказала она себе. – Зато какой сюжет нарисовался! Конечно, с записками Мадлен он был бы круче, но… но ничего не попишешь, судьба такой!»

– Виталя, слушай… – быстро проговорил Павел, аж пальцами пошевеливая, так ему хотелось вцепиться в конверт, оказавшийся в руках соперника. А тот уже извлек листок тончайшей бумаги, хранивший следы множества сгибов. – Одна страничка без рукописи все равно ничего не значит, и я тебе предлагаю десять процентов…

– Рукопись без этого листка тоже ничего не значит, и я прошу пятьдесят, – столь же быстро ответил Виталий. – И вообще еще неизвестно, что там, в той рукописи, может, хня какая-нибудь. Да и есть ли она у тебя? Был ли мальчик-то?!

– Да вот он, мальчик! – вскричал азартно Павел, выхватывая из внутреннего кармана куртки файловую папку, заполненную такими же тонюсенькими листочками, на которых еще не разгладились следы сгибов. – Вот он! Хорошо, я согласен на пятьдесят процентов – давай скорей листок!

– Клади рукопись на стол, – хрипло приказал Виталий, – вместе и посмотрим. В руки я тебе ничего не дам.

– Шурка, хватай у него листок! – вдруг заорал Павел.

Коротков, надо сказать, показал завидную скорость реакции. Полмига, нет, четверть мига – и листок оказался у него в руках.

Виталий взвизгнул, ринулся вперед, но получил тычок в грудь и отлетел к стеллажу, чуть не уронив его и даже несколько сдвинув с места своей тяжестью.

– Чтоб ты сдох, урод! – простонал он. И Коротков ответил, как Шварценеггер в «Терминаторе-3»:

– Невыполнимая команда!

И заржал, чрезвычайно довольный собой и своим остроумием.

– Ты супер, Шурка, – с чувством произнес Павел. – Родина тебя не забудет. Давай листок сюда.

– Ага, сейчас, – презрительно сказал, как сплюнул, Коротков. – Только за пятьдесят процентов.

– Что?!

– Что слышал. Сначала договор у нотариуса заключим, а потом…

– Договор у нотариуса? – расхохотался Павел. – Да откуда ты таких цивилизованных слов набрался, чудило варваринское? Ой, не могу! Пятьдесят процентов ему!

Он даже глаза прикрыл от смеха… А вот не следовало ему этого делать, потому что Коротков снова проявил чудеса проворства – и выдернул файловую папку из рук Павла.

И отпрыгнул к двери, прижимая к груди трофеи: папку, бумажник и конверт. Свободную руку он выставил вперед, и из рукава скользнуло к ладони лезвие ножа. Потом высунулся он весь – отнюдь не безобидно-перочинный, а смертоубийственная финка.

Павел и Виталий попятились.

Алёна ойкнула и прижала руки к груди.

И в то мгновение… В то мгновение дверь в соседний кабинет, доселе загороженная стеллажом, открылась от сильного толчка. Хлипкий стеллаж свалился. Папки свалились на пол и разлетелись по нему. Коротков отпрянул было, но поскользнулся на пластике, покачнулся, начал падать… на миг его руки зависли рядом с лицом Алёны… И тут она поняла, что судьба снова дает ей шанс. Потянулась – и аккуратно вынула из рук Короткова папку и конверт. Бумажник же брезгливо отбросила. Свои десять тысяч она уже вернула, а остальное – да ну, заберите! Нам чужого не надобно!

С той же непостижимой и раньше даже вроде бы незнакомой ловкостью рук Алёна сунула папку и конверт в свою сумку, перебросила ее за спину и, выскользнув из-за стола, ринулась было к двери. Но Коротков уже восстановил равновесие, вцепился в ее руку, дернул к себе, взмахнул ножом.

Алёна взвизгнула, зажмурилась…

– Шурка, брось финкарь, – послышался хриплый голос. – Брось, а то стреляю.

Алёна открыла глаза – и застала очередную немую сцену, наблюдать которые, пожалуй, уже несколько подустал этот скромный и мирный кабинетик.

Та дверь, которую раньше загораживал стеллаж, сейчас была распахнута. На пороге стоял смертельно бледный парень – тот самый, которого Алёна видела в солярии, – и целился в Короткова из пистолета.

– Левка… – прошептал Шура, и сделался столь же бледным.